На президентских выборах в Таджикистане уже в четвертый раз победу одержал Эмомали Рахмон. По предварительным данным Центральной комиссии по выборам и референдумам, он набрал 83,6 процента голосов, его ближайший конкурент, заместитель председателя Компартии Таджикистана Исмоил Талбаков, получил всего пять процентов. Не менее убедительной оказалась и явка — на выборы пришло 86,6 процента избирателей. Корреспондент «Ленты.ру» накануне выборов посетил Душанбе и выяснил, за что таджики так любят Рахмона, почему местная несистемная оппозиция бойкотировала выборы и когда в Таджикистане придут к власти исламисты.

Больше, чем Рахмон

«Рахмон для меня больше, чем Рахмон. Он — личность, олицетворяющая основополагающие национальные ценности, он гарант учреждения этих ценностей. Народ черпает из Рахмона надежду на будущее», — так директор Института исламоведения Муродулло Давлатов объясняет мне, чем ему нравится Рахмон. Давлатов — один из 15-ти доверенных лиц президента, которые представляли его на предвыборных встречах с народом. У самого президента, как заявляют в избирательном штабе Рахмона, «очень много дел». И правда: за время избирательной кампании Рахмон успел открыть туберкулезную больницу, 20-тысячный стадион, несколько школ и заводов, посетил ряд коллективных свадеб и церемоний обрезания мальчиков, где щедро раздаривал велосипеды и холодильники.

Конечно, и без такого мощного пиар-сопровождения победа Рахмона была неизбежна. Он возглавляет страну с 1992 года — тогда его избрали председателем Верховного совета (это был высший руководящий пост в стране). С 1994-го Рахмон — президент Таджикистана. Эту должность в странах Средней Азии принято покидать, либо спасаясь бегством от разъяренных народных масс (как Аскар Акаев и Курманбек Бакиев в Киргизии), либо вперед ногами (как Туркменбаши Сапармурат Ниязов), но никогда — после оглашения результатов выборов.  

Сейчас в Таджикистане есть все внешние атрибуты авторитарного правления и умеренного культа личности. В Душанбе не ставят Рахмону золотые статуи, но его огромные портреты украшают государственные здания, а на билбордах вместо социальной рекламы размещают мудрые изречения президента. Власти Таджикистана явно страдают гигантоманией: в Душанбе недавно соорудили самый высокий в мире флагшток, заканчивают строительство самой большой в мире чайханы и самой крупной в Средней Азии мечети более чем на 100 тысяч человек. «Национальная идея должна же быть у нации! Это компенсация за Самарканд и Бухару (во время создания Таджикской ССР советская власть оставила эти города в Узбекской ССР — прим. «Ленты.ру»). Так мы пытаемся воссоздать ту красоту, что у нас была», — объясняет мне страсть таджиков ко всему самому большому бывший директор Центра стратегических исследований Сухроб Шарифов.

Несмотря на авторитаризм, на выборах 2013 года таджикам милостиво позволили выбирать: помимо Рахмона в президенты баллотировались представители еще пяти политических партий. Но если о выдвижении любимого президента потенциальным избирателям сообщали цветные плакаты на дверях магазинов и кафе, то остальные кандидаты довольствовались неприметной официальной агитацией, очень похожей на биографические справки политиков, которые висят в России непосредственно на избирательных участках.

Предвыборную кампанию соперники Рахмона провели в турне по регионам, причем ездили и выступали всюду как одна команда. «Это сюрреализм, но так было и на предыдущих выборах 2006 года», — рассказывает таджикский журналист Марат Мамадшо. Рассуждать без улыбки о программах соперников Рахмона непросто. Так, на одной из последних предвыборных встреч в Худжанде (второй по численности населения город Таджикистана) лидер Демократической партии Саиджафар Исмонов предложил назначать судьями людей только старше 50-ти лет, сделать образование полностью бесплатным, национализировать мобильную связь и производство продуктов питания первой необходимости.

Кандидат от Компартии Исмоил Талбаков, только вернувшись из далекой Горно-Бадахшанской области, сразу же принял меня у себя дома. 11 часов вечера, Талбаков сидит на диване аккурат под фотографией, на которой Рахмон вручает ему медаль заслуженного деятеля Таджикистана. Коммунист называет Рахмона своим другом, но настаивает на своей оппозиционности: «Если б я [был] не оппозиционер, на хрена мне нужно было вот на эти события?» Коммунист хочет перенаправить госфинансирование на село, пересмотреть итоги приватизации и интегрироваться с Россией. При этом Талбаков искренне радуется своему статусу: когда по телевизору показывают рекламу Центральной комиссии по выборам и референдумам — как выглядит местный избирательный бюллетень, — коммунист буквально входит в раж: «Там Талбаков. Посмотри. Вот Талбаков идет — и потом Эмомали Рахмон. Это тебе просто на размышление».

Кандидат в президенты периодически предлагает выпить, а как только я отвлекаюсь на включенный телевизор, моментально трогает меня за колено, чтобы я внимательнее слушал его, Талбакова. Зампред Компартии признается, что надеется «на политическое сознание избирателей и рассчитывает на 50 процентов голосов». Получил он в итоге пять процентов, но и такой вариант Талбаков предвидел — и зла на таджиков заранее не держал: «Если не поддержат, то, ради бога, пусть живут, как хотят».

Впрочем, доверенные лица Рахмона в ходе кампании еще меньше концентрировались на предвыборной программе своего кандидата — их интересовала глубина и красота личности президента. «Когда я начинаю о нем говорить, в голове начинают крутиться несколько очень дорогих для меня слов. Это мужество, благородство, единство, справедливость, порядочность, любовь и образованность. Все эти слова ассоциируются с одним человеком!» — цитирует председателя Союза писателей Согдийской области Ахмадджони Рахматзода «Азия-плюс». Исламовед Давлатов на мои настойчивые вопросы о положениях предвыборной программы Рахмона отвечает так: «В основе программы Рахмона лежит конкретная идея устойчивого развития и идея созидания, то есть все, что есть в программе, подчиняется главной этой идее».

Движение по нарастающей

Особую известность в Таджикистане приобрел заместитель декана журфака Таджикского национального университета Илхомджон Хамидов, тоже доверенное лицо президента. В статье «Почему я голосую за Эмомали Рахмона» он написал: «Под руководством Эмомали Рахмона наша страна по всем направлениям движется по нарастающей». «За предыдущие годы в обществе произошло много изменений в сторону демократизации, управления законодательной системы. Таджикистан достиг многих успехов в экономической, финансовой, социальной и культурной сферах. Повысился международный авторитет республики. Значительно возрос уровень информированности общества», — сообщил Хамидов и припечатал неоспоримым доказательством: «Этого нельзя не видеть. Это факт».

Конкретных цифр или данных в статье не приводится. Зато в материале Хамидова нашли дословные цитаты из речей Виктора Януковича и Владимира Путина. Оппоненты Хамидова также указывали, что Таджикистан в рейтинге Doing Business находится на 141-м месте в мире, а в рейтинге Free Economic Index — на 131-м.

Более аргументированно об идее таджикского созидания мне поведал Сухроб Шарифов, который ранее считался одним из главных идеологов правящего режима, а сейчас является депутатом парламента от правящей Народно-демократической партии Таджикистана. «В последние десять лет Таджикистан имеет устойчивый рост экономики не меньше семи процентов ВВП в год, уровень бедности сократился почти в три раза, и к 2020 году он может составить только 20 процентов. Сам процесс укрепления ВВП говорит о том, что потенциал республики растет. Строятся мощные ЛЭП, мы создали единую энергетическую систему, строятся дороги — мы вышли из коммуникационного тупика», — хвастается Шарифов.

Впрочем, в реальности до выхода из инфраструктурного и энергетического тупиков, похоже, еще далеко. Новые дороги в Таджикистане делают платными, с газом проблемы, а в районах с десяти вечера до пяти утра отключают свет, уверяет меня зампред оппозиционной Партии исламского возрождения Махмадали Хаит. По его словам, «жизнь в Таджикистане дорожает, работы нет, уровень бедности уменьшился только на словах, никто не может открыть свое дело, инвестиций нет» (цены в Душанбе действительно оказались гораздо выше ожидаемых).

Существующие в стране трудности, по мнению депутата Шарифова, связаны исключительно с «энергетической проблематикой». Дело в том, что с 1974 года в Таджикистане строят Рогунскую ГЭС, но против проекта в последнее время последовательно выступает Узбекистан, с которым у Душанбе вообще отношения весьма напряженные. «Но в ближайшие годы будет так или иначе получена энергетическая независимость, после чего будет реализован наш мощный промышленный потенциал. Перспективы очень серьезные», — обещает депутат Шарифов.

Назвать Таджикистан успешно развивающейся страной трудно, но особенности местной политической системы в целом и последней избирательной кампании в частности таковы, что избиратели просто не узнали о том, что кроме Рахмона кто-то еще баллотируется в президенты. А тот, кто узнал, энтузиазма относительно имеющихся кандидатур не испытал. Так, во французском кафе La Grande Dame, где подают яйца бенедикт и луковый суп, я познакомился с молодым человеком в спортивном костюме и майке с изображением Сталина. Неожиданно для меня он представился учредителем нескольких местных газет и сайтов. «Если бы Сталин баллотировался, я бы за него был. А так буду голосовать за Рахмона, так как других нормальных кандидатов нет», — сказал издатель. В любви к Сталину признавался мне и коммунист Талбаков, но голоса газетного магната ему не видать.

Несистемные против нелегитимного

Кого действительно не оказалось в списке соперников Рахмона, так это представителя «несистемной оппозиции» Таджикистана. Еще летом этого года таджикские оппоненты Рахмона были полны радостных ожиданий: двум зарегистрированным партиям, Социал-демократической (СДПТ) и Партии исламского возрождения (ПИВТ), удалось договориться о создании коалиции «Объединение реформаторских сил Таджикистана» (ОРСТ) для выработки общей предвыборной платформы и выдвижения единого кандидата в президенты.

Стать им рассчитывал возглавляющий с конца девяностых партию социал-демократов Рахматилло Зойиров. С тех пор как в 2003-м он ушел с поста старшего советника Рахмона по правовым вопросам, Зойиров находился в непримиримой оппозиции к бывшему начальнику. Он уже много лет на каждом углу трубит о том, что Рахмон — глубоко нелегитимный президент.

«Он у власти с 1994 года, но только с 1999-го по 2004-й (естественно, именно в этот период Зойиров и был советником Рахмона) он был законным президентом», — рассказывает мне оппозиционер. Доводы Зойирова основываются, во-первых, на том, что закон о выборах президента в 1994 году был принят еще до того, как в Конституции страны появилась такая должность. Во-вторых, в 1999 году Рахмон, по мнению Зойирова, избирался еще по старой Конституции на пять лет, поскольку изменения, увеличивающие срок правления до семи лет, вступили в силу уже после того, как были объявлены очередные выборы. Соответственно, в 2004 году должны были состояться новые выборы, но этого не произошло, и значит, все дальнейшее правление Рахмона — нелегитимно.

Зойиров элегантно уходит от ответа на вопрос, почему он пошел работать старшим советником к нелегитимному президенту: «Я согласен был делать юридическую работу, это мое хобби».

По мнению доверенного лица президента Рахмона Давлатова, «Зойиров всю свою карьеру строит на критиканстве». «Он бы имел успех, если бы у него было что-то серьезное, а он умеет только объявлять что-то нелегитимным с точки зрения чистой абстракции», — утверждает Давлатов. Надо признать: за полтора часа интервью с Зойировым другие недостатки Рахмона мы так и не затронули — не в последнюю очередь потому, что социал-демократ постоянно вдавался в подробности своей биографии. Сухроб Шарифов называет Зойирова «неизвестным лидером, которого знает только узкий круг в Душанбе и любят цитировать СМИ, которые в целом в Таджикистане мало кто читает».

Лидер социал-демократов сам признался мне, что и не планировал выигрывать выборы 2013 года. «Это невозможно, так как все избиркомы собраны из состава правящей Народно-демократической партии. Наша задача была в том, чтобы привести население к пониманию нелегитимности президента», — талдычит Зойиров. Он уверен, что именно этого больше всего боялся Рахмон, поэтому до последнего тянул с собственным выдвижением.

К сожалению, народ Таджикистана и дальше будет продолжать жить в неведении о нелегитимности своего бессменного президента. В последний момент кандидатуру Зойирова заблокировал партнер по коалиции — Партия исламского возрождения. Заместитель председателя ПИВТ Махмадали Хаит говорит мне: «Зойиров наш сотоварищ, конечно, но у него мало членов партии и ресурсов, и на него власти вывалили много компромата о том, что он ставленник Узбекистана (Зойиров родился на территории нынешнего Узбекистана, учился на Украине, а в Таджикистане живет с конца восьмидесятых)». «Это могло подорвать авторитет нашей партии и всего ОРСТ», — сказал Хаит.

Ход конем

Неожиданное выдвижение правозащитницы Ойнихол Бобоназаровой от объединения стало шоком не только для Зойирова, но и для большинства сторонников оппозиционной коалиции. В Социал-демократической партии произошел раскол, и подписи за Бобоназарову (по закону необходимо было собрать пять процентов подписей избирателей, то есть около 200 тысяч) в СДПТ собирали не все; а те, кто собирал, — делали это спустя рукава, признает Зойиров.

Со сбором подписей в ПИВТ возникла другая проблема. Как следует из названия партии, она является исламской. Дело в том, что в Таджикистане по Конституции разрешено создавать партии по религиозному признаку, что для постсоветского пространства уникальный случай. Наличие исламистов в легальном политическом поле — отголоски гражданской войны и достигнутого в 1997 году перемирия, по которому представители Объединенной таджикской оппозиции (ОТО) получили места в парламенте, правительстве и на крупных предприятиях. ПИВТ является как бы правопреемником ОТО и считает себя второй по численности и популярности партией в стране.

«Уникальность ситуации в том, что впервые в мире исламская партия выдвигает женщину-демократа с неисламским лицом», — говорит Бобоназарова, с которой мы встретились в единственном кафе в Душанбе, где варят приличный кофе. Под «неисламским лицом» Бобоназарова имеет в виду то, что вместо хиджаба она носит шляпку (в Душанбе вообще многие женщины ходят без платка, однако чем дальше отъезжаешь от столицы, тем это встречается реже), а вместо национального платья — жакет. Зампред ПИВТ Хаит заверил меня: в исламской партии выпустили брошюру о том, что женщина может быть кандидатом в светском государстве, основываясь на современной фетве Юсуфа аль-Кардави.

И хотя в ПИВТ, по словам Бобоназаровой, сделали все возможное, чтобы убедить своих представителей в регионах, что ее кандидатура не противоречит нормам шариата, подписи собирались с большим трудом. «Некоторые просили меня хоть платочек надеть, но я отказалась. Если я побеждаю, то здесь будет общество с равными для всех правами. ПИВТ согласились, что не получат ни одной должности после моей победы, так как люди до сих пор боятся», — рассказывает Бобоназарова. Она уверена, что власть испугалась ее победы, поскольку за ней стояло «огромное количество людей». «Если Рахмон каждый год обижал хотя бы один процент населения, то это уже 21 процент», — немного наивно рассуждает Бобоназарова.

Реально шансов на победу у Бобоназаровой, конечно, не было — сторонников демократических ценностей в Таджикистане немного; здесь, например, практически нет среднего класса. «Это совершенно неизвестная современная женщина, модерновая с точки зрения внешности и психологии, и для традиционного электората исламских ценностей она неприемлема была как кандидат в президенты», — считает Сухроб Шарифов. Бобоназарова неоднократно сталкивалась с таким мнением, поэтому от возмущения даже начала говорить о себе в третьем лице: «Меня называли пожилой правозащитницей, что я, мол, еле хожу! Но, смотрите, эта правозащитница — доктор юридических наук, 25 лет работает на юрфаке, создавала Демпартию, единственная, кто объявил голодовку против КГБ, ее посадили за убеждения (после начала войны Бобоназарову, по ее словам, на месяц поместили в СИЗО, а затем еще три года она провела под домашним арестом), была руководителем международной организации, а, оказывается, ее никто не знает!»

У Бобоназаровой была вполне демократическая предвыборная программа. «Нам нужна парламентская республика, как в Киргизии или Грузии, когда президент вынужден с парламентом разговаривать, и технократическое правительство. Нужно возвращать сюда ребят, которые учились в Европе и России, нужны хорошие законы, нужно снизить коррупцию, и пойдут инвестиции», — коротко пересказывает свою программу Бобоназарова. После либерализации экономики, избирательного законодательства и проведения реформ она пообещала досрочно уйти в отставку.

По словам Сухроба Шарифова, в Таджикистане сейчас не демократия, а транзитный период по строительству демократического государства. «Сколько он будет еще идти, неизвестно. У нас сильный президентский режим, надо научиться жить по закону, и торопиться с изменениями некуда», — объясняет Шарифов. Обещания Бобоназаровой и ОРСТ одновременно с проведением реформ в несколько раз увеличить ВВП и поднять зарплату он назвал «чепухой».

Тем не менее, Шарифов намекнул, что ради улучшения имиджа властей Таджикистана Бобоназарову могли зарегистрировать. Но когда «Объединение реформаторских сил», столкнувшись с противодействием избиркома и местных властей, еле-еле собрал пять процентов подписей, ЦИК, по словам Бобоназаровой, «внезапно вывалил новую цифру в 210 тысяч человек». Шарифов уверен, что власти пошли бы на компромисс: «Сдали бы они свои подписи в Центризбирком, там посмотрели бы и, возможно, согласились бы с их доводами про пять процентов».

В итоге, по словам заместителя председателя партии исламистов Хаита, подписи решили не сдавать из принципа — и Бобоназарову не зарегистрировали. Впрочем, похоже, что ПИВТ просто не хотел участвовать в выборах, считая, что пока бросать вызов Рахмону рановато. Об этом свидетельствует и тот факт, что Партия исламского возрождения, по словам Хаита, была готова поддержать кандидатуру Рахмона, если бы тот «изъявил свою лояльность нашей партии». «ПИВТ делала все, чтобы показать свою лояльность властям», — подтверждает один из лидеров инициативной группы по созданию партии «Новый Таджикистан» Махмудджон Косимов.

Исламская угроза

Насколько реально популярна в народе ПИВТ, выяснить непросто. Серьезных социологических исследований в Таджикистане не проводится. Но понятно, что сама ПИВТ считает своими избирателями всех мусульман республики. Власти стараются бороться с монополией ПИВТ на ислам, устанавливая свою. «ПИВТ — это не ислам, это не мусульманская умма. Все члены всех партий — мусульмане. У ПИВТ нет элиты, нет идеологии, мы не знаем, что будет с народом и государством, когда придет ПИВТ», — считает Шарифов. Обиженный на исламистов Зойиров с ним соглашается: «Фанатизм и недостаток знаний зашкаливает, [лидер ПИВТ Мухиддин] Кабири и Хаит не управляют партией, чей общий потенциал очень невысок».

Исламистов, которые едва не утвердились во власти в Египте, давно правят в Турции, не говоря уже об Иране, в мире боятся. Однако в Таджикистане все почему-то избегают рассуждений о серьезности угрозы исламизма. «Исламизация — это не исламизм, люди стали верующие — это нормальная практика, люди вернулись в веру. Ваххабизм у нас не прижился, сейчас его нет в Таджикистане, салафизм мы запретили сразу же, поэтому исламизация в негативном понимании нам не грозит», — уверяет меня Шарифов. Исламовед Давлатов признает, что религиозные радикалы в Таджикистане есть, но причин волноваться тоже не видит.

Бобоназарова сожалеет, что «российские эксперты настолько боятся ислама, а радикализм появляется, когда люди не могут законными методами решать свои проблемы». «Они говорят о мусульманском обществе только, они хотят, чтобы разрешили в мечеть ходить, согласно традиции, и чтобы не мешали в бизнесе работать», — оправдывает ПИВТ Бобоназарова.

Действительно: на словах исламисты крайне демократичны. Зампред партии Хаит признает, что цель создания партии — в приходе к власти «путем участия во всех выборах, всех уровней». Но цели создать исламское государство у ПИВТ нет, уверяет меня Хаит. «Мы будем строить светское государство на основе нынешней конституции, мы намерены создать исламское общество, а не государство. Его создание чревато последствиями», — осторожно, тщательно подбирая слова, говорит зампред ПИВТ. Исламистами он свою партию не называет: «За 16 лет после перемирия у нас не было ни одного теракта, талибанизации нет, мы чисто умеренная исламская партия».

Фото: Илья Азар / «Лента.ру»

При этом власти Таджикистана реально борются с исламизмом и с ПИВТ. По словам Хаита, с 2011 года «начались гонения на партию, давление со стороны силовиков, стартовала кампания по дискредитации партии в государственных СМИ». Несколько лет назад было запрещено ходить в мечети женщинам и детям до 18 лет. У ПИВТ раньше была мечеть прямо в доме, где сейчас находится офис партии, но ее закрыли по решению комитета по делам религий. «С 2009 года парламентом были приняты законы, где есть четкие противоречия шариату. Например, дети до 18 лет не могут посещать мечеть, ношение хиджаба в школах и вузах запрещено. Даже носить бороду нехорошо, учителям разрешено до трех сантиметров иметь бороду», — говорит Хаит. Я уточняю у него, будет ли после прихода ПИВТ к власти в республике введен шариат. «Те нормы и законы, которые имеют противоречие с шариатом и международными нормами права личности, будут упразднены», — уклончиво отвечает зампред ПИВТ.

По словам журналистки одного из ведущих таджикских СМИ, в ПИВТ «лукавят». «Радикалов много, и они там рулят. Я была на их съездах, и они меня пугают. У них поверхностные понятия, любят попрекать тем, что ты недостаточно религиозен. В каждом микрорайоне есть мечети, и недавно на ребенка одной моей знакомой замахнулись палкой из-за того, что на голове у ее ребенка была шапка, а не платок», — рассказывает журналистка. По ее словам, Рахмон «тупо сдерживает исламизм, который рано или поздно может прорвать». Впрочем, пока Таджикистану в плане исламизации далеко до того же Северного Кавказа. Если в Ингушетии или в Дагестане взрывают кафе и магазины, где продается алкоголь, то в центре Душанбе в пивном пабе прямо на стене висит листок бумаги с вопросом «Кто хочет потрахаться?» и предложением оставить номер мобильного телефона.

Таджикский Прохоров

Нарушить привычный расклад таджикской политики (всемогущий президент и слабая оппозиция) весной 2013 года вдруг вознамерился один из богатейших людей Таджикистана Зайд Саидов. В апреле он объявил о создании инициативной группы по регистрации партии «Новый Таджикистан», а уже через месяц был арестован.

Как рассказывает заместитель председателя инициативной группы по созданию партии Махмудджон Косимов, идея «Нового Таджикистана» возникла в бизнес-сообществе, когда совет бизнес-ассоциаций не смог пролоббировать свои поправки в налоговый кодекс. «Власть нагло и цинично проигнорировала предложения, хотя спустя несколько месяцев начала потихоньку принимать изменения, которые они предлагали», — рассказывает Косимов.

Оппозиционной партия «Новый Таджикистан» изначально не была: замысел был в том, чтобы создать центристскую партию с упором на экономические проблемы. «Мы хотели встать посередине, стать своеобразным футбольным мячом, который бьют со всех сторон, и тем самым закончить радикализацию между НДП и ПИВТ», — рассказывает Косимов. «Новый Таджикистан» не собирался говорить о нелегитимности власти, ведь «при такой постановке вопроса ждать эволюционных изменений или уступок не приходится».

Центристская идеология привлекла за несколько месяцев 57 тысяч человек, рассказывает Косимов. Трудно поверить в эту цифру, ведь это больше, чем удалось собрать ПИВТ за 16 лет. Секрет привлекательности новой партии — в личности Саидова. Он был известным бизнесменом (строительная компания «Тодж-Сохтмон Байналмиллал», текстильный комбинат «Гулистон»), занимался благотворительностью, имел хорошие связи во власти (много лет был министром промышленности по квоте оппозиции) — и в России, где жил во времена гражданской войны.

Я привожу в пример российского миллиардера Михаила Прохорова и его партию «Гражданская платформа»; Косимов говорит, что это идеальное сравнение. «В Таджикистане невозможно создать партию без согласования с властями. Саидов говорил, что вопрос согласован и проблем не будет. На первых двух встречах на высоком уровне ему сказали: “Да, нормально, это в помощь, давайте создавайте”», — рассказывает Косимов. Зойиров уточняет, что гарантии Саидову дали спикер сената Махмадсаид Убайдуллоев и глава Госкомитета по национальной безопасности Саймумин Ятимов.

Однако в итоге Саидов повторил судьбу не Прохорова, а бывшего владельца «ЮКОСа» Михаила Ходорковского. «Дело Саидова — политическое! Когда он был во Франции, я через родственников сказала ему, чтобы он не приезжал, ведь его арестуют. Но [он] сказал, что невиновен», — рассказывает Бобоназарова. Косимов, напротив, рекомендовал Саидову вернуться: ему якобы гарантировали на высшем уровне, что все будет в порядке. Гарантии снова подвели.

Многие изначально советовали Саидову подождать с созданием партии до конца президентской кампании, но он почему-то торопился. «Смысла не было ему лезть, подождал бы до ноября и спокойно зарегистрировал бы партию. Посмотрите на Прохорова, он сформировался и укрепился в политике российской. На Востоке есть свои специфические моменты — необходимы долгие консультации и согласования. Думаю, у Саидова не было гарантий первых лиц, иначе все было бы тип-топ», — размышляет Сухроб Шарифов.

Саидова обвиняют в коррупции: в частности, руководство компании «Тодж-Сохтмон Байналмиллал» подозревается в приписках на 400 тысяч долларов и подделке финансовых документов. При этом бизнесмен, по версии следствия, несколько лет насиловал несовершеннолетнюю девушку, которая родила ему ребенка. В отличие от обвинений в махинациях и коррупции, в Таджикистане это более серьезное обвинение. «Он был членом правительства, а коррупционные схемы действовали и действуют, все брали и берут. Есть должности, где хочешь не хочешь — на лапу будут давать», — рассказывает Шарифов. «Когда говорят, что коррупция — это одно. Люди могут сказать: "А кто небезгрешен? Не нарушив закон, тут нормально бизнесом не займешься". Вот они и догадались, что надо рубить сплеча», — говорит Косимов. Саидов и правда любвеобилен (у него десять детей от четырех разных жен), поэтому ударили по очевидно слабому месту. Сам бизнесмен все обвинения отвергает, а его адвокат рассказывает мне, что сейчас его подзащитный требует проведения независимого ДНК-теста.

Скажем, и на коммуниста Талбакова обвинения в сексуальном насилии произвели куда больший эффект. «Я его политической жертвой не считаю! Ну ** твою мать, *****, он такой насильщик, а я его считаю политическим деятелем, что ли?» — кипятится Талбаков.

— А вы свечку держали, что ли? — спрашиваю его.
— Я свечку не держал, но факты я имею. Ты тоже куда-нибудь пойдешь, мы же мужчины с вами, я тоже ходил, ты тоже ходил, но за нами никто свечку не видел. Но факты есть, — веско отвечает кандидат в президенты Таджикистана.

Косимов все еще собирается создавать партию «Новый Таджикистан», хотя признает, что это будет нелегко. По его мнению, в окружении Рахмона нашлись люди, которые сказали президенту, что Саидов «под шумок делает совсем другое». «Подлило масло в огонь то, что Зайд представлял 30-процентную квоту оппозиции, что он очень успешный бизнесмен и то, что его считали пророссийским, а именно с Россией здесь все и связывают возможные перемены во власти», — говорит Косимов. «Прохоровская модель политического поведения дала на таджикистанской почве такие вот последствия», — грустно резюмирует он.  

Предчувствие гражданской войны

Удивительно, но после снятия с гонки Бобоназаровой или ареста Саидова в Таджикистане не было ни одного митинга протеста. По словам самой Бобоназаровой, в Таджикистане со времен Гражданской войны (которая, как все здесь обязательно напоминают, сама началась с митингов) вообще не было ни одной уличной политической акции оппозиции. «Власти не разрешают, а несанкционированные проводить опасно. Это у вас людей на 15 дней сажают, а у нас могут и надолго. Люди боятся. Мы сейчас даже хотим уничтожить все собранные за меня подписи, потому что люди просят — боятся, что их за это будут преследовать», — говорит Бобоназарова.

Готовность Зойирова организовать протестный митинг называют одной из причин, по которой исламисты «кинули» его с выдвижением в президенты. Сам он сначала говорит, что не является сторонником митингов и выступает против дестабилизации общества. «Наше общество не готово к митингам, так как здесь немного по-другому их понимают. Держится страх 1992 года, и этим пугают», — оправдывается Зойиров. Но спустя пару минут вдруг выдает, что «в случае реальной конкуренции и понимания населением нелегитимности президента на этих выборах возможны были бы настоящие организованные митинги, на базе которых можно было бы аннулировать результаты выборов и все остальное». «Если бы я был единым кандидатом, я смог бы это организовать», — уже с гордостью говорит Зойиров.

Формальных оснований для организации митингов протеста из-за фальсификаций и без этого достаточно. Зампред ПИВТ Хаит уверенно говорит, что в 2010 году его партия получила более 50-ти процентов голосов, хотя официально ей дали восемь. Доказательство у него, впрочем, весьма сомнительное: «Если бы было восемь, то не было бы потом дискредитации нашей партии». Устраивать митинги ПИВТ не готов, так как не может гарантировать, что они будут контролируемыми и бескровными.

«Перед выборами имел беседу с представителями посольства США, — неожиданно признается мне Хаит. — "После 6 ноября вы выйдете на митинг?" — спросили меня американцы. "А вы этого хотите? Вы нас поддержите?" — спросил я в ответ, но они промолчали. После этого я им сказал, что мы не выйдем на митинг, так как они поддерживают Рахмона и действуют с ним сообща, а мы не хотим, чтобы согласие и мир в республике были нарушены».

По мнению Зойирова, Рахмон в 2006 году «реально имел 50 процентов голосов», но в 2013 году «не имеет даже половины того, что имел тогда». Он уверен, что фальсификации можно доказывать. «В Душанбе всего 202 избирательных участка, из них в 2010 году мы собрали протоколы на 182-х. Ни на одном из них Аграрная партия и Партия экономических реформ нас не обошла, а по официальным итогам выборов они получили 5,3 и 5,1 процента соответственно, а нам написали 0,8 процента. Как же так может быть?» — вопрошает Зойиров. По его словам, протоколы выборов 2005-го и 2010-го так и не представили, системы вроде ГАС «Выборы» в Таджикистане нет, протоколы выдают уже после их утверждения в окружном ТИКе, куда их привозят с участков либо пустыми, либо с цифрами, нарисованными карандашом. Окружные комиссии же, по словам Зойирова, получают из ЦИКа указания, у кого сколько должно быть процентов. На отсутствие контроля за подсчетом голосов жалуется даже «карманная» Компартия, но изменить избирательное законодательство не удается.

Стратегия-2020

По словам бывшего главы Центра стратегических исследований Сухроба Шарифова, на парламентских выборах 2015-го и на президентских 2020-го будет «весело» и «реальная конкуренция». Он сомневается, что Рахмон пойдет на пятый срок (для чего ему, как минимум, придется еще раз изменить конституцию на всенародном референдуме). «Мы не казахи и не туркмены! Таджики имеют определенную степень терпения, но не думаю, что идея о вечной власти — это таджикский путь», — говорит Шарифов. По его мнению, президент в 2020 году может быть и другой, но Рахмон останется лидером нации.

Правда, доверенное лицо Рахмона Давлатов утверждает, что Рахмон «полон сил, энергии и возможностей, чтобы и дальше работать на этом посту». Он не видит ничего страшного в том, чтобы Рахмон оставался президентом до своей смерти: «Если это будет в рамках волеизъявления народа, то почему нет? Если человек трудится на благо народа, то почему обязательного надо кого-то другого?» Давлатов уверен, что «народ понимает, что Рахмон принес мир и стабильность в общество, и если он является гарантом стабильности, то значит — это преимущество отведено ему богом».