На исходе дня Пять лет назад умер Егор Летов
Днем 19 февраля 2013 года стало понятно, что колонку про Егора Летова нам никто не напишет. Прошло всего пять лет, а никому уже нечего толком сказать про Егора. Только разве что он очень удачно умер. Не увидел всей этой х**ни.
Вечером 19 февраля 2008 года один мой товарищ предложил мне сходить на московские проводы Летова. «Просто народ решил встретиться на Арбатской», — написал мне он совершенно без подробностей. Я никуда не пошел. А что там было делать? Просто хотелось сидеть и слушать грустные, полные злобного отчаяния песни, подпевая голосу мертвого человека.
Примерно за год до смерти Летова, весной 2007 года, я послушал «Зачем снятся сны». Его все хвалили, говорили очень светлый, великий альбом. Мне он не понравился. Ну разве что «Слава психонавтам», да и то, возможно, потому что она шла первой. В настоящей музыке должен быть катарсис; возможность умереть вместе с исполнителем; безжалостные вибрации, перемалывающие душу в фарш. Тут ничего подобного не было.
Примерно за пять лет до смерти Летова, весной 2003 года, мы с друзьями сидели утром в комнате старой общаги и отходили от вчерашнего угара. Мой знакомый Тимур доказывал мне, что «Гражданская оборона» — это говно. «Да ты послушай, как у них все херово записано, — говорил он, — шумит, шипит, невозможно слушать. Я никогда не смогу слушать так хреново записанную музыку. И что это за привычка — повторять каждую фразу в песне по сто раз?»
Я особо не возражал. Все эти аргументы, во-первых, были верны, а во-вторых, музыка Летова либо нравится, либо нет. Глупый, короче, спор, в который я оказался втянут только потому, что болела голова и дико мутило. В конце нашего разговора я не удержался и полупропел-полупродекламировал, подражая типично летовским хрипам, Like a Rolling Stone. «Ну круто же, а?» — спросил я Тимура. Тимур сказал мне, что у меня хороший голос и нам надо что-то обязательно записать вместе. Мы, конечно, записали, но тут уже объективно вышло полное говно.
Примерно за шесть лет до смерти Летова, осенью 2002 года, я и пара моих друзей — Вова и Руслан — были на концерте «Гражданской обороны» в кинотеатре, кажется, «Эльбрус». Публика на концерте делилась на две категории — лысые агрессивные молодые люди националистического толка и остальные. Молодые люди стояли у сцены, зиговали, размахивали знаменами, а мы, остальные, сидели на местах в зале.
Летов долго не выходил. На разогреве сначала играли какие-то националистические психи с красным уклоном и песнями наподобие «Смерть буржуям», а потом группа из Казахстана. Когда вышел Летов (вместе с братом-саксофонистом), зал дружно встал. В таком состоянии он пробыл до самой последней песни. Когда мы вышли после концерта, то купили у метро бутылку водки и распили ее залпом на октябрьском вечернем морозце. Казалось, так было правильно и верно. По дороге в общагу к нам пристал какой-то мужик с требованием дать ему в морду, потому что он рэпер, а ходил на концерт «ГрОба». Потом он уговаривал ехать пить к нему, но мы вежливо отказались.
Примерно за восемь лет до смерти Летова, осенью 2000 года, я впервые услышал «Гражданскую оборону». Было темно, мы сидели на скамейках в парке Победы. Парком это было назвать сложно — деревья только посадили, поэтому это был скорее облагороженный скамейками пустырь. Сначала я услышал «Все идет по плану», а затем «Мою оборону». Наверное, было еще что-то, но я это не очень помню, да это и неважно. Тогда я почувствовал в сочетании той очень простой музыки и не менее простых слов невероятную мощь, которая в чужих устах звучала столь же всесокрушающе, как и в устах самого Егора. Такое вот невероятное и, наверное, гибельное свойство его музыки.
До сих пор не знаю, почему Летов — его сольники и концертники зачастую на голову выше альбомов «Гражданской обороны» — производит на меня это ошеломляющее впечатление. Могу только примерно указать, где рождается эта вибрация, будто внутри ворочается что-то постороннее, как будто неживое, но совершенно невероятное и твое. Она исходит откуда-то из самой глубины, из погреба, где влажно, темно и холодно, и пахнет прелой картошкой. Наверное, это и есть душа. Но я не уверен.