16 апреля было объявлено имя нового лауреата премии «Поэт» — им стал Евгений Евтушенко. Премию в 50 тысяч долларов, учрежденную по инициативе Анатолия Чубайса, впервые вручают представителю поэтического поколения шестидесятников; ранее лауреатами, награжденными «за наивысшие достижения в современной русской поэзии», становились, например, Виктор Соснора, Олег Чухонцев, Тимур Кибиров, Сергей Гандлевский, Инна Лиснянская. «Лента.ру» попросила прокомментировать присуждение премии Дмитрия Кузьмина — поэта, критика, издателя, редактора поэтического журнала «Воздух», лауреата премии Андрея Белого за заслуги перед неофициальной словесностью.
Весть о присуждении премии «Поэт» Евгению Евтушенко застала профессиональное литературное сообщество врасплох. В кулуарах вчерашних литературных вечеров разводили руками: как же это? Да, конечно, страна стремительно возвращается в свое советское прошлое, но объявлять главным российским поэтом 2013 года главного советского поэта 1965 года — это не чересчур ли?
Повода для удивления, между тем, никакого нет. Премия «Поэт» началась в 2005 году с лауреатства Александра Кушнера — тоже не последнего автора советской эпохи, хотя и с иначе построенной репутацией. Если учесть, что, по признанию представителей премии, она и возникла «в итоге сердечного разговора Александра Семеновича Кушнера с его горячим поклонником Анатолием Борисовичем Чубайсом», то корни данного премиального проекта показываются на поверхность вполне недвусмысленным образом. Знаковым, избавляющим от любых возможных иллюзий стало второе присуждение премии, причислившее к лику правофланговых поэтического цеха Олесю Николаеву — потомственную преподавательницу Литературного института, ратующую сегодня за православную духовность с теми же страстью и вдохновением, с какими вчера ее отец, поэт Александр Николаев, ратовал за посюстороннее светлое будущее, в котором «ежедневно, в каждом деле / Родная партия ведет / Народ к великой нашей цели».
Лицом премии «Поэт» все эти годы служит критик Сергей Чупринин, главный редактор журнала «Знамя». Во всем, в чем нужно, он уже давно признался по собственной инициативе: и в том, что сборник стихов Евтушенко был первой поэтической книгой, которую он в юности купил и выучил наизусть, и в том, что стихи его волнуют «те, что вошли в сознание лет до тридцати». Теперь господину Чупринину и его коллегам захотелось наконец показать, что (как он сам выражается) «студенческая любовь не ржавеет» — чему тут удивляться?
Евгению Евтушенко 81 год, из которых последние 22 он живет в США и преподает в провинциальном Университете Талсы (83-е место в национальном университетском рейтинге, известен как кузница инженеров для нефтедобывающей отрасли). Его появления на российской литературной сцене ограничиваются ежегодной демонстрацией новых пиджаков на поэтических чтениях в Политехническом музее, собирающих верную ему со времен XX съезда КПСС аудиторию, и газетными публикациями куплетов на злобу дня, впечатляющих изяществом рифмы и свежестью идей:
За чей-то успех мы готовы загрызть, и
мы в бедности тонем, в богатстве, в корысти.
Что выручит? Совесть. Да просто сердечность,
и полузабытая человечность.
Это, разумеется, никак не отнимает у него места в истории. Полстолетия назад стихи Евтушенко были чрезвычайно важным явлением в советской культуре. Советский читатель поэзии (включая Сергея Чупринина) знал его наизусть. Многие строчки Евтушенко вошли в советский культурный канон:
Поэт в России — больше чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
Лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства...
— и через полвека этот зачин поэмы «Братская ГЭС» отскакивает от зубов. Правда, о том, к чему этот евтушенковский гордый дух по ходу поэмы прибредает (А ты в историю снова всмотрись. / Тебе я отвечу Лениным!), вспоминать как-то не принято.
Но — полвека. И в эти полвека в русской истории вместился грандиозный культурный перелом, который, казалось бы, не может не вести к пересмотру и переоценке прежних ценностей: ведь на прошлое мы смотрим не откуда-нибудь, а из сегодняшнего дня. Для того чтобы видеть поэтические достижения Евтушенко важными и нужными для 2013 года, требуется весьма своеобразное понимание прежде всего самого 2013 года.
Дмитрий Кузьмин
Фото: Лица русской литературы
В дебатах вокруг премии «Поэт» уже возникала напрашивающаяся параллель с ситуацией столетней давности: «Эта премия фиксирует вчерашний день. Это уже состоялось. Предположим, 1905 год. Эту премию учредил бы Брюсов на деньги, допустим, Рябушинских. Первым, конечно же, был бы сам Брюсов, потом пошли бы все другие на „Б“ — Бальмонт, Блок (в 1907, после „Незнакомки“), Белый, ну и по списку — Вячеслав Иванов, Сологуб, Кузмин... Номенклатура была определена, политбюро уже было, и оно отвечает той исторической действительности», — рассуждал несколько лет назад поклонник «Поэта», стихотворец советской выучки Фаликов, которого Евтушенко мимоходом ставит в пример Бродскому.
Аналогия эта была бы для премии «Поэт» чрезвычайно лестной, если бы не то обстоятельство, что названных Фаликовым авторов в год их предполагаемого увенчания лаврами отделяли бы от их наиболее ярких книг не более чем лет 10-15. Точная аналогия была бы другая: если бы в 1913 году, на фоне первых книг Велимира Хлебникова и Осипа Мандельштама, для награждения Национальной поэтической премией был вырыт из могилы классик 1860-х годов Николай Алексеевич Некрасов. То-то было бы своевременное решение!
В рассуждениях Фаликова есть ключевое слово, чрезвычайно подходящее к теме: это слово «политбюро». Из него видно, насколько у людей, близких по духу к премии «Поэт», неистребимо засел в голове понятийный аппарат давно прошедшей эпохи. Но — не только эпохи. Полвека назад в Советском Союзе существовали две культуры — официальная и неофициальная. К которой из них принадлежал лауреат Государственной премии СССР, кавалер орденов «Знак почета» и Трудового Красного знамени Евгений Евтушенко, — говорить излишне. Представители другой во времена его обильных гастролей за казенный счет зарабатывали на хлеб кочегарами и дворниками, а из государственных поощрений могли рассчитывать только на уголовную статью, как Иосиф Бродский, или карательную психиатрию, как Наталья Горбаневская. Но любовь и нелюбовь начальства были в этом культурном двоемирии не причиной, а следствием.
Для официальной советской поэзии во всех ее проявлениях готовой данностью выступал и антропологический тип советского человека (рабочего, колхозника, интеллигента, парторга), и советский литературный язык, и формальный репертуар в диапазоне от пушкинского канона до маяковского контрканона. Неофициальная поэзия, как и подобает поэзии подлинной, любую готовую данность ставила под вопрос, подвергала сомнению, искала корни в глубине и свежие ростки на поверхности. Поэтому поле официальной советской поэзии гораздо компактнее, расстояние от Кушнера до Евтушенко, пройденное премией «Поэт» за девять лет, вполне обозримо: ведь оба исходят из одинакового набора данностей. Поле неофициальной поэзии по самой своей природе рассредоточено, дискретно: ростки прорастают в совершенно разных местах, прорыв за пределы готового набора данностей может произойти практически где угодно. Можно примирить отдельных поэтов (особенно талантливых) из советской официальной культуры с миром культуры неподцензурной: девиз последней — различие, и всякому автору, в достаточной мере отличному от других, найдется место. Но невозможно примирить сформировавшиеся в этих двух культурах картины мира: основанную на представлении о важности всякого различия — с той, что требует движения единым потоком, общей для всех системы ценностей и иерархии авторитетов, одной, как выражается Сергей Чупринин, «высшей лиги поэзии».
Премия «Поэт» — детище советской картины мира, хотя среди ее лауреатов были и прекрасные поэты, этой картине мира органически чуждые. Возможна ли аналогичная «премия Пантеона», построенная на понимании культуры как динамического единства самых разных ценностей? Конечно, возможна: ведь каждая из них в каком-то авторе находит свое наиболее яркое выражение. Но такой подход потребовал бы у руля премии каких-то других людей, способных смотреть на поэзию из сегодняшнего дня, а не из позавчерашнего.
Год назад, откликаясь на предыдущее решение премии «Поэт», Мартын Ганин писал, что теперь у премии два пути: по-прежнему «оглядываться назад — рискуя застыть соляным столбом — или пытаться предугадать, что войдет в канон завтра и послезавтра». Можно лишь поблагодарить Сергея Чупринина с коллегами за то, насколько незамедлительным, внятным и определенным был их ответ. К счастью, соляные столбы по причине своей неподвижности вполне безопасны для тех, кто предпочитает двигаться вперед.