Событие и состав О том, почему журналисты часто повторяют юридические ошибки

Журналисты часто повторяют за теми, о ком они пишут и кого считают экспертами, некоторые устойчивые ошибки. Не потому, что халтурят, а потому что кому-то ведь надо доверять. Врачу или юристу, например. Другое дело, когда сами правоприменители начинают вести себя как плохие журналисты. Тут положение гораздо серьезнее. Оно ставит под сомнение основания общественного согласия.

Несколько раз в жизни мне доводилось встречаться с людьми, отбывшими длительные сроки заключения и ссылки за не совершенные фантасмагорические преступления. Один, например, сидел за "подготовку к террору", другой – за попытку прорыть туннель "из Ленинграда в панскую Польшу".

Когда в конце 1950-х обоих фигурантов сфабрикованных дел реабилитировали, один из них удовлетворился формулировкой "за отсутствием состава преступления". А другой сказал: "Нет! Тут отсутствовало само событие преступления".
- Да какая вам разница? - спросил юрист в погонах.
- Огромная, - ответил мой знакомый, - ведь если не было события преступления, есть шанс хоть когда-нибудь да привлечь к ответу людей, которые выдумали это самое событие и тем самым преступили закон. Если же нет только "состава преступления", то получается, что что-то там все-таки было, просто недостаточно улик собрали.

А вот другой пример. Его привел в своем письме в редакцию "Ленты.ру" инженер Виктор Ильич Френкель, заметивший, что в последнее время авторы статей на правовые темы в разных изданиях повторяют – как под копирку – "написал явку с повинной". Наш читатель понимает дело таким образом:

"Если подозреваемый задержан, и чистосердечно признался, то ЯВКИ С ПОВИННОЙ ТУТ НЕТ. Задержанный никуда не может ЯВИТЬСЯ, с повинной или без. Самое большее, что он может сделать - чистосердечно признаться. Но это не "явка с повинной". "Явку с повинной" вообще нельзя "написать", явка - это поступок. Явку можно только СОВЕРШИТЬ. Путаница в понятиях "явка с повинной" и "чистосердечное признание" опасна и может приводить к недоразумениям".

Оттолкнувшись от наблюдения господина Френкеля, мы увидим новое языковое чудо, или неточность с подтекстом. Ведь в самой неправильности выражения "написал явку с повинной" имеется своя логика. Формально эта штука называется эллипсис, или опущение для краткости части высказывания. Предполагаемый полный вид фразы такой: "написал [заявление, которое следователь мог бы приобщить к делу как] явку с повинной".

Чудесного же в этой фразе вот что: тут сама формулировка – помимо воли говорящего – указывает на высокую вероятность подлога. "Написать явку с повинной" может означать многое – от "пойти на самооговор под давлением следствия" до "подкупить следователя и предстать явившимся с повинной". Может даже показаться, что это – перевод с иностранного на русский, сделанный зрителем телесериалов. Кто сталкивается с правосудием в телесериалах, и так уверен: в ходе расследования любого дела нарушается никак не меньше статей УК, чем в ходе совершения преступления.

А некоторые словосочетания из приведенных в письме читателя кажутся на первый взгляд не совсем уместными в УПК. Например, "чистосердечное признание". Почему не просто "откровенное"? Что за странный лирический архаизм: как измерить эту самую "чистосердечность"? Недоверие человека к органам правосудия понятно. Он бы и рад явиться с повинной головой (как видно, и выражение "явка с повинной" эллиптично: в нем пропущено слово "голова" – та самая "повинная голова", которую "меч не сечет"). Однако как раз повинная голова и знает: можно промахнуться. Потому что в России "дело" незаметно заводится уже на стадии "слова".

А у слова юридического есть и еще одно измерение: оно должно внушать почтение к языку права как к чему-то более значительному, чем естественный язык. Вот пример. Попросите любого юриста внятно объяснить, чем дознаватель отличается от следователя. Вам ответят – да это почти одно и то же. Дознаватель, мол, занимается всякой мелочью. Прибавь ему полномочий – он станет следователем. Убавь – и надобность в самом институте дознания отпадет окончательно. Тонким отличиям дознания от предварительного следствия посвящен – после очередной юридической реформы во второй половине нулевых годов – с десяток диссертаций. Авторы некоторых жалуются на бессмысленность самого института, аналога которому в развитых в правовом отношении странах нет. Но у нас этому старорусско-советскому термину довольно одного лингвистического оправдания: слово красивое и серьезное. Правоприменителю ведь нужен такой словарь, чтобы хоть чуть-чуть, но приподнял бы юридический язык над обыденностью. А заодно создал впечатление преемственности новой системы у дореволюционной российской. Тут тебе и Дума вместо Совета, и Управа вместо Исполкома, и важный пристав вместо ничтожного судебного исполнителя.

Однако же и в самом низу, среди потерпевших и клиентов судебной и пенитенциарной системы тоже перенимают архаику. В 18 веке, в самые лютые времена "слова и дела", "шли в повинку", чтоб своим самодоносом ослабить кару, полагавшуюся из-за чужого навета. И сейчас, в начале 21 века, говорят "нарисовать повинку". А что если и "написать явку с повинной" это никакой не эллипсис, а перевод с народного на казенный?

Законодатель не может предписать обществу строгих формулировок, особенно когда и сам не слишком тверд в естественном языке. А исполнителям, как и простым смертным, здесь, на земле, ближе, опять-таки, не естественный язык, а жаргон. На одном милицейском форуме взялись выяснить, куда идут сотрудники милиции (СМ) после выхода на пенсию. СМ, выступивший под ником "Плохой хороший полицейский", дал такой ответ: "Оперa' - в службы безопасности и детективные агентства, следаки и дознаки - в адвокатеры, пэпсы – в ЧОП ".

Получается, что иногда вместо старинного юридического термина нам просто подсовывают блатной жаргон. А это угроза совсем другого масштаба.

Вот относительно свежий пример.

На днях премьер-министр РФ описывал противоправные действия вверенной ему полимилиции с помощью оборота "дубиной отоваривают". Не стану говорить о фактической стороне дела: ни в каком российском законе не написано, что милиция может бить граждан по головам за участие в собрании в поддержку Конституции. Но премьер-министр допустил характерную оговорку: вместо официального названия "резиновая палка" он решил воспользоваться разговорным словом. Чтоб было попроще и подоходчивей, наверное. Вот только дубиной называют по-русски две вещи - человека, до которого медленно доходят простые истины, и "дубину народной войны".

В данном случае, передавая оговорку или проговорку политика, журналисты поступили совершенно правильно. Но последствия юридических ошибок такого рода придется расхлебывать всем.