Вчера на Манежной площади я познакомилась с бабушками. Собственно, среди трех сотен москвичей, которые вышли протестовать против войны с Украиной, больше всего было молодых людей (почти подростков) и бабушек. Одна на костылях — говорят, она ходит на все демократические митинги. Другая с палочкой — ковыляла вдоль шеренги ОМОНа и причитала в телефон со слезами: «Сегодня Прощеное Воскресенье! Прощеное… А они моего сына схватили!»
Непуганые бабушки не боялись давать интервью каналу НТВ; прочие шарахались от его камеры куда более резво, чем от полиции. Они кричали «Позор!», когда мимо привычно проносили в автозак очередную жертву.
Это вообще было привычное зрелище. Довольно вежливый контингент в бронежилетах, который иногда вступал в разговоры о текущей политической ситуации, а иногда теснил людей ближе к метро. Журналистов было примерно столько же, сколько протестующих; они кидались на любой плакат и любое проносимое тело всей стаей, давя друг друга. Иногда на место несостоявшегося боя случайно забредали ничего не понимавшие семьи с детьми.
Пожалуй, не решимость и достоинство витали в воздухе, а растерянность и ужас — по поводу того, что, как бы нелепо это ни выглядело, выходить все равно надо. Совсем не то что когда-то на Болотной — когда было весело и креативно, плакаты расходились на цитаты, а будущее сверкало яркими красками.
В стороне, возле заборчика, стояла еще одна старая женщина. Очень старая, очень бедно одетая. Со скорбным красивым лицом и плакатом «Нет интервенции в Крым, не разжигайте новую войну!» она смотрела прямо перед собой и действительно была совсем отдельной. К ней никто не подходил, ее не пытались забрать полицейские. Поэтому именно ее выбрал своей жертвой здоровый бугай, провокатор в штатском.
— Бабушка, а вы по-украински розмовляете?
— Нет.
— Тогда вам нельзя здесь стоять. Мыкола, а ты знаешь, як москали наше сало называют? Целлюлит.
Она не пошевелилась, просто стояла и смотрела. Бугай повторил шутку.
Я подошла и сказала:
— Отойдите от бабушки.
Он повторил шутку мне. Видимо, в конторе снабдили только одним боеприпасом.
— Отойдите от бабушки.
— Мыкола, а ты знаешь…
Я поняла, что сейчас ударю. Но парни неподалеку очнулись и мягко увели субъекта. А бабушка сказала:
— Я никогда не была в автозаке. Если стоять тихо, то они не возьмут. Вот я стою.
Ее глаза снова устремились вдаль.
Она ничего не спасет, ничего не отменит. Моя дочь никогда не найдет «куриного бога» на пляже в Коктебеле. Рубль уже рухнул, турецкая «дача» показала клыки, в Сети гражданская война идет куда живее, чем интервенция в Крыму. Вместо сотни тысяч на улицу вышла сотня москвичей. А бабушка в перчатке с порванным указательным пальцем все так же стоит, держит плакат и смотрит вдаль. А в той дали пролетела колонна немецких и японских автомобилей с транспарантами «Своих не сдаем!»
Я подумала, что родина-мать все же не похожа на огромную каменную бабу. Тут надо выбрать — либо мать, либо каменная баба. Я выбираю родину-бабушку. Кстати, ее зовут Наталья Георгиевна. Она сказала, что ее главная проблема — не маленькая пенсия, а то, что свободы нет.