1. Может, такая статистика и существует, но я ее не знаю. Я даже не знаю статистику в целом по нашей стране. Единственное, что я знаю, это статистику по Москве. Последние два-три года в Москве в следственных изоляторах умирает по 50-60 человек в год. И, к сожалению, это очень устойчивая статистика, она не изменилась к лучшему за последние годы, хотя правозащитники очень активно этим занимаются.

2. Нет, ни срока нет, ни статистики нет. Вообще, у нас есть несколько дел, которые дошли до Европейского суда по правам человека, когда людей по три-четыре года держат в следственном изоляторе до суда. Несколько месяцев, год, полтора - это довольно обычная вещь.

3. Формально это решает судья, но, к сожалению, только формально, на самом деле это решают следователи и сторона обвинения, и решают, не считаясь ни с личностью обвиняемого, ни с его здоровьем, ни с обстоятельствами дела, а только исходя из отсутствия неудобств у них самих. Им удобнее, когда человек сидит в тюрьме: его можно в любое время вызвать, он не уезжает в командировки, не отказывается прийти из-за занятости или что-нибудь еще в таком духе. Кроме того, когда человек сидит в тюрьме, его легче запугать и, поскольку он изолирован, легче убедить, что ему лучше согласиться со следователями, признать свою вину, даже если он не виноват, а человек, находящийся на свободе, для следователей гораздо более трудный клиент. Поэтому у нас везде сидят, к сожалению.

1. Я абсолютно с вами согласна.

2. Необходимо помнить, что вас не имеют права держать более трех часов до оформления протокола. А по протоколу, если вам предъявляют статью, по которой не следует задержание, вас обязаны освободить. Вы должны знать свои права и требовать их соблюдения. К сожалению, не всегда на законные требования сотрудники наших силовых ведомств соглашаются. Но, тем не менее, самое главное - знать свои права.

3. Да, конечно.

1. Вы знаете, это вопрос к специалистам. Я была правозащитником и в советское время, но мы не имели возможности оценивать качество медицинского обслуживания в местах заключения. Поэтому такую статистику, я думаю, можно получить только у официальных органов, вряд ли вы найдете общественную организацию, которая располагает такой статистикой. В советское время у нас вообще не было независимых общественных организаций, и поэтому это вопрос не к общественным организациям.

3. Нет, я и в СИЗО не хожу, хотя бы потому что мне уже 84 года, мне физически тяжела такая работа, но наши правозащитники работали и в Чечне, и в Южной Осетии во время Российско-Грузинской войны. Мы оказываем, конечно, гораздо большую помощь и людям, которые не являются заключенными, хотя бы потому, что заключенных у нас 860 тысяч, а остальных граждан - 140 миллионов. У нас существуют и специальные детские организации, которые занимаются детскими домами, патронажными семьями, неблагополучными детьми и так далее.

В какой-то мере это случайность, что умер именно Магнитский, потому что - я повторяю - 50-60 человек умирают только в московских тюрьмах.

Почему именно сейчас - понятно, потому что только три года назад у нас появился законодательно оформленный гражданский контроль. Это первый случай законодательного оформления права граждан на контроль за государственными органами, прежде всего, это контроль именно за пенитенциарной системой, у нас появились комиссии общественных наблюдателей. И дело Магнитского стало известно благодаря тому, что общественные наблюдатели, узнав о гибели человека в СИЗО, отправились туда и стали выяснять обстоятельства. Валерий Борщев, руководитель Московской комиссии общественных наблюдателей (обычно они этим и занимаются), написал восемнадцати страничный доклад на эту тему. Благодаря тому, что это обеспечено законом, он имел возможность поговорить и с начальником тюрьмы, и с врачами, и с теми работниками скорой помощи, которые приезжали, и, естественно, с адвокатами Магнитского. Этот доклад был опубликован в "Новой газете". Наш нынешний президент Дмитрий Анатольевич Медведев читает "Новую газету". Он прочел этот доклад и ужаснулся, его вмешательство и вызвало такой большой резонанс, об этом много писали. Этот случай стал поворотным, когда внимание на ситуацию с тюремной медициной в следственных изоляторах обратили не только тюремные комиссии общественных наблюдателей, но и широкая общественность

Я занимаюсь этой проблемой, поскольку я состою в рабочей группе президентского совета по делу Магнитского. К сожалению, заметных результатов нет, сопротивление системы очень велико. Мы добиваемся кардинального решения этой проблемы, чтобы врачи и медицинское обслуживание в следственных изоляторах (куда помещены люди, которые еще не обвинены, они еще не преступники - может, они невиновны, ведь еще не было суда) подчинялись Министерству здравоохранения, а не тюремному начальству, а через него - следователям. Но, к сожалению, мы до сих пор не можем это сдвинуть с места, хотя занимаемся этим уже два года.

У нас есть подвижки, скажем, по сравнению с 1990-ми годами, потому что тогда следственные изоляторы были переполнены сверх всякой меры, и, соответственно, были антисанитария, болезни и так далее. Сейчас построено много новых следственных изоляторов, и площадь следственных изоляторов почти приблизилась к норме, а кое-где уже и соответствует норме на каждого заключенного, так что кое-что улучшилось. Такие бытовые условия в СИЗО не сравнить с тем, что было несколько лет назад. Но теперь надо добиться, чтобы было нормальное медицинское обслуживание, потому что в этих изоляторах и квалификация врачей недостаточна, и врачей нехватка, и лекарств нет, и оборудования нет. В общем, это очень отсталая область, но тут понятно, что надо делать, надо, к сожалению, преодолеть сопротивление системы, а это совсем не просто.

Лента.ру: А что реально можно сделать?

Надо перевести врачей из одного подчинения в другое. Если это перейдет в Минздрав, то Минздрав будет обязано обеспечить их оборудованием, лекарствами, стоящими врачами и следить за их работой. Пока нам не удалось это сделать.

Я не врач, я не знаю. Есть перечень болезней, по которым нельзя помещать в СИЗО, но входит ли туда клаустрофобия, я не знаю.

1. У этого врача психология не врача, а тюремщика, он волнуется, как бы не уклонились, а не как бы не умерли. Я правозащитник, мне неинтересно, будут они уклоняться или нет, пускай этим занимаются силовые органы. Я требую, чтобы соблюдали права человека.

2. Это было бы очень хорошо, и общественные наблюдатели были бы только счастливы, если бы с ними ходили врачи, но по закону пускают только общественных наблюдателей, а для того, чтобы быть общественным наблюдателем, мало быть врачом, надо быть еще и правозащитником, потому что там возникают не только врачебные проблемы. Поэтому это можно сделать, но тогда надо или договариваться с сотрудниками следственных изоляторов, чтобы они пускали врачей, или расширять состав следственной комиссии. Я думаю, что если этот орган, как я хочу надеяться, будет развиваться, то со временем и это будет учтено. У нас, кстати, в Ивановской области среди общественных наблюдателей есть врач Михаил Денисов, специалист по судебной экспертизе, он на пенсии, но он крепкий мужчина и работает общественным наблюдателем. Так что в этом случае это выполняется.

Об этом мы мечтаем, но государство нас туда не пускает, телевидение контролируется государством.

Лента.ру: А власти помогают вашей работе?

Власти делают все возможное, чтобы помешать нам работать.

У нас много молодых. Существует молодежное правозащитное движение, которое состоит только из молодых. Но и само правозащитное движение за последние годы заметно омолодилось. Если первоначально российские правозащитные организации создавали люди по веленью сердца в независимости от того, какой у них диплом, то сейчас подавляющим большинством правозащитных организаций руководят люди с юридическим дипломом, как правило, молодые, уже пришедшие на смену поколению правозащитников, которые начали в середине девяностых создавать подобные организации.

У меня, например, нет юридического диплома, но у меня в организации три юриста. Кроме того, членами нашей организации являются несколько человек из правозащитной организации "Независимый экспертно-правовой совет" - это юристы очень высокой квалификации, поэтому я имею возможность по каждому вопросу с ними консультироваться, и обязательно этой возможностью пользуюсь - по любому вопросу, прежде чем действовать, я обязательно консультируюсь с юристами.

Это мнение среди обывателей насадили власти, потому что очень многие представители власти, включая нашего несменяемого президента Владимира Путина, постоянно говорят о том, что правозащитники существуют на западные деньги. Они только не говорят, почему правозащитники существуют на западные деньги. Правозащитные организации - это же не макаронные фабрики и не казино, мы ничего не производим, не приносим денег, у нас нет дохода, мы можем только тратить деньги. Но в каждой стране существуют богатые люди, понимающие важность работы правозащитных организаций. Они создают фонды, в которых правозащитники по конкурсу открыто могут получать гранты на свою работу. Мы, по-моему, на втором месте после Америки по количеству богатых людей, и они имеют свои фонды - это Потанин, Фридман, Вексельберг, еще кто-то. Но никому из них даже в голову не придет дать копейку правозащитникам, а нам не придет в голову ходить в эти фонды, потому что и они, и мы знаем, что если они дадут деньги на правозащитную работу, то тот же Владимир Владимирович Путин сделает с ними примерно то, что сделал с Ходорковским.

Поэтому мы от местных богатых людей ничего получить не можем. Но поскольку на нашу работу деньги необходимы (для работы нам нужны поездки по стране, а у нас, как известно, билеты - вещь дорогая и так далее), нам приходится обращаться в зарубежные фонды, раз отечественные фонды для нас закрыты. Мы получаем деньги на определенные программы, программы эти известны, мы до копейки отчитываемся, куда мы потратили эти деньги, эти отчеты известны не только тем фондам, в которых правозащитники получают деньги, но и нашим налоговым органам, и Министерству юстиции и так далее и так далее. То есть никакого подкупа, никаких растрат тут, в отличие от бюджета, который крадут все кому не лень, быть не может. Но нас всегда упрекают по телевидению и повсюду, поэтому сложилось такое мнение. При этом умалчивается, что, например, на ликвидацию устаревшего оружия и химических отходов наше государство, и Владимир Владимирович Путин, и министерства получают деньги от зарубежных фондов. Они об этом никому не рассказывают, и обыватели не знают, что наше государство на многое (вплоть до переобучения офицеров российской армии) получает деньги от зарубежных фондов. Это секрет. Причем это огромные суммы, не такие, которые получают правозащитники. Так что если обыватели смотрят телевизор и верят телевизору, то они будут и дальше считать правозащитников исполнителями западных интересов.

Если, например, Московская Хельсинкская группа, в которой я председатель, получает деньги на содержание юридического приема, чтобы бесплатную юридическую помощь оказывали людям, у которых нет денег на адвоката, это значит, что я действую в интересах западных государств или наших граждан? Если обыватель немного пошевелит мозгами, он поймет, что его оболванивают по телевизору, в том числе и в этом отношении, ну а если не пошевелит мозгами, то он так и будет существовать в оболваненном состоянии.

Я не знаю таких правозащитников. Наша группа этой проблемой не занимается хотя бы потому, что мы, правозащитники, оказываем помощь только тем гражданам, которые обращаются к нам за ней. Если мы будем кидаться на помощь тем, кто нас об этом не просит, а потом в связи с тем, что государство, мягко говоря, не очень хорошо относится к правозащитникам, окажется, что помощь наша ему не помогла, он может сказать: "Если бы вы не вмешались, может, было бы лучше". Мы никогда не вмешиваемся в дела людей, которые нас об этом не просят. Господин Бут к нам не обращался и, думаю, не обратится, потому что его очень рьяно защищают гораздо более сильные организации, а именно - государственные органы.

Мне бы этого очень хотелось, я думаю, и читатель очень этого хочет, но возможно ли это, я не знаю, поскольку ни в одной из этих партий я не состою и их работой не занимаюсь.

Это должен каждый решать сам, у каждого свои возможности, как я могу за кого-то решить в общем виде такой вопрос? Каждый человек видит вокруг себя что-то такое, что ему не нравится, что он считает несправедливым, противоречащим закону, бесчеловечным. Если он хочет как-то проявить свой общественный темперамент, он должен этим заняться, а что именно рядом с ним - откуда я же могу знать? Каждый сам себя находит. Если человек ждет, что ему сверху придет какое-то распоряжение, а сам не может решить, что ему делать, вряд ли он когда-нибудь что-нибудь сделает.

Если учесть, что очень не желавшая стать частью Советского Союза Эстония сейчас одна из самых демократичных стран Европы и при этом легко переживает кризис, который нам всем тяжело достается, то вот, пожалуйста - пример.

Нет, мне 84 года, я ничего уже выпускать не буду, пускай молодые этим занимаются.

Кто такой Соломон Хайкин я не знаю, а Новодворскую я хорошо знаю. Что значит работаю? Она журналист, она пишет свои статьи, я делаю свою работу, но мы знакомы и с уважением относимся друг к другу. Но она не состоит в моей организации, а я не журналист.

Мне бы тоже очень хотелось добиться снижения количества заключенных, но не за счет введения смертной казни, я принципиальный ее противник, как и все правозащитники. Это можно решить, например, широкой амнистией заключенных, не повинных в насильственных действиях, такую идею я бы очень поддержала.

Вот тот, кто это предлагает, напрасно так ярится на криминальный мир, потому что примерно треть тех, кто сидит в наших местах заключения, это вообще ни в чем не повинные граждане, которые туда попали, потому что кому-то было удобно их туда упечь. У нас в России есть старая-престарая пословица: от сумы и от тюрьмы не зарекайся - она до сих пор очень актуальна. Я бы человеку, который задает вопрос, напомнила эту пословицу. Предлагая ужесточение, он сам может там оказаться ненароком, даже не совершив никакого преступления, это у нас очень даже возможная вещь. Поэтому пусть сначала, прежде чем предлагать ужесточение, подумает об этом.

2. Мне бы тоже хотелось это знать. Я не знаю. До тех пор, пока Владимир Владимирович Путин определяет сроки его заключения, надежды мало. Сколько времени Владимир Владимирович Путин будет обладать такой возможностью - мне не дано знать.

Про мировые СМИ, я, честно говоря, не знаю, я думаю, что в каждой стране средства массовой информации интересуются прежде всего тем, что происходит в их стране, а не в России в Химкинском лесу. Что касается Московской Хельсинкской группы, мы тесно сотрудничаем с защитниками Химкинского леса. Евгения Чирикова является лауреатом премии Московской Хельсинской группы за ее активную гражданскую деятельность. Я выступала поручителем за одного из ребят, арестованных за то, что он как будто бы участвовал в разгроме городской мэрии Химок, он оказался невиновным, к счастью, нам удалось его освободить из-под ареста. Я как председатель Московской Хельсинкской группы вместе с Евгенией Чириковой подавала заявку на митинг в защиту Химкинского леса. Я обращалась с письмом во Европейский банк, который намеревался финансировать строительство дороги через Химкинский лес, с просьбой не участвовать в финансировании, учитывая, что это может принести большие репутационные потери. В общем, Московская Хельсинкская группа защитникам Химкинского леса помогает чем может.