В середине марта по-русски выходит роман Стивена Кинга «11/22/63». Главный герой триллера, учитель английского языка Джейк Эппинг отправляется в прошлое, чтобы убить Ли Харви Освальда прежде, чем тот 22 ноября 1963 года застрелит Джона Кеннеди, 35-го президента США. Путешествие во времени ему организовывает его друг Эл Темплтон, который сам собирался убить Освальда, однако не может, так как болен раком. «Лента.ру» представляет отрывок из романа, предоставленный издательством АСТ; перевод с английского Виктора Вебера.
Я знаю основные принципы написания триллеров (поскольку немало прочел их за свою жизнь), и главное тут — заставлять читателя строить догадки. Но если в свете этих экстраординарных событий у вас уже сложилось впечатление о моем характере, вы поймете: я хотел, чтобы меня убедили. Кристи Эппинг стала Кристи Томпсон (найди свою половинку на собрании АА, помните?), и я остался один. У нас не было детей, за которых мы могли бы бороться в суде. Конечно, я работал и знал свое дело, но солгал бы, сказав, что нахожу работу невероятно интересной.
За всю жизнь я только раз пустился в авантюру — отправился с приятелем путешествовать автостопом по Канаде, а если учесть, какие канадцы в большинстве своем веселые и гостеприимные, авантюрой это и не назовешь. Но теперь, внезапно, мне предложили стать главным игроком не просто в истории Америки — в мировой истории. Поэтому... да, да, да, я хотел, чтобы меня убедили принять вызов.
Но при этом боялся.
— А если что-то пойдет не так? — Я допил ледяной чай четырьмя большими глотками, кубики льда застучали о зубы. — Что, если мне удастся, одному Богу известно как, не допустить убийства, но это изменит все к худшему? Что, если я вернусь сюда, а тут будет фашистский режим? Или настолько загрязненная окружающая среда, что все должны ходить в противогазах?
— Тогда ты снова вернешься туда, — ответил Эл. — В девятое сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, за две минуты до полудня. И все отменишь. Каждое путешествие — первое, помнишь?
— Звучит неплохо, но вдруг изменения будут такими кардинальными, что твоей маленькой закусочной здесь не окажется?
Он улыбнулся:
— Тогда тебе придется прожить оставшиеся годы в прошлом. Но разве это так плохо? Ты учитель английского языка и литературы, а эта профессия востребована всегда, однако тебе, возможно, и не придется работать. Я прожил там четыре года, Джейк, и сколотил небольшой капиталец. Знаешь как?
Я мог бы высказать достаточно обоснованную догадку, но покачал головой.
— Делал ставки. Осторожно, чтобы не вызвать подозрений — не хотел, чтобы какой-нибудь букмекер подослал ко мне своих громил, — но, зная победителей каждого спортивного состязания между летом пятьдесят восьмого и осенью шестьдесят третьего, можно позволить себе осторожничать. Не обещаю тебе королевскую жизнь, потому что такая жизнь опасна. Но ты сможешь жить в достатке. И я думаю, закусочная останется здесь. Для меня же осталась, а я много чего изменил. Иначе не получается. Даже прогулка к магазину на углу, чтобы купить булку и кварту молока, изменяет будущее. Когда-нибудь слышал об «эффекте бабочки»? Занятная гипотеза, которую можно свести к идее о том...
Он вновь начал кашлять, и впервые после того, как он впустил меня в дом, приступ затянулся. Эл схватил из пачки прокладку. Прижал ко рту как кляп, потом согнулся пополам. Отвратительные рвотные звуки поднимались из его груди. Казалось, половина внутренних органов оторвалась и теперь колотится друг о друга, будто электромобили в парке развлечений. Наконец приступ закончился. Эл глянул на прокладку, поморщился, сложил ее и бросил в мусорную корзину.
— Извини, дружище. Эта оральная менструация — такая гадость.
— Господи, Эл!
Он пожал плечами:
— Если не можешь относиться к этому с юмором, зачем жить? На чем я остановился?
— «Эффект бабочки».
— Точно. Согласно этой гипотезе маленькие события могут иметь большие, да что там, огромные последствия. Идея такая: если какой-нибудь парень убьет бабочку в Китае, то через сорок лет — или через четыреста — в Перу будет землетрясение. Ты тоже думаешь, что это бред?
И я так думал, но вспомнил избитый парадокс относительно путешествий во времени и привел его:
— Да, конечно, но, допустим, ты отправишься в прошлое и убьешь собственного дедушку?
Он в недоумении вытаращился на меня:
— На хрена?
Хороший вопрос. Я попросил его продолжать.
— Сегодня днем ты изменил прошлое по мелочам, хотя бы тем, что зашел в «Кеннебек фрут»... Но ступени, ведущие в кладовку и в две тысячи одиннадцатый год, остались на месте, так? И Фоллс не претерпел никаких изменений.
— Это так. Но ты говоришь о более серьезном изменении. О спасении жизни Джей-Эф-Кея.
— Я говорю о большем, потому что это тебе не какая-то китайская бабочка, дружище. Я также говорю о спасении жизни Эр-Эф-Кея, потому что если Джон выживет в Далласе, Роберт скорее всего не станет баллотироваться в президенты в шестьдесят восьмом году. Страна не будет готова к тому, чтобы заменить одного Кеннеди другим.
— Ты не знаешь этого наверняка.
— Нет, но послушай. Ты думаешь, Роберт Кеннеди окажется в отеле «Амбассадор» в четверть первого ночи пятого июня тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, если ты спасешь жизнь Джону Кеннеди? А если и окажется, думаешь, Серхан Серхан будет по-прежнему работать на кухне?
Возможно, но вероятность этого ничтожно мала. Если вводишь в уравнение миллион переменных, разумеется, ответ должен измениться.
— А Мартин Лютер Кинг? Будет ли он в Мемфисе в апреле шестьдесят восьмого? Выйдет ли на балкон мотеля «Лоррейн», чтобы его застрелил Джеймс Эрл Рей? Как думаешь?
— Если исходить из «гипотезы бабочки», вероятно, нет.
— И я так думаю. А если Эм-Эл-Кей останется жив, не будет и расовых бунтов, которые последовали за его смертью. Может, и Фреда Хэмптона не застрелят в Чикаго.
— Кого?
Мой вопрос он проигнорировал.
— Возможно, не будет и Симбионистской армии освобождения. Не будет САО — не похитят Патти Херст. И это пусть в малой степени, но поспособствует ослаблению страха белых среднего класса перед черной угрозой.
— Я теряю нить. Не забудь, у меня диплом по английскому языку и литературе.
— Ты теряешь нить, потому что о Гражданской войне девятнадцатого столетия знаешь больше, чем о той, что раздирала страну после убийства Кеннеди в Далласе. Если я спрошу тебя, кто играл главные роли в «Выпускнике», уверен, ты мне ответишь. А на вопрос, кого пытался убить Ли Освальд за несколько месяцев до того, как застрелил Кеннеди, скажешь: «Что?» Потому что каким-то образом эта информация затерялась.
— Освальд пытался убить кого-то до Кеннеди?
Я слышал об этом впервые, да и вообще большую часть знаний об убийстве Кеннеди почерпнул из фильма Оливера Стоуна.
В любом случае Эл не ответил. Он, похоже, оседлал любимого конька.
— А Вьетнам? Именно Джонсон начал эту безумную эскалацию. Кеннеди отдавал предпочтение «холодной войне», в этом сомнений нет, но Джонсон поднял ее на следующий уровень. Он страдал комплексом «мои-яйца-больше-твоих», тем же, что и Дабья, заявивший перед телекамерами: «Пусть попробуют». Кеннеди умел менять свою позицию. Джонсон и Никсон — нет. Из-за них мы потеряли во Вьетнаме почти шестьдесят тысяч солдат. Вьетнамцы, северные и южные, потеряли миллионы. Получился бы счет мясника таким же длинным, если бы Кеннеди не убили в Далласе?
— Я этого не знаю. И ты, Эл, тоже.
— Это правда, но я стал очень прилежным исследователем новейшей американской истории и думаю, что спасение его жизни многое могло улучшить. И уж точно не ухудшило бы. Если что-то пойдет не так, ты просто вернешь все на круги своя. Это не сложнее, чем стереть ругательство с классной доски.
— Или я не смогу вернуться и ничего не узнаю.
— Чушь собачья. Ты молод. Если тебя не собьет такси или не свалит инфаркт, ты проживешь достаточно долго, чтобы узнать, как все обернулось.
Я молчал, глядя на собственные колени, и думал. Эл мне не мешал. Наконец я поднял голову. — Ты, конечно же, многое прочитал об убийстве и об Освальде.
— Все, до чего смог добраться, дружище.
— Так ты уверен, что это сделал он? Потому что есть тысяча версий заговора. Даже я это знаю. Допустим, я вернусь туда и остановлю его, а какой-то парень уложит Кеннеди выстрелом с Травяного холма, или как он там назывался.
— Травяной бугор. Я практически уверен, что стрелял только Освальд. Версии заговора с самого начала казались бредом, и большинство с годами стало еще бредовей. Взять, к примеру, идею, что стрелял не Освальд, а кто-то похожий на него. В восемьдесят первом году тело эксгумировали и проверили ДНК. Оказалось, это он. Отвратительный маленький говнюк. — Эл помолчал, потом добавил: — Я с ним встречался, знаешь ли.
Обложка «11/22/63»
Я уставился на него:
— Бред!
— Да, встречался. Он говорил со мной. В Форт-Уорте. Он и Марина — его жена, русская, — приехали в гости к брату Освальда, который жил в Форт-Уорте. Если Ли кого-нибудь и любил, так это своего брата Бобби. Я стоял около забора из штакетника, огораживавшего двор Бобби Освальда. Привалился к телеграфному столбу, курил и делал вид, что читаю газету. Сердце выдавало не меньше двухсот ударов в минуту. Ли и Марина вышли вместе. Она несла Джун, их дочь. Тогда совсем малышку, ей не исполнилось и года. Ребенок спал. Оззи был в брюках цвета хаки, с отутюженными стрелками, но заляпанных грязью, и рубашке а-ля «Лига плюща», с пуговицами на истершемся воротничке. Он уже не стригся как морпех, но волосы отрастил слишком короткие, чтобы за них можно было ухватиться. Марина... святой Иисус, от одного взгляда на нее дух захватывало! Черные волосы, синие глаза, идеальная кожа. Будто чертова кинозвезда. Если попадешь туда, сам все увидишь. Она что-то сказала ему на русском, когда они шли по дорожке. Он ответил. Ответил с улыбкой — и тут же толкнул ее. Она чуть не упала. Ребенок проснулся и заплакал. Все это время Освальд продолжал улыбаться.
— Ты это видел? На самом деле? Ты видел его? — Несмотря на мое собственное путешествие в прошлое, я процентов на пятьдесят верил, что рассказ Эла — чистая выдумка или намеренная ложь.
— Да. Она миновала калитку и прошла дальше, опустив голову, прижимая ребенка к груди, словно меня и не было. Он проследовал за ней, так близко, что я уловил аромат «Олд спайс», которым он брызгался, чтобы скрыть запах пота. Я видел угри, рассыпанные по его носу. Его одежда и обувь, с ободранными мысками и стоптанными каблуками, не оставляли сомнений в том, что у него нет горшка, куда поссать, и окна, чтобы выплеснуть мочу, но, посмотрев ему в лицо, ты понимал: это совершенно не важно. Для него — не важно. Освальд считал себя большой шишкой.
Эл на короткое время задумался, потом покачал головой:
— Нет, беру свои слова обратно. Освальд знал, что он большая шишка. И просто ждал, когда это дойдет до остального мира. Он находился совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки... И не думай, что эта мысль не пришла мне в голову...
— Так почему ты этого не сделал? Почему не закончил погоню и не пристрелил его?
— На глазах у жены и ребенка? Ты смог бы это сделать, Джейк?
Мне не пришлось долго обдумывать вопрос.
— Пожалуй, нет.
— Я тоже не смог. По нескольким причинам. Одна из них — отвращение к тюрьме штата... и к электрическому стулу. Мы же находились на улице, помнишь?
— А-а-а...
— Вот именно. Он улыбался, подходя ко мне. Нагло и самодовольно. Эта улыбка на всех его фотографиях. Так он улыбался и в полицейском участке Далласа, после того как его арестовали за убийство президента и копа-мотоциклиста, попавшегося ему на пути, когда он пытался сбежать. Он спросил меня: «На что смотрим, сэр?» Я ответил: «Ни на что, дружище». Он сказал: «Вот и занимайтесь своим делом». Марина ждала его дальше, футах в двадцати, укачивала девочку, чтобы та успокоилась и уснула. День выдался чертовски жарким, но Марина повязала голову платком, как делали в те годы многие европейские женщины. Он подошел к ней, схватил за локоть — как коп, а не муж — и говорит: «Pokhoda! Pokhoda!» Иди, иди. Она что-то сказала ему, возможно, попросила какое-то время понести ребенка. Это моя догадка, ничего больше. Но он лишь оттолкнул ее со словами: «Pokhoda, cyka». Иди, сука. Она пошла. К автобусной остановке. Такие дела.
— Ты говоришь по-русски?
— Нет, у меня хороший слух и есть компьютер. Во всяком случае, здесь.
— Ты видел его позже?
— Только на расстоянии. К тому времени я уже заболел. — Эл улыбнулся. — Такого жаренного на открытом огне мяса, как в Форт-Уорте, не найти во всем Техасе, а я не мог его есть. Иногда мир очень жесток. Я пошел к врачу, узнал диагноз, который уже мог бы поставить себе сам, и вернулся в двадцать первый век. В принципе увидел все, что хотел. Тощего парня, бившего жену и дожидавшегося подходящего момента, чтобы стать знаменитым. — Эл наклонился вперед. — Знаешь, каким был человек, изменивший историю Америки? Он напоминал мальчишку, который бросается камнями в других мальчишек, а потом убегает. До того как вступить в Корпус морской пехоты — чтобы стать морпехом, как его брат Бобби, божественный Бобби, — он успел пожить в двух десятках мест, от Нового Орлеана до Нью-Йорка. Его переполняли большие идеи, и он не понимал, почему люди не хотят его слушать. Его это злило, приводило в ярость, но эта стервозная, ханжеская улыбка никогда не сходила с губ Освальда. Знаешь, как его называл Уильям Манчестер?
— Нет. — Я также не знал, кто такой Уильям Манчестер.
— Жалкий бродяга. Манчестер обсуждал и все версии заговора, которые пышно расцвели после убийства Кеннеди... И после того, как застрелили самого Освальда. Я хочу сказать, это ты знаешь?
— Естественно. — В моем голосе слышались раздраженные нотки. — Его застрелил какой-то тип по имени Джек Руби. — Хотя, с учетом продемонстрированных мной информационных пробелов, я признавал, что Эл имел право сомневаться в глубине моих познаний.
— По мнению Манчестера, если положить на одну чашу весов убитого президента, а на другую — жалкого бродягу Освальда, чаши не уравновесятся. Никоим образом не уравновесятся. И чтобы придать смерти Кеннеди какую-то значимость, на вторую чашу надо положить что-то тяжелое. Отсюда и множество версий заговора. Это дело рук мафии — Кеннеди заказал Карлос Марчелло. Или КГБ. Или Кастро, в отместку за попытки ЦРУ убить его отравленными сигарами. До сих пор есть люди, которые верят, что за убийством стоял Линдон Джонсон, мечтавший стать президентом. Но на поверку... — Эл покачал головой. — Почти наверняка это был Освальд. Ты слышал о бритве Оккама, правда?
Приятно, когда хоть что-то знаешь.
— Это основополагающий принцип, который иногда называют законом минимального действия. Если что-то можно объяснить двумя или несколькими способами, правильным обычно является самое простое объяснение. Так почему ты не убил его позже? Ты тоже служил в морской пехоте. Когда ты узнал, чем болен, почему просто не убил этого ничтожного сукина сына?
— Потому, что девяносто пять процентов уверенности — не сто. Потому, что, при всей его мерзости, у него была семья. Потому, что после ареста Освальд сказал, что его подставили, и я хотел убедиться, что он солгал. Я не думаю, что в этом жестоком мире кто-то может быть в чем-то уверен на все сто процентов, но мне хотелось дойти, скажем, до девяноста восьми. Хотя я не собирался ждать до двадцать второго ноября, а потом останавливать его в Техасском хранилище школьных учебников... Слишком уж рискованно бы все получилось... по одной серьезной причине, о которой я должен тебе рассказать.
Глаза Эла больше не сверкали, морщины на лице вновь углубились. Я буквально видел, как уходят его последние силы.
— Я все это записал. Хочу, чтобы ты прочел. Более того, зазубрил. Лежит на телевизоре, дружище. Сделаешь?
— Он устало улыбнулся и добавил: — Я уже не смогу. На телевизоре лежала толстая тетрадь в синей обложке. С отпечатанной ценой: двадцать пять центов. Название магазина я видел впервые.
Стивен Кинг
Фото: Bertrand Langlois / AFP
— Что это за «Кресджес»?
— Сеть универсальных магазинов, которая теперь называется «Кей-март». Не обращай внимания на обложку, сосредоточься на том, что внутри. Хронометраж перемещений Освальда и все улики против него... Но тебе это не понадобится, если ты готов заменить меня и остановить этого маленького хорька в апреле шестьдесят третьего, за полгода до приезда Кеннеди в Даллас.
— Почему в апреле?
— Именно тогда кто-то попытался убить генерала Эдвина Уокера... только он уже не был генералом. В шестьдесят первом его уволил из армии сам Джей-Эф-Кей. Генерал Эдди раздавал подчиненным пропагандистскую литературу сторонников сегрегации и приказывал внимательно все прочитать.
— Освальд пытался его застрелить?
— Это ты и должен проверить. Та же винтовка, тут нет никаких сомнений — баллистическая экспертиза доказала. Я выжидал, желая убедиться, что стрелял именно он. Мог позволить себе не вмешиваться, ведь в тот раз Освальд промахнулся. Пуля изменила траекторию, задев деревянную рейку в кухонном окне Уокера. Совсем немного, но этого хватило. Пуля буквально скользнула по волосам, а щепки зацепили Уокеру руку, так что он отделался несколькими царапинами. Я не говорю, что этот человек заслуживал смерти — мало кто совершает столько зла, что заслуживает пули, — но я бы не задумываясь отдал Уокера за Кеннеди.
В последний монолог Эла я не вслушивался. Пролистывал его «Книгу Освальда», плотно исписанные страницы. Сначала я легко разбирал каждую букву, но ближе к концу почерк начал дрожать. Последние страницы писал тяжело больной человек. Я захлопнул тетрадь.
— Если бы ты смог подтвердить, что Освальд стрелял в генерала Уокера, это рассеяло бы твои сомнения?
— Да. Мне требовалось убедиться, что он на такое способен. Оззи — нехороший человек, Джейк, — в пятьдесят восьмом люди назвали бы его гнидой. Он бил жену и практически держал ее под замком, потому что она не знала языка, — но это не доказывает, что он убийца. И вот еще что. Даже если бы мне не пришлось возвращаться с неоперабельным раком, я знал, что могу не получить другого шанса все исправить, убей я Освальда, а кто-то другой все равно возьми и застрели президента. Когда человеку за шестьдесят, со здоровьем у него уже не очень. Ты понимаешь, о чем я.
— А убивать обязательно? Ты не мог... ну, не знаю... как-то подставить его?
— Возможно, но к тому времени я уже заболел. И я не уверен, что смог бы сделать это здоровым. Более простой вариант — покончить с ним, убедившись, что в Кеннеди стрелял именно он. Все равно что прихлопнуть осу до того, как она тебя ужалит.
Я молча размышлял. Настенные часы показывали половину одиннадцатого. Эл начал разговор словами о том, что останется в форме до полуночи, но хватало одного взгляда на него, чтобы понять: прогноз чрезмерно оптимистичен.
Я отнес стаканы на кухню, вымыл, поставил на сушилку. В голове бушевал торнадо, который засасывал и вращал не коров, столбы и клочки бумаги, а имена с фамилиями: Ли Освальд, Бобби Освальд, Марина Освальд, Эдвин Уокер, Фред Хэмптон, Патти Херст. В этом вихре ярко сверкали аббревиатуры, кружились, как хромированные элементы отделки, сорванные с дорогих автомобилей: ДФК, РФК, МЛК, САО. Смерч сопровождался звуком, двумя русскими словами, вновь и вновь произносимыми с монотонным, тягучим южным выговором: «Pokhoda, cyka».
Иди, сука.