Театр русского зла или Как Андрей Звягинцев убил свою старушку
Начинать писать о «Левиафане» Андрея Звягинцева нужно с констатации факта: мы все теперь преступники. До выхода фильма на большой экран осталось две недели, но широкая премьера, можно считать, уже состоялась. В сети уже появилось мнение, что фильм выложили в открытый доступ «гебисты», чтобы опорочить автора и испортить впечатление о фильме. Так оно или не надо паранойи, но, по мнению режиссера, все, посмотревшие фильм с торрентов или в онлайн-кинотеатре и с таким воодушевлением пустившиеся в его осуждение или прославление — преступники. Да, нелегко соблюдать законы; даже сам режиссер настаивает практически на «документальности», на типичности сюжета своего фильма, посвященного принципиально внеправовому русскому злу.
Русское зло — можно бы писать с заглавных букв, но не в случае «Левиафана». Фильм до дурновкусия литературоцентричен, и дело не в Гоббсе с киллдозеристом Химейером, который застрелился и мемуаров не оставил. Тут, внутри «Левиафана», и сказка про мужика, который за правдой ходил, и весь Гоголь, и Катерина, прыгающая с утеса, отчего люди не летают. Школьную программу по литературе (по большей части советскую — ту, что против самодержавия и попов) разжевали для зрителя так, будто за дурака держат. Одна осталась загадка, сама ли жена главного героя в море кинулась или городское начальство подстроило, чтобы окончательно проблему строптивого слесаря ликвидировать и храм построить. Подлая мыслишка — но ряд комментаторов картина на нее навела.
Звягинцев — большой мастер топорной детали. Трудно не заметить, как кокетливо камера оператора Михаила Кричмана съезжает по торпеде ДПСного уазика с иконок на голожопых красавиц, как отец Василий, утешив овдовевшего Николая притчей об Иове, через минуту бросает хлеб свиньям, и тому подобное. В подкорке оседает вся эта грубая деталировка, и зритель уже готов к утверждению мощнейшего финала фильма: церковь — зло.
Воскресная проповедь в последних кадрах «Левиафана» накладывается на кошмарное предчувствие, что этот новенький, сверкающий свежим золотом храм поставлен на месте дома Николая, что ради него случилась эта история предательств, насилия и несправедливости. В довершение всего это не актерская игра, а настоящий verbatim. В финал вмонтирована реальная проповедь, смысл которой Звягинцев выворачивает наизнанку, вставляя кадры с городским начальством, только что уничтожившим семью простого автослесаря.
Подобные игры с монтажом характерны для пропагандистской продукции. Но разве «Левиафан» — пропаганда? Ничуть! Это большой фильм, мастерски снятый, с прекрасной актерской игрой. В особенности нужно отметить главного злодея, мэра в исполнении Романа Мадянова, — он единственный кажется живым персонажем, в то время как остальные больше похожи на пластиковые марионетки авторского театра русского зла. Марионеточная достоевщинка семьи слесаря, которую предают все — не только местное начальство, но и сама Москва в лице адвоката, старого друга Николая, — предают, как оказывается, ради постройки храма, происходит в условных декорациях: серые пейзажи депрессивного северного поселка, обрамляющие картину театральные скелеты судов, мертво бьющее в камни бесцветное море. Весь этот минимализм сурового стиля (и герои, будто сошедшие с советских полотен, но пока сходили — походя спились) с его условностью был бы хорош, если бы не орущая с экрана (и четко проговариваемая в интервью автора) претензия на «достоверность», дающая в итоге обратный результат, потому что уж либо условность, либо достоверность, а вместе — нельзя.
Вот что удивительно: фильмов о вечном конфликте власти и простого народа снято было немало. Но «Окраина» Петра Луцика 1998 года, которой тогда до посинения испугались либеральные критики, прошла незамеченной в прокате. Стал классикой, но не знаменем революционного сопротивления силам коррумпированного правопорядка «Конвой» Сэма Пекинпа 1978-го. А градус обсуждения «Левиафана» уже напоминает шумиху вокруг «Доктора Живаго». Тогда тоже художественные достоинства книжки затмил жар идеологической борьбы.
Может быть, потому что «Левиафан» — не зрительское, а фестивальное кино, ориентированное не на прокат, а на премии? Популярные мифы о России — преступную власть, пакостную церковь, водку и разруху — картина демонстрирует все свои два часа с размахом. Образ дополняет слабоволие (вовсе не бессилие перед обстоятельствами неодолимой силы) главного героя. Формула изготовления такого кина разработана в конце 80-х, она проста: гипербола + банальность = чернуха. Правда, тогда социальный запрос на «Россию в говне» был внутренний, теперь он, скорее, внешний. Этому запросу «Левиафан» удовлетворяет на отлично.
А может быть, не все так однозначно плохо; может быть, трагедия маленького человечка Николая Сергеева, потерявшего все и сразу, иллюстрирует не кровавую и безальтернативную — по Звягинцеву — сущность русской власти и православия, а в самом деле так трудно, через Островского и Достоевского, переложена им притча об Иове, вдруг поглядевшем в зеркало действительно уникальной русской мерзости? Ведь как притча не сразу смотрится и фильм Карена Шахназарова «Город Зеро» 1988 года, перекличек с которым у «Левиафана» слишком много, чтобы это было случайностью. Буквально совпадают первые кадры обоих фильмов: на пустой перрон города N приезжает ободранный поезд, выпускает единственного пассажира и отходит в туманный nevermore. Совпадает и судьба главного героя, попавшего в лапы местного начальства, — фантасмагорического у Шахназарова, плакатно злого у Звягинцева.
Живет на Севере, не так далеко от мест, где снимался «Левиафан», священник Ярослав Шипов. Пишет рассказы. В них все то же самое: повальное пьянство, разврат, суеверие, сплошные похороны, — вся глупая мерзость русской жизни, вечная тема национальной литературы и травелогов интуристов. Даже Почта России работает как ей положено: на смех людям. Но рассказы эти написаны с любовью. А в «Левиафане» — по воле автора даже водка не дает радости.
Стоит все-таки исправиться и пересмотреть «Левиафана» в официальном прокате. Может статься, что смотреть большой фильм на маленьком экране действительно преступление, что заунывной тарковщине звягинцевской камеры в самом деле требуется соборность просмотра, и тогда финальная проповедь о правде и истине вызовет коллективный зрительский экстаз — только во что он выльется? В сочувствие недотепе Николаю? В веру, чему учит история Иова? В ненависть к земле, где наяву случается ветхозаветный ад и нет спасения? Мне пока кажется — последнее.
Был такой знаменитый в середине позапрошлого века персонаж Владимир Печерин. В 1836 году он бежал из России в Европу и в католичество, прославился в Ирландии как проповедник. Россию он оставил, считая ее «землей мертвых», не отмеченных отпечатком Создателя. После его смерти в бумагах нашли стихи:
Как сладостно отчизну ненавидеть
И жадно ждать ее уничтоженья,
И в разрушении отчизны видеть
Всемирного денницу возрожденья!
Ненависть — страшная сила. Вот только жить с ненавистью в душе неприятно. Хотя и она — право имеет.