Грозный Трамп, мемы и Маск. Соцсети все больше влияют на мировую политику. Какие угрозы это несет?

С каждым годом человеческая активность все больше перемещается в информационное пространство: от общения с друзьями до шопинга и образования. С некоторым запозданием в онлайн пришла и дипломатия. Первопроходцем стал президент США Барак Обама, первым из мировых лидеров начавший вести аккаунт в социальной сети Twitter. Его примеру вскоре последовали другие западные политики и дипломаты, а вскоре этот тренд распространился и на другие страны. Сегодня практически у всех президентов, премьер-министров, дипломатов и международных организаций есть официальные аккаунты в Twitter, ведение соцсетей стало неотъемлемой частью современной дипломатии. Зачем политикам эмодзи и мемы, какие риски несет чрезмерное увлечение интернетом и почему за цифровыми технологиями — будущее международных отношений, разбиралась «Лента.ру».

О сколько нам открытий чудных готовит интернета дух

За последние 15 лет социальные сети прочно вошли в арсенал политиков и дипломатов по всему миру, а их перепалки в интернет-пространстве стали уже привычной частью новостного ландшафта.

Исключение составляют только Северная Корея и Туркмения, изолированные от всего остального мира и соцсетей.

Американская фирма Burson Cohn & Wolfe, занимающаяся коммуникациями и связями с общественностью, даже составляет ежегодный рейтинг глав государств исходя из их успехов в «твиттер-дипломатии». В 2022 году его возглавил премьер-министр Индии Нарендра Моди, на которого подписаны свыше 85 миллионов человек. На следующей строчке расположился президент США Джо Байден, а следом за ним — президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган.

Разумеется, политики и дипломаты ведут странички в других социальных сетях — YouTube, Facebook и Instagram (обе соцсети запрещены в России; принадлежат компании Meta, которая признана экстремистской и запрещена). Есть и региональные особенности.

Но все-таки именно Twitter стал основной платформой для цифровой дипломатии. Как отмечает консультант ПИР-Центра Олег Шакиров, этому способствовали особенности самой соцсети. Благодаря ее алгоритмам в ленту пользователей попадают твиты даже тех аккаунтов, на которые они не подписаны, а жесткие ограничения на количество знаков в публикации значительно увеличивают количество сообщений, которые пользователи могут увидеть за час.

Свою роль сыграл и случай. «Получился самовоспроизводящийся цикл: дипломаты начали активно вести Twitter, об этом начали писать СМИ, другие дипломаты тоже стали ориентироваться на эту практику и приходить в эту соцсеть», — рассказал Шакиров.

Кроме того, Twitter позволяет политикам и дипломатам общаться со своей аудиторией, минуя традиционных посредников в виде СМИ, отметил Андрей Быстрицкий, декан факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ и председатель совета фонда развития и поддержки Международного дискуссионного клуба «Валдай».

При этом благодаря своей публичности «твиттер-дипломатия», можно сказать, стала дополнительным дипломатическим треком, и ее задача состоит не столько в том, чтобы взаимодействовать с руководством другой страны, сколько воздействовать на ее политические элиты и народные массы.

Первоначально «твиттер-дипломатия» строилась по тем же лекалам, что традиционная: в информационном поле продвигалась преимущественно позитивная повестка, тон публикаций был сдержанным и подчас слишком официозным. При этом, как правило, твиты дублировали предшествовавшие заявления или пресс-релизы. Но так внимание аудитории удержать было трудно, и в борьбе за лайки и ретвиты политики и дипломаты начали вести себя в интернет-пространстве все более раскованно: говорить проще, использовать эмодзи и придумывать хештеги, писать шутливые твиты и постить мемы. В некоторых случаях о важных политических решениях стали сначала сообщать в блогосфере и только потом — на официальных сайтах и пресс-конференциях.

Избрание Дональда Трампа президентом США в 2016 году стало важной вехой для цифровой дипломатии. Политик уже был хорошо знаком с Twitter, имел солидную базу подписчиков и прекрасно понимал его механику. Оказавшись в Белом доме, Трамп стал активно использовать соцсеть в том числе для выстраивания (а нередко — подрыва) отношений с иностранными коллегами.

Таких показателей не было ни у одного мирового лидера, и вовлеченность Трампа в соцсеть не осталась без отдачи — в годы своего президентства у него было больше подписчиков, чем у любого другого главы государства.

В своих твитах политик был резок, нередко переходил на личности и откровенные оскорбления. В 2017 году его регулярные гневные тирады и угрозы в адрес северокорейского лидера Ким Чен Ына довели ситуацию на Корейском полуострове до точки кипения. Две ядерные державы были буквально на грани войны. Но тем эффектнее оказалась протянутая администрацией Трампа оливковая ветвь: эскалация снизилась, американский президент в своих твитах стал, напротив, всячески нахваливать северокорейского лидера, и они даже трижды встретились, хотя так и не смогли существенно продвинуться в ядерных переговорах.

Трамп применил схожую тактику и в отношении другого заклятого врага США — Ирана, — но его риторика и действия перечеркнули любые шансы на переговоры. Выход Соединенных Штатов из ядерной сделки, заключенной с Ираном его предшественником Бараком Обамой, и возобновление американских санкций привели к значительной напряженности между двумя странами. Но Трамп продолжил курс на эскалацию, в том числе и в Twitter, напрямую обращаясь к иранскому президенту Хасану Рухани с грозными предупреждениями и даже неприкрытыми угрозами — как правило, капсом.

В ноябре 2018 года Трамп анонсировал новые санкции против Ирана с помощью собственного фото в стилистике «Игры престолов». Надпись на постере шутливо обыгрывала знаменитый слоган сериала: «Санкции близко» вместо «Зима близко». Командующий элитным подразделением «Аль-Кудс» Корпуса стражей исламской революции Ирана Касем Сулеймани в ответ опубликовал в Instagram свою фотографию, также отредактированную в стилистике сериала, и сопроводил ее подписью «Тебе меня не сломить» (англ. I will stand against you).

В начале января 2020 года американские военные убили генерала Сулеймани в Ираке, и Трамп вновь использовал любимую платформу, чтобы пригрозить Ирану: попытаетесь нанести в ответ удар по американской цели — наша реакция будет жесткой и, скорее всего, непропорциональной, — чем сильно переполошил американские медиа.

Мода на эскалацию

С середины 2010-х годов «твитер-дипломатия» стала нормой, а активное ведение соцсетей — неотъемлемой частью дипломатии. Трамп, которого в итоге в Twitter забанили, за годы своего президентства расширил границы допустимого, и многие политики и дипломаты стали вести себя в соцсетях еще более раскованно, чем прежде. За развитие цифровой дипломатии принялись даже страны, прежде ее избегавшие и даже критиковавшие.

Именно в президентство Трампа, в 2018 году, власти Китая обзавелись аккаунтами в Twitter (по-прежнему заблокированном в самой стране). Риторика дипломатов поначалу была сдержанной, но вскоре они стали использовать платформу для нападок на своих зарубежных оппонентов и критиков. Тренд задал представитель Министерства иностранных дел (МИД) Китая Чжао Лицзянь, которого за жесткость в сети прозвали «воином-волком» — отсылка к китайскому боевику 2015 года.

В 2020 году между Китаем и Австралией разгорелся серьезный международный скандал из-за того, что Чжао опубликовал в Twitter отфотошопленный снимок с солдатом, который душит афганского мальчика флагом Австралии и заносит окровавленный нож над его горлом. Изображение сопровождала надпись: «Не бойся, мы пришли, чтобы принести мир!» Австралийские власти были возмущены и потребовали от Пекина извинений, но их не последовало — лишь новая порция обвинений в военных преступлениях.

Моду на провокационное поведение в социальных соцсетях подхватили и европейские политики. Особенно это стало заметно после начала специальной военной операции на Украине: и европейские, и российские политики стали позволять себе в соцсетях то, что вряд ли по протоколу могли на очных переговорах — в офлайн-дипломатии. Все это приводит к незапланированным и ненужным скандалам, а то и конфликтам. Особенно ситуацию осложняет то, насколько интернет ускорил коммуникацию, отмечает Олег Шакиров. Традиционная дипломатическая переписка ведется не публично и занимает некоторое время: сначала одной стороне надо подготовить дипломатическую ноту, а затем направить; другой стороне тоже потребуется время, чтобы тщательно изучить ее и подготовить ответ.

Цифровая дипломатия сопряжена и с другими рисками, с которыми сталкивается обычный пользователь сети. Например, страничку дипломата могут взломать и написать от его лица какие-то провокационные вещи. Наконец, дипломат может случайно лайкнуть что-то не то — так произошло в 2019 году с посольством США в Турции, чей аккаунт нечаянно поставил «сердечко» под постом, призывающим турецкий народ готовиться к новой политической эре из-за болезни одного из ближайших соратников Эрдогана. Временного поверенного в делах США тут же вызвали в МИД Турции, и дипмиссия была вынуждена опубликовать на своих ресурсах официальные извинения.

Наконец, как и любой рядовой пользователь политик может поверить в фейк и поспешно отреагировать на него в своих соцсетях. В 2016 году министр обороны Пакистана Хаваджа Мухаммад Асиф прочитал в интернете статью, в которой утверждалось, что его бывший израильский коллега якобы пригрозил Пакистану ядерным ударом. Политик не стал проверять заметку на подлинность и вместо этого поспешил «осадить» израильтян в Twitter: «Пакистан — тоже ядерная держава». В ответ Министерство обороны Израиля заявило, что статья, на которую ссылался руководитель пакистанского ведомства, «полностью вымышленная». Между двумя странами, в принципе, и так не установлены дипломатические отношения, но ошибка создала излишнюю напряженность.

Так, например, премьер-министр Венгрии Виктор Орбан завел аккаунт в Twitter совсем недавно — в октябре 2022 года — и стал использовать платформу в том числе для нападок на руководство Европейского союза (ЕС) и критики ее санкционной политики, в том числе идеи ввести потолок цен для российского газа. При этом политик использовал инструмент, который очень любил его соратник по консервативным взглядам Дональд Трамп, — мемы.

Кроме того, политики и дипломаты активно экспериментируют с набором инструментов, который им предоставляют соцсети. Например, возглавляя МИД Великобритании, Лиз Трасс уделяла большое внимание публикации собственных фотографий — настолько, что СМИ окрестили ее подход к коммуникациям «инстаграм-дипломатией». За первые пять месяцев на посту она выложила свыше 700 снимков на правительственной страничке в Flickr — в среднем 4,5 фотографии в сутки, или по снимку каждые пять часов работы.

С помощью регулярных фотосессий команда Трасс выстраивала образ активного и яркого политика: вот она на велосипеде в дождь с красочным зонтом в цветах британского флага, а на фоне — знаменитый оперный театр в Сиднее; затем на пробежке ранним утром в Нью-Йорке перед Генеральной Ассамблеей ООН; а вот она в шубе и меховой «русской шапке» на Красной площади перед непростыми переговорами с российским визави.

Так или иначе, увлекшись соцсетями, дипломаты и политики по всему миру стали вести себя в информационном пространстве инфантильнее и, собственно, менее дипломатично. Впрочем, глупо винить в этом сами соцсети, ведь они — лишь инструмент, пусть и добавивший в дипломатию «огня и перца», отмечает Андрей Быстрицкий.

Что касается самого Twitter, то, даже несмотря на его покупку Илоном Маском и все нововведения миллиардера, вряд ли другой соцсети удастся отвоевать статус основной площадки для цифровой дипломатии.

Несмотря на отток некоторых пользователей на другие платформы вроде Telegram или трамповской Truth Social, именно алгоритмы Twitter лучше всего отвечают запросам политиков.

Не твитом единым

Ведение соцсетей — далеко не единственное измерение цифровой дипломатии. Государства внедряют новейшие технологии в другие направления работы министерств иностранных дел, например, разрабатывая приложения для оказания консульских услуг или создания новых технологичных каналов связи.

Пандемия коронавируса привела к качественному скачку в этой сфере.

Совместное фотографирование заменили твиты со скриншотами из Zoom, а кулуарные переговоры — обмен личными сообщениями в соцсетях. В 2020 году дипломатия стала по-настоящему цифровой.

В 2022 году даже после снятия коронавирусных ограничений в большинстве стран и возврата к традиционной дипломатии некоторые международные мероприятия проходят в «гибридном» формате. Это позволяет участникам, с одной стороны, экономить средства и время, которые понадобились бы для перелета в страну проведения, а с другой — соответствовать соображениям защиты окружающей среды: грубо говоря, не сел в самолет — сократил выбросы углекислого газа в атмосферу.

Более того, международные организации уже активно используют передовые технологии для задач, которые прежде выполнялись в офлайне, отмечает Олег Шакиров. Например, в январе 2022 года представители стран-членов Совета Безопасности ООН впервые в истории приняли участие в виртуальной «полевой поездке», чтобы проконтролировать работу миссии всемирной организации в Колумбии. Обычно для этого дипломатам необходимо было вылететь на место, но в этот раз им просто раздали VR-очки.

По мнению эксперта, цифровая дипломатия продолжит развиваться в сторону создания более иммерсивного виртуального общения.

***

Так или иначе, очевидно одно: от цифровых технологий сейчас никуда не деться — вряд ли дипломаты и политики через несколько лет сообща откажутся от использования социальных сетей и коллективно вернутся к сугубо аналоговым средствам коммуникации. Скорее, напротив, по мере развития технологий доля цифровой дипломатии лишь продолжит расти.

«Цифровизация мира несет в себе большой риск, поскольку это приводит к лишению нас автономности, анонимности и так далее. Цифровая угроза реальна, — предупредил Андрей Быстрицкий. — Цифра позволяет над нами надзирать, делать нас подчиненными, закабаленными и лишенными свободы выбора, и это большая проблема».