«Ориентацию и кокаин он ни от кого не прятал» Все, от чего зависел и о чем не боялся говорить Райнер Вернер Фассбиндер

Он снова в фокусе и в теленовостях, цитирующих «Страх съедает душу» или «Берлин, Александерплац» не только по причине 70-летнего юбилея режиссера. Райнер Вернер Фассбиндер — главный анархист, бунтарь и новатор немецкого послевоенного кино — последовательно разоблачил все подавляющие личность институции, от семьи до государства. Терроризм, расизм, нетерпимость к «иному» — будь то цвет кожи или сексуальная ориентация — темы фильмов Фассбиндера пережили его самого. Сняв рекордные 40 с лишним фильмов за 14 лет, он ушел из жизни в 37. Умер внезапно, со сценарием о пламенной революционерке Розе Люксембург в руках. Смесь кокаина, алкоголя и снотворного оказалась смертельной. О зависимостях и привязанностях Райнера Вернера Фассбиндера обозревателю Ольге Гердт рассказала его подруга и коллега, президент отмечающего в этом году 30-летие Fassbinder Foundation Юлиане Мария Лоренц.

«Пикассо обошелся бы дешевле»

«Лента. ру»: В 1995-м вы выпустили уникальную книгу «Совсем нормальный хаос», состоящую из бесед с теми, кто близко знал Фассбиндера. Его звезды — Карлхайнц Бём, Маргит Карстенсен, Ирм Херманн, Ханна Шигула, его мать Лизелотте Эдер, которую он снимал почти в каждом фильме, кузен, его оператор, легендарный Михаэль Балльхаус, только что на «Берлинале-2016» получивший «Золотого медведя» за вклад в кинематограф. Что вас побудило собрать их свидетельства? Было много лжи после его смерти?

Юлиане Мария Лоренц: Не могу сказать, чтобы много врали. К нему вообще нормально относились, только некоторые высоколобые интеллектуалы Crème de la Crème ревновали. В первые три месяца после смерти, правда, вышло подряд три книги, как будто из воздуха написанных: пара фактов, слухи, цитаты из газетных интервью. Никто с нами не встретился, не поговорил — просто лепили какую-то ерунду: «Пришел Фассбиндер, кричал: где мои сигареты, где моя выпивка...»

Но моя книга возникла не из желания сказать правду, а из моей личной конфронтации с его смертью — я восемь лет не могла прийти в себя. Мы жили вместе, мы работали вместе, мы были влюблены, и вдруг он… умер. Это был шок. Когда мы познакомились, мне было 19, я была восторженная барышня, и, конечно, я считала его потрясающим! А могло быть иначе? (смеется)

С 1976-го вы смонтировали 14 фильмов Фассбиндера. Он отпускал вас к другим режиссерам?

Нет, я была «его». «А могу я поработать с… ? — Nein!». Когда он умер, никто из режиссеров не хотел со мной связываться — боялись, что у меня «глаза Фассбиндера». За некоторые проекты пришлось по-настоящему побороться.

Вашей миссией стало сохранение наследия Фассбиндера. Как вы вообще решились на это?

А кто должен был это сделать? Никто после его смерти не пришел и не сказал: «Не хотите ли денег? Не помочь ли вам?» Мы не были бедны — на похороны хватило. И у Райнера, к счастью, были права на картины — в отличие от режиссеров из ГДР, например. Я просто хотела, чтобы его вещам не было хуже. В 1992-м телевидение показало все его фильмы. Мы сделали грандиозную выставку — никто не хотел ее финансировать, но я была решительно настроена, и с Харри Баером, актером и другом Райнера, мы нашли деньги. А потом я поняла, что нужно ехать в Нью-Йорк. И с Музеем современного искусства мы сделали большую презентацию его фильмов в Америке.

Фассбиндер дорого вам обходится?

Не то слово! А что вы хотите — человек снял 44 фильма! Это безумие какое-то. Если бы он писал картины, cодержать их было бы дешевле (смеется)

Был бы он, например, Пикассо...

Ну, он столько не прожил, но оставил после себя не меньше. Не только кино — сценарии, текстов много неопубликованных, два ремейка в планах, игровой фильм о нем. О самих фильмах мне, к счастью, заботиться не надо, они классика, — только о презентабельности самого материала. В течение 12 лет я была занята реставрацией и дигитализацией, а это сумасшедшие деньги. Только сериал «Берлин, Александерплац» обошелся в 1,3 миллиона. Две части «Мир на проводе» стоили 280 тысяч евро. Я называю цифры, чтобы люди понимали: речь не о презентации фильмов, а об их качестве и сохранности.

«Плевать, сколько к нам придет беженцев»

Когда вы поняли, что «Фассбиндер жив»?

У меня есть фотография: тысячи велосипедов перед кинотеатром Babilon в восточном Берлине в 1992-м. Первые большие показы его фильмов — у нас было по два кинотеатра, в ГДР и ФРГ, все переполнены, и очень много молодежи. Хотя в ГДР многие уже видели Фассбиндера — мой муж Томас жил в ГДР и подпольно пересмотрел все его фильмы. Но я помню реакцию людей на «Лолу» (а этот фильм — сатира на любое общество вообще), они говорили: «Невероятно, как он понял, что у нас в ГДР все то же самое?»

Глупая проекция, конечно, но как бы он чувствовал себя сегодня?

О, я думаю, это было бы его время. В новостях, когда показывают репортажи о беженцах, постоянно цитируют фильмы Фассбиндера, особенно «Страх съедает душу». Потому что люди повторяют те же тексты! Та же пластинка играет в голове: «Они арабы, они чужие, придут, заберут наших женщин, поотрывают нам головы». Ох, я это помню по собственной семье — в 50-х пришли итальянцы: «Чужие, осторожно!» Потом греки. А когда турки пришли — все уже не так волновались из-за греков и итальянцев.

Кадр из фильма «Страх съедает душу»

Я думаю, плевать, сколько к нам придет беженцев, — у нас есть место, и мы чертовски хорошо живем. Я нахожу ужасным то, что люди из восточной Европы так агрессивно настроены к беженцам, — а они где были раньше? Уже забыли, как сами рвались на Запад? Сказывается разный исторический опыт. У ГДР была, конечно, пара-тройка социалистических дружков, но не годами создававшаяся культура отношений с гастарбайтерами. «Страх съедает душу» рассказывает, собственно, об этом процессе.

Весной 2015-го кино- и театральное наследие Фассбиндера оказалось в фокусе фестиваля «Театртреффен». Одна из дискуссий была вокруг эпизода из фильма «Германия осенью». Речь шла о том, как новаторски он в 1978 году в качестве свидетеля событий «Немецкой осени» (серия терактов, совершенных активистами RAF — Rote Armee Fraktion, Фракции Красной Армии — прим. «Ленты.ру») использовал самого себя и своих близких. Говорили, что он предвосхитил документальный театр, но никто не предполагал, что скоро актуальность превратится в злободневность: снова теракты — и кажется, что разговор Фассбиндера с матерью на кухне о том, поступаться ли демократией, когда человеческие жизни на кону, записан не в 1978-м, а вчера.

Я монтировала эту сцену и присутствовала на съемках. Это было невероятно напряженное время: рафовцы похитили промышленного функционера, захватили самолет, было ясно, что и он погибнет, и террористы не выживут, мы все были страшно напуганы. Собственно, как и сейчас, когда в людях снова столько страха из-за беженцев. Недавно мне позвонил режиссер Фальк Рихтер. Он очень талантливый художник, Фассбиндер — его идол. Рихтер выпустил в Шаубюне спектакль Fear (постановка высмеивает завуалированно нацистскую демагогию лидеров партий «Альтернатива для Германии» и Pegida, выступающих против миграционной политики страны и ратующих за сохранение национальной культуры — прим. «Ленты.ру»). Так теперь ему звонят и угрожают физической расправой. Он спросил, знакомо ли мне это. Я сказала — да, Райнер пережил похожее из-за «Берлин, Александерплац». Есть художники, которые говорят о вещах так, что люди не в силах это вынести.

«Когда мы познакомились, он жил с мужчиной»

На русский название фильма переведено не вполне верно: «Страх съедает душу». Правильней было бы в инфинитиве: «Страх съедать душу» — в фильме так говорит араб Али, а у него плохо с немецким.

Да, верно. Салем (Эль Хеди Бен Салем — исполнитель главной роли в фильме «Cтрах съедает душу» — прим. «Ленты.ру») так «неправильно» сказал, а Райнер за ним записал и вставил в фильм. Он вообще снимал с языка на раз. За Ирм Херманн очень многое записывал, франконский диалект в «Продавце четырех времен года» и в «Катцельмахере» — от нее. Стоило мне сказать что-нибудь умное, как на следующий день это было уже в сценарии. У него было поэтическое «ухо», литературно он был невероятно одарен.

В его семье все так или иначе были связаны с литературой — со стороны отца он происходил из профессорской семьи. А его мать Лизелотте (с отцом Райнера она разошлась довольно быстро и по собственной инициативе, что было смело в 50-х) была очень способной к языкам — перевела на немецкий рассказы Трумена Капоте, переводила с китайского. Тетки с отцовской стороны почти все получили образование, что было редкостью. Женщины в семье Райнера очень сильные.

Одну из его бабушек, известную пацифистку Клару Фассбиндер, называли «миротворица Клерхен». Она ездила по фронтам в Первую мировую, агитировала против войны, а в старости читала нотации Хрущеву. Сильные женщины в его фильмах — это что-то личное?

Последний сценарий, над которым он работал, был о Розе Люксембург. Его очень интересовала ее двойственность: полька, которая прекрасно говорила на немецком, писательница, оратор, политик. Мать Райнера была родом из Гданьска, и все польско-немецкое ему было не чуждо. Но в Райнере самом было как будто две души — мужская и женская. Я знаю, что осторожнее с этим надо сейчас в России, но вы же понимаете — Фассбиндер был бисексуален. Когда мы познакомились, он жил с мужчиной, хотя этот период был уже позади, и он уже подумывал о семье и так называемой «нормальной» жизни. Но эта тема до сих пор табуирована для консервативных людей. Мы долго еще не приблизимся к тому, чтобы спокойно обсуждать, например, гомосексуальность Сергея Эйзенштейна, который оставил после себя вдову.

В 14 лет он пришел к Лизелотте и сказал: «Мама, я гомосексуалист». Она испугалась?

В 1959-м году? Еще как! В Германии действовал так называемый закон о сводничестве. Четырнадцатилетний с мужчиной! Если бы об этом узнали, ее, как ответственную за воспитание сына, могли посадить. Что касается гомосексуализма — у нас долгое время к этому относились как в России сегодня, где не положено иметь нетрадиционную ориентацию.

А уж 30-40 лет назад ни в Германии, ни в какой другой стране не было по-другому. Райнер снимал об этом фильмы, он абсолютно открыто признавал свою ориентацию. Я не была наивной, но иногда напрягалась, так как не до конца понимала, что происходит. Например, в Нью-Йорке в 1978-м мы отправились в одно заведение в порту, и там было много шумных мужчин. И когда один из них повел себя очень агрессивно при виде меня, Райнер его остановил и сказал: «Оставь ее в покое, это моя жена. Мы тут не по половому признаку собрались, мы в первую очередь люди. А секс — личное дело каждого».

У него были утопические представления о том, что люди разных ориентаций и убеждений могут жить вместе?

Совершенно верно, свобода была его утопией. Он считал, что независимо от того, с чем люди себя отождествляют, они должны уживаться. В том, что человеческая душа и сексуальность проявляются разнообразно, у него сомнений не было. Он хорошо изучил собственную натуру и бунтовал против всего, что ограничивало его свободу.

«Я возмущаюсь, когда говорят, что все, что он сделал, он сделал под коксом»

Правда, что он проставлял оценки актерам в специальную тетрадку?

Правда. Только до меня, я в нее не попала. А, нет! Мне он тоже однажды сказал: «Сегодня тебе два с плюсом». Это была похвала! (немецкая «двойка» соответствует российской «четверке» — прим. «Ленты.ру»). Он был перфекционистом и от других хотел того же. И очень любил работать с теми, у кого своя голова на плечах, — иначе не было бы ни Ханны Шигулы, ни Маргит Карстенсен, ни Ирм Херманн, ни Барбары Суковой.

А как же версия о его деспотизме?

Ну, он все-таки кино снимал. С конца 1969-го по январь 1971-го, фактически за год, он сделал четырнадцать фильмов! Четырнадцать. За год. И вы хотите, чтобы он у людей спрашивал, как они себя сегодня чувствуют? Хотя, конечно, он это делал.

Зачем такая скорость?

Он хотел быть быстрее всех. Только так можно было чего-то добиться. Когда он начинал, учиться снимать кино было негде и не у кого. Сценарии его поколение тоже сочиняло само — не было сценаристов, они все эмигрировали. Кто-то, как Фолькер Шлендорф, который учился в Париже, уезжали за образованием. Но Райнер хотел снимать немедленно, сейчас и все равно где. Он перерабатывал и отправлял в свои истории все, что шло в руки: он читал как черт, был сумасшедший синефил, а его наблюдательность была просто потрясающей.

Но его первый, в 24 года снятый полнометражный фильм «Любовь холоднее смерти» на «Берлинале» так забукали! Скандала, подобного этому, ни до, ни после не было. Он мне говорил потом, что его это ужасно разозлило! Он-то ни секунды не сомневался, что его стиль абсолютно новаторский! А его освистали.

Но он никогда не позиционировал себя «ах, я гений — любите меня». Он был труженик, который хотел себе и другим сказать: если ты профессионал и любишь свое дело, то когда-нибудь сработает. И сработало уже на следующем фильме — «Катцельмахере», хотя он повел себя еще экстремальнее. «Они говорят, что у меня камера не двигается и все слишком медленно? Ну, так она у меня будет стоять еще дольше!» Это был его девиз! (хохочет)

После «Замужества Марии Браун» случился прорыв — все бюджеты мира были к его услугам. Голливуд ждал, все чего-то ждали. Он мог получить любую звезду. Джейн Фонда готова была играть у него Розу Люксембург, и Ханна Шигула очень хотела эту роль. Ричард Гир, совсем молоденький, держал дверь и ловил Райнеру такси. Ричард был очень умный, он мне позднее объяснил: «Я решил, что поеду в Канны только в том случае, если встречусь с Фассбиндером или Херцогом. Только так я получу Европу. И я выбрал Фассбиндера».

Немецкому кино было уже что рассказать миру — и нечто особенное. Трюффо уже в 70-е получил «Оскар». Но Франция — это Франция, а мы, немцы, были «нацисты».

Конечно, Райнер был выдающимся режиссером, но его мировая карьера только начиналась. Он умер как минимум на десять лет раньше.

Почему он не сбавил обороты? Не мог остановиться?

Он хотел. Ему нужна была пауза. Возможно, он понимал, что жизнь, которую он ведет, может в любой момент прекратиться. Он никогда не скрывал, что принимает кокаин, делал это открыто, как в фильме «Германия осенью». Он курил без остановки, зависел от снотворного. Я спокойно говорю об этом, но всегда возмущаюсь, когда слышу, что все, что он сделал, было или под коксом, или в опьянении. Немцы такие фаталисты! «Он был наркозависим, сексозависим» — и понеслось.

Да, у него было много зависимостей — от работы, от людей, от жизни, от гармонии, наконец! Я знаю, что с 1974-го по 1976-й было действительно ужасно. Но не в последние четыре года. Мы много говорили с ним об этом.

Семейный врач был в курсе, пытался помочь, но судьба бывает ужасно несправедлива. Это я была крепышка — в жизни не пила, не курила, — а он был хрупкий, он просто выдохся.

Армин говорит ему в фильме «Германия осенью»: «Ты же гений — тебе это не нужно». Это мои слова, это из наших с ним разговоров. Когда Армин умер (по одной из версий, любовник Фассбиндера Армин Майерс покончил с собой, по другой — умер от передозировки — прим. «Ленты.ру») — это стало невероятным шоком для него. Он хотел выскочить из этого ада. Это было его решение, что мы живем вместе. Наверное, со мной у него появилась надежда на размеренную спокойную жизнь: «Вот теперь есть эта девочка, и она меня удержит, она меня спасет».

Такого понимания у меня тогда не было, но теперь я нахожу это прекрасным.