"С чем мы сталкиваемся в нашей повседневной жизни? Мы сталкиваемся с тем, что блестяще эрудированный человек, который обладает самыми разным познаниями в разных областях, который прекрасно знает русскую и мировую литературу, который разбирается в других областях знания, проявляет поразительную некомпетентность, как только речь заходит о религии. Эта некомпетентность вызывает у нас - профессиональных религиозных деятелей - смех: например, человек, публично выступая, говорит, что он посетил "мусульманскую церковь", или он не может отличить каких-то совершенно элементарных вещей, которые относятся к сфере религиозной жизни".
Это цитата из послания митрополита Волоколамского Илариона, посвященного открытию в Национальном исследовательском ядерном университете МИФИ кафедры теологии.
Одних новость о новой кафедре заставит схватиться за голову и заскрежетать зубами. Другие одобрительно закивают: мол, этика, эстетика, все западное искусство на христианстве основано. Эти другие добавят: да и похожие кафедры есть в Кембридже, Оксфорде, Йеле, а степень доктора богословия (Th.D., Doctor Theologiae) в тех же США приравнивается к доктору философии (Ph.D., Doctor Philosophiae), которую дают всяким физикам-химикам-математикам. И неизвестно еще, какую степень проще получить.
Однако, по моему личному убеждению, правы те, кто хватается за голову сейчас - и хватался, когда, например, патриарх Кирилл посещал МГУ и получал там звание почетного доктора. Это как угаданный ответ в задаче - сначала увидел, а потом обосновал. И вот почему.
Ключевым вопросом в отношениях науки и религии всегда была дискуссия о демаркации: что есть научная, а что - ненаучная (или лженаучная, если угодно) теория? В 1930-х годах Карл Поппер произвел настоящую революцию в научном методе познания - он придумал критерий (строго говоря, необходимое условие научности теории) под названием фальсифицируемость. Его суть заключалась в том, что только та теория может быть признана научной, которую можно в принципе экспериментально опровергнуть.
Эта идея кажется парадоксальной, но лишь на первый взгляд. Поппер сделал главной целью науки избавление от предрассудков - заведомо ложного знания. Ведь это логично: с одной стороны, исключение никогда не подтверждает правило, но опровергает его; с другой стороны, в логических рассуждениях из лжи вполне может следовать истина - таковы банальные свойства импликации.
Но главный плюс критерия Поппера, за который его и полюбили в естественных науках, - простота применения на практике. Является ли, скажем, общая теория относительности научной теорией? Конечно, является - она позволяет посчитать численные значения конкретных величин, которые уже можно проверить на практике. Является ли научной теорией учение о Святой Троице? Нет, конечно. К тому же ни одна религия не предоставляет своим адептам инструментов для опровержения собственных догм на практике.
Казалось бы, вере и науке больше нечего делить - они навсегда разведены по разным углам ринга. Законы физики не зависят от веры, и мобильный телефон работает одинаково в руках мусульман, христиан, кришнаитов и пастафарианцев. Наука не отвечает на все вопросы, зато может точно сказать, сколько в ответе будет джоулей. Религия же оперирует душеспасительным "На все воля божья", не нуждающимся в математической расшифровке. Все счастливы.
Но не тут-то было.
Мы забыли о самом институте церкви - и тут нас интересует только РПЦ, если быть точным. Если абстрагироваться от идеалов и целей, о которых заявляет сама церковь (спасение души и прочее), то модель развития церковного института оказывается довольно простой: это корпорация со строго вертикальной структурой, оперирующая на некотором рынке с одним-единственным продуктом, который мы условно назовем мораль. Пусть грубое слово "рынок" не вводит читателя в заблуждение, мы же все хорошо знаем, что церкви чужды материальные блага.
Процесс жизнедеятельности такой корпорации - агрессивное увеличение числа постоянных клиентов и уничтожение (или максимальное ограничение деятельности) корпораций-конкурентов. Все это происходит при минимальной регуляции рынка государством - первобытный капитализм в чистом виде. Ну и ни для кого не секрет, что в настоящее время РПЦ добилась тотального доминирования на этом самом рынке и, более того, это доминирование де-факто признается властью, которая называет церковь нравственной опорой общества; священников можно встретить в советах госкорпораций, в думских комитетах и прочих совсем не религиозных местах.
В этом смысле законы о богохульстве, разрешение священникам участвовать в выборах и многое другое, проникновение во власть - просто защита благополучия собственного товара, выраженного формулой "Нет морали кроме нашей". Точно так же, например, защищала свой товар в Латинской Америке United Fruit Company в конце позапрошлого века, на уровне которого РПЦ, похоже, и застряла.
Для науки же, отделенной от всего остального попперовским критерием, мораль оказывается лазейкой, через которую церковь просачивается на неподконтрольную пока для себя территорию. Она навешивает свои ярлыки на вещи, находящиеся вне сферы ее ответственности. Она навязывает субъективное там, где объективность является просто одним из базовых требований. Но самое главное, и об этом мы говорили выше, религиозные постулаты вступают в противоречие с самим научным методом как таковым. В то же время, наука - ради чистоты собственных методов - лишила этику и мораль звания научных дисциплин, и ничего (то есть вообще ничего в этой сфере) не может противопоставить религии. И оказалась в осаде. А авторитетных защитников уровня академика Гинзбурга у науки просто не осталось.
Так что очень может быть, что помыслы у отца Илариона благие. Он, пользуясь фундаментальной уязвимостью науки, стремится впихнуть в головы студентов религиозные постулаты под видом нравственных норм. Делает это он, наверное, не со зла, просто принципы корпорации диктуют: христианин лучше нехристианина. Другое дело, что нельзя быть чуть-чуть беременным - нет объективных причин для того, чтобы РПЦ остановила свое движение вглубь научной территории. Да и подобная остановка просто противоречит внутренней логике развития корпорации как таковой.
Так что это сейчас шутки про православный ядерный распад или молитвы о преодолении неопределенности Гейзенберга кажутся смешными. В будущем такой насильственный синтез религии и научного метода вполне может оказаться суровой реальностью. К науке, впрочем, он уже не будет иметь никакого отношения.