На электроне до Малоярославца, оттуда пазиком до Медыни, и уже от Медыни на попутке, либо пешком - прямая дорога в Гадюкино (на самом деле Радюкино, но дорожный указатель на въезде кто-то уже отредактировал в пользу буквы "г"). Так русский волонтер Марина, немецкий режиссер Георг и я ездили на прошлой неделе в гадюкинский дом престарелых. В доме престарелых хорошая библиотека, хороший замполит и хорошие престарелые.
Петру Васильевичу 101 год, и он знает, что такое интернет. В смысле, он там был: искал правду про своего репрессированного отца. Перечитывает русскую классику. Очень удобно, говорит, что памяти не стало. Можно по второму кругу "Обломова", "Каренину", и опять интересно, не знаешь, чем кончится. Сейчас у Петра Васильевича в разработке толстенький Мамин-Сибиряк.
Ивану Георгиевичу 88, под столом пол-литра, на столе "Охота" крепкое и фотография первой жены, с которой они два года партизанили по лесам, а потом она умерла. Карточке 70 лет, изолентой приклеена к картонке из-под шоколадки. После первой жены были еще пара штук, но их фотографии не нужны, либо просто нету.
Что у Ивана под рукой неказенное имущество - это аномалия. Обычно старики почти ничего не имеют у себя в палате с большой земли, из прошлой жизни. Любимая чашка, любимый мишка, любимая книжка, любимая подушка, фотографии любимых людей - редко у кого. Не потому что запрещено уставом - ради бога, несите. Просто как-то не приходит в голову провожающим, что есть смысл утащить в госзаведение из дома немного родного хлама. Волонтеры хором голосуют за хлам. Это сильно надо тем, кто тут - говорят волонтеры.
Если разлучить человека с его вещественной памятью, он может даже умереть. Бывают случаи: дети перевозят мать из древней обжитой квартиры в нулевую свежую - и мать за считанные месяцы сгорает в вакууме. Просто ей нечем зацепиться за жизнь, вещдоки изъяты.
Мы с Георгом делаем документальный спектакль про людей, которые прожили огромную жизнь. Мы ищем таких людей и их истории. А волонтер Марина ищет возможность обрадовать стариков. Устроить концерт, привезти подарков от населения, просто поболтать. Нас она крышует как проводник - потому что надеется, что от нашей активности старикам будет немножко интересно.
Старики ясно и далеко мыслят, но плохо слышат. Вопросы и ответы приходится громко кричать в самое ухо. А ДАЛЬШЕ ЧТО БЫЛО? Фразы приходится делать короткими и емкими, как слоганы. Как на футболе речевки. Это жаль: хочется говорить развернуто. Благодарить. Увлекать беседой. А получается, скорее, игра в одни ворота. Но старики великодушны и зорки: читают по глазам внимание, а внимание - единственный ресурс человека. Что может дать человек человеку кроме внимания?
Скоро Новый год - трогательное время для людей. Новый год приходит куда угодно, просто не у всех есть выбор, где отпраздновать. Не у всех предлагаемые обстоятельства. У некоторых - единственно возможные. В армии тоже Новый год, в тюрьме, в психбольнице, в детском доме, в доме престарелых. И это скотское снобство - думать, что несвободные солдаты, преступники, сумасшедшие, сироты и старики не ведают подлинного праздника. Верить в Деда Мороза и в тайну продолжающейся жизни можно отовсюду.
Волонтер Марина отвезла нас к старикам в будний день. Убила весь свой вторник. А по выходным Марина разбирает подарки, которые население подарило домам престарелых. Одна из задач фасовки - отсечь ненужное и обидное. Волонтеры даже завели специальную комнату безумных даров. Двенадцать оранжевых галстуков лежат там. Каменное изваяние орла с распростертыми крыльями. Кружевной пеньюар.
- Не надо дарить тонкие фарфоровые чашки, они легко бьются, - предостерегают волонтеры. - Не надо дорогие махровые халаты - все равно на всех не хватит, и будет ревность у тех, кому не хватило. Бритвы не надо. Косметику: крем для рук, лак для ногтей, тени для век, вот это всё. Твердые сладости - не смогут прожевать.
- Мы хотим обсудить с нашими героями пьесу "Король Лир", - говорит Георг. - Тему предательства, тему дружбы, тему любви.
- Еще мыло не всем можно дарить, - вспоминают волонтеры. - Потому что некоторые мыло едят.
Опыт поедания мыла и опыт предательства друг другу не противоречат. Можно есть мыло и быть преданным или предавшим.
- Ну же, давай, расскажи про баб-то про своих! - агитирует деда Петра замполит, толкая в бок. Петр норовит ее приобнять, она ему нравится: симпатичная, бойкая.
А мне нравится, что замполит не церемонится с Петром, что она с ним как с человеком, а не как с потерпевшим. Почему считается, что старик требует церемоний? Что если идешь молодой к старику, то это гуманитарная помощь? Ты ему как бы оказываешь услугу: почувствуй себя живым, нормальным, говоря со мной. Вот тебе разговор, вот тебе пастила - мягкая, прожуешь, вот - гляди, ты еще здесь, на свете. Они же и так здесь. Они и так говорящие.
Настал вечер, простились с Иваном и Петром, выперлись в снег. Я оголодала и замерзла, как скотина. Маршировала перед маленьким вокзалом, вспоминала Урал, походы в пещеры в ноябрьские праздники. Электричку до Москвы не то отменили, не то задержали. Народ роптал.
Вдруг станционный полицай начал всех загонять в здание вокзала. Георг говорит: это бомба. Взрывчатка. Терроризм. Я говорю: да ладно. Зачем взрывать редконаселенный Малоярославец? Зачем разруливать такую чрезвычайную ситуацию призван всего один жалкий полицай? И вообще, в чем тут разруливание, когда людей загоняют в вокзал?
Наоборот, надо изгонять, оцеплять. Я 15 лет живу в России, сказал немец, и это типично русское поведение во время терроризма, это всё очень по-русски. Ну нет, думаю, тут что-то еще более русское. Действительно: волонтер Марина отправила смс на большую землю подружке и получила ответ, что Дмитрий Медведев как раз сегодня ошивается где-то в Калужской области.
Немец не угадал, как и остальные немцы в прошлом веке и, кстати, как раз, в том числе, и в Малоярославце. По дороге в Медынь местный мужик в пазике, не ведая, что в составе нашей делегации расово неверный, заливался за военное краеведение, хихикая, - как вот прямо здесь, на этом самом месте, били гадов московские курсанты в 41-м. Это была у Георга генеральная репетиция перед встречей с воевавшими дедами Петром и Иваном. Они, впрочем, оказались не в обиде: так, поржали, похлопали режиссера по плечу.
Совокупная любовь стариков к удивительной невосполнимой прошедшей жизни затмила локальную ненависть к народному врагу. Эта любовь утоляет вообще всё, не только немецкое иго. Иго - ерунда, частность, часть. Часть судьбы, которую теперь всю можно видеть, которую теперь всю можно любить.