«Война – это очень увлекательное занятие» Ветераны Афганистана вспоминают о своих потерях и победах

Подводя итоги уходящего года, «Лента.ру» составила список лучших публикаций 2016-го года. Этот текст — один из них. 27 лет назад ограниченный контингент войск Минобороны и КГБ СССР покинул территорию Афганистана. За 10 лет эта война унесла жизни более 15 тысяч советских военнослужащих. Более 11 тысяч стали инвалидами. Каждый, кто прошел через эту войну, запомнил ее по-своему. Для одних она была ярким приключением, для других — стала самым страшным испытанием в жизни. А для кого-то она была просто работой. Журналист Олеся Емельянова поговорила с воинами-интернационалистами о том, как они вспоминают сегодня ту войну.

Михаил Решетников, Санкт-Петербург, полковник медицинской службы

Фото: Юлия Лисняк

Я был начальником отдела секретной лаборатории, которая занималась вопросами профессионального отбора военнослужащих и боевыми психопатологиями. Мы были откомандированы в Кабул, приписаны к воздушно-десантной дивизии, которой командовал Павел Грачев. Изучали состояние солдат и офицеров после больших потерь и вопросы подготовки военнослужащих.

Война была своеобразная. Задача победить не ставилась. Была задача научить местное население как-то защищаться, принести туда свою идеологию. В итоге идеология разрушалась у нас. Я ехал туда убежденным коммунистом, а когда вернулся, веры в прежние идеалы у меня уже не осталось. Война лишает тебя страха. Если ты выжил на войне, то появляется вторая жизнь в виде подарка. И ты уже ничего не боишься и начинаешь ее тратить на полную катушку. Мне повезло, я трачу ее в работе, некоторые тратят на водку и наркотики, на бандитизм.

Со стрессом помогала справиться водка. Когда ребята возвращались с боевых (уйти их могло 30, а вернуться 17), мы брали «газик» и ехали к американскому посольству. Это было единственное место, где продавалась неотравленная водка. Выпивали и ложились спать. Солдат, пока не был ранен сам или его друг, он практически не воюет. По моим исследованиям, в первом бою до 90 процентов боекомплекта расстреливается в воздух. Но как только появляется раненый или убитый приятель, тогда появляется четкая мораль: убей или убьют тебя. После вывода войск 30 процентов солдат, которые воевали, заявили, что готовы сражаться за любую армию, которая предоставит им такую возможность. Война — это очень увлекательное занятие. Человек, которого научили убивать и решать свои проблемы силовыми методами, уже никогда нормальным человеком не будет. С течением времени ситуация только усугубляется. За психологической помощью обращаются менее одного процента «афганцев». Но практически все вскакивают ночами, держат под подушкой ножи, пистолеты.

Андрей Чернышев, Москва, рядовой ВДВ

Фото: Юлия Лисняк

У нас была очень мощная учебка. Ферганская. В ней лучше всего готовили. Очень много стреляли, много ходили. В бронежилетах вообще спали и не вылезали из них. За неделю минимум два раза ходили на стрельбища в полном обмундировании весом килограммов 25. Идти надо было восемь километров туда и восемь обратно. Вначале мы просто умирали там. Буквально через три недели после прибытия мы пошли с колонной на Кабул и попали под обстрел. Ты сначала еще не осознаешь, что по тебе стреляют. Когда едешь на машине, то слышишь, как пули свистят в радиусе метра. На войне я всматривался в людей и видел очень многих, кто приходил очень сильным, а к концу ломался. И, наоборот, видел людей, которые приходили серыми и никакими, а потом приобретали скелет и хребет. Война — это одно из самых больших испытаний человека в жизни. В жизни нет более суровой проверки. Надо встать и умереть. На войне проявляется характер, когда очень тяжело, когда невыносимо страшно, когда замерзаешь, голодаешь, нет воды. Когда я был дембелем, я сказал своим молодым: «Ребята, вы никогда не станете солдатами, пока физиологически не осознаете, что можете умереть». Когда ты эту мысль примешь и она в тебе прорастет, тогда ты становишься солдатом.

Было много и радостных моментов. Мы умели веселиться, умели хулиганить. Много было позитива, в депрессии мы не сидели. Травку курили, она нас очень расслабляла. С питанием тяжело было, но всегда что-то придумывали, не голодали. Раздобыли как-то на складе мешок муки. Переводчик-таджик пошел в соседний кишлак и договорился с афганкой, что она нам сделает лепешки. Полмешка мы отдали ей, из другой половины она нам испекла настоящие афганские лепешки. Пекла она ночью, чтобы никто не заметил, а утром сын ее принес. С местным населением мы вообще часто общались. Не было никакого воинственного отношения. Постоянно их подкармливали. Афганцы, на мой взгляд, совсем не агрессивные. Щуплые такие, среднего роста люди. Когда вернулся из Афгана, была очень сложная адаптация. Очень назад хотелось. Мы с моим другом пытались вернуться через три месяца. Не хватало адреналина. На войне все очень просто. Есть четкое понимание, кто ты и что ты. Есть они и мы. А на гражданке было очень тяжело. Но нас назад не взяли. Через полгода я понял, что надо отпустить войну и заниматься рыбалкой, охотой, растить детей, наслаждаться жизнью. Не надо прятаться за войну.

Виктор Носатов, Москва, полковник погранслужбы

Фото: Юлия Лисняк

После окончания Алматинского пограничного училища КГБ СССР я был отправлен на Дальний Восток, служил там на пограничной заставе и готовился к заграничной поездке в Париж, которая предполагала охрану посольства. Но так получилось, что кто-то из набранных в Афганистан офицеров по каким-то параметрам не подошел и решили отправить меня. Пришел домой, рассказал жене, она сразу в плач. Участвовал в отборе солдат для мотоманевренной группы. Вы бы видели, сколько лежало рапортов! Солдат из погранслужбы в Афганистан посылали очень мало, которые не попадали, они со слезами на глазах уходили. Мы слишком долго жили в мире. А в Советском Союзе патриотическое воспитание и боевой дух всегда были высокими. А молодому парню что надо? Показать свой героизм. Медали получить. По приезде в Афганистан возникло ощущение, что попал в Средние века. В первом же кишлаке встретили каких-то странных людей в тюрбанах, которые подозрительно на нас смотрели. Ослики бегали. Нам говорили, что нас будут встречать с распростертыми объятьями, но как-то не сложилось. По прибытии в лагерь (провинция Фарьяб), жили в палатках и стали строить землянки. Как раз весна начиналась, грязь. Первое время никаких боевых действий не было, только периодически обстреливали со стороны сада.

Активность местных бандформирований состояла в уничтожении партийных активистов и весьма кровавых межплеменных разборках. В провинции Фарьяб живут не только пуштуны, но также туркмены, казахи, узбеки и таджики. У них была вражда. Правительственные войска были в основном из таджиков и узбеков, которые нападали на пуштунов и грабили их. Нам приходилось все это отбирать и возвращать селянам. Таких случаев было много. С другой стороны, вся армия была подневольная, иногда мы помогали местным властям собирать солдат. Когда начинались боевые действия и боевики заходили в кишлак, афганцы часто бросали оружие, падали на пол и воевать оставались только шурави. Для афганцев их революция — это ничто. Для них самое главное – шариат. Это их смысл жизни. С таким контингентом приходилось работать. Для пограничников это нормально — работаем с местным населением. Мы договаривались со старейшинами, чтобы войти в кишлак и пройти куда надо. Мы их не трогали, они нас не трогали. Работа велась огромная. Мы и разведчики, и советники. Самый первый бой был 11 июня, вскоре после приезда. Мы встречали колонну из 100 грузовиков. Лето, жарища, градусов 40, не меньше. Как только колонна пошла, с гор началась интенсивная стрельба. Вызвали вертолеты, но «духи» были уже ученые на второй год войны. Научились прятаться. У «духов» было два уровня засады: в горах и в саду. В саду мы уже после боя обнаружили 4 позиции ДШК. Разведчики хорошо сработали, продали через купцов бракованные патроны. В результате два пулемета взорвались, еще два не смогли стрелять. А то бы продырявили нас. ДШК были нашими. Когда дело пахло жареным, афганские солдаты часто убегали и оставляли оружие «духам». Герои той войны — это мои солдаты. Видели бы вы их в бою! Если кого-то на операцию не взял — ходят, дуются, обижаются. Все достойные.

Павел Кулев, Екатеринбург, полковник запаса ГРУ

Фото: Юлия Лисняк

В 1984 году я проходил службу в 9-й бригаде специального назначения в Кировограде. Меня вызвал начальник штаба бригады и предложил поехать для прохождения дальнейшей службы в Афганистан. Некоторые отказывались, но у меня даже мысли такой не было. В боевой обстановке испытать то, чему ты учился, очень полезно для офицера. На второй день после приезда в Афганистан меня направили в Газни во 2-й мусульманский батальон, 177-й отряд. В моей роте были в основном узбеки, казахи, таджик был один. Солдаты были очень неприхотливые, добросовестные, исполнительные. За время моего командования я не потерял ни одного человека, чем горжусь. Это мое самое большое достижение. Что такое война, я увидел на третий день моей службы. Перед нами поставили задачу: взять в плен Ахмада Шах Масуда. Мы, конечно, пожали плечами. Даже новичку было ясно, что взять Масуда, у которого в Паджшере тысячи бойцов, задача архисложная. Но приказ есть приказ.

345-й воздушно-десантный полк высадился в Пизгаранское ущелье, чтобы провести отвлекающий маневр. На пятый день должен был десантироваться наш отряд в составе четырех групп. Но на второй день полк зажали в ущелье, он затребовал помощи. Решили, что пять дней слишком много, и нас туда десантировали на третий день. Полк ушел, а мы остались. К вечеру в кишлаки стали прибывать войска Ахмад Шаха. Мы наблюдали их в бинокль и примерно определили, где Масуд. Но наш дозор попал в засаду, пришлось отступить. Через два дня мы предприняли очередную попытку. Случайно получилось, что одна из наших групп столкнулась с малочисленной бандой. Половина были бледнолицые, европейцы, естественно, без документов. Но был один душман с документами. Совершенно случайно мы захватили важного человека из окружения Масуда. За нами увязались «духи». Но пленного удалось отправить на вертолете. А нас блокировали на высоте около четырех тысяч метров, где мы просидели практически неделю без еды и воды. Постоянно прощупывали где можно вырваться, и в один из дней мы тихо-тихо ушли. Последние метры до Рухи, где мы базировались, были самыми тяжелыми. За неделю там столько сухпайков накопилось, а желудок все это не принимает. Воду пьешь, пьешь, а она тут же обратно выходит. Афганистан — самые суровые испытания в моей жизни. Не только для меня, но и для остальных, кто его прошел. Самое главное — это сберечь жизнь человека. Научился правильно оценивать свои возможности.

Андрей Кузнецов, Москва, старшина ВДВ

Фото: Юлия Лисняк

В Афганистан я попал после учебки в Гайжюнае в Литве. Мне было 19 лет. Я не рвался туда, но и не отказывался. Первым впечатлением для меня были горы. Я их до этого никогда не видел. Но через две недели, когда по ним полазил, уже не так красиво было. Когда я приехал, была страшная жара, в тени было около 50 градусов. Было очень непривычно после средней полосы. Ровно через две недели была первая операция. Задача была разгромить тренировочный лагерь моджахедов. Обычно они при наступлении 40-й армии отступали в Пакистан. Но в этот раз не ушли, и мы отбивались от них две недели. Там я увидел первых убитых. Самое тяжелое — терять друзей. Самое радостное — вернуться с боевой операции, помыться, и три дня тебя никто не трогает. Когда спускаешься с гор, очень приятно было получить письмо с «гражданки». Мы в горах могли около месяца проводить. Для меня герои — мои командиры, которые меня всему научили. Командир роты Алим Махотлов и командир полка Валерий Востротин. Героизм их в том, что они всегда думали о солдатах, поддерживали и учили всему. Их профессионализм помог спасти не одну жизнь. Два года назад я вернулся в Афганистан, ездили устанавливать памятные таблички нашей 9-й роте. На саму высоту 3234 не пошли, установили на перевале, на видном месте. Съездили в Баграм, где наш полк стоял. Кабул изменился, много новых домов там, где раньше был пустырь. Но когда выезжаешь за пределы Кабула, все осталось таким же. Когда мы приехали устанавливать табличку, вышли те же самые моджахеды с оружием. В таком же одеянии, в котором я их видел 25 лет назад. Ничего не поменялось.

Я консультировал фильм Федора Бондарчука «9-я рота». Атмосферу более-менее удалось передать. Но бой — это, конечно, не кино. Нас обстреливали из минометов в одно и то же время, как по часам. А в тот день все началось очень рано. Выпустили они столько боеприпасов, что высоту можно было сровнять с землей. Мне кажется, они поняли, что там просто никого не должно было остаться. Мы в здравом уме должны были уйти оттуда. Они пошли, и мы их увидели только метров за 10-20. Ну и они нас. В дозоре стоял Александров, он их сдержал, дал нам несколько минут занять свои позиции. Весь утес был разбит, а он погиб. Потом уже пошли атаки. После обеда в горах начало темнеть. И мы отбивались всю ночь в темноте до самого утра. У нас было 39 человек. У них — порядка 300. Если бы мы даже хотели уйти, мы бы вряд ли смогли. Там можно было уйти всего по одной тропинке, которая простреливалась. Через две-три атаки у нас было много раненых. И мы физически не смогли бы никого оттуда вынести. Корректировщик Иван Бабенко наводил, конечно, по ним, но осколки от наших снарядов падали прямо на нас. Намного страшнее, чем их пули. Иван нас предупреждал, кричал, что залп. И мы вжимались. Под утро мы услышали, что к нам идет наша разведрота. «Духи» это услышали, предприняли несколько последних жестких атак, поняли, что не получается взять высоту, и ушли. В эти моменты больше думаешь про товарищей. Кругом лежали раненые и убитые, стоны, крики. Вера в товарищей помогла выстоять.

Вадим Матвейчук, Санкт-Петербург, сержант запаса ГРУ

Фото: Юлия Лисняк

Бригада у нас во Пскове небольшая была, всего 500 человек. Оставили только тех, кто уходил на дембель, и самых молодых. Остальных увезли. У меня были юношеский азарт и романтизм. Хотелось вернуться героем, защитившим страну от врагов. Замполиты нам рассказали, что все это международная агрессия, Америка. Служил я в Шахджое, в провинции Забуль. Приехали мы вообще в голое место. На ровном месте стали осваиваться. Сначала жили в машинах, бэтээрах, потихоньку отстраивали лагерь, ставили палатки. Была такая присказка. Афганистан — страна чудес, зашел в кишлак — и там исчез. В кишлаках было много дуканов (магазинов), где можно было купить все — от жвачки до пулемета. А к нам вертолет всего раз в 3 месяца прилетал. Забежит в дукан какой-нибудь солдатик — смотришь, уже нету. Потом либо выкупают, либо пропадает. Где я служил, жара была страшная. В Джелалабаде, например, была дикая влажность. И ребята просто гнили заживо. Любая царапина — все, раздувает. У нас же было сухо. Плюс 60 — плюс 65, переносилось относительно спокойно. Если до армии я любил зиму, то после армии вообще ее не понимаю. Мне холодно, и я все время мерзну.

Война — это такое событие, к которому нельзя относиться равнодушно. Там есть свои герои и злодеи, как и везде. Для меня герой — это капитан Сергеев, который недавно умер, и его посмертно наградили той наградой, которую должны были дать еще 30 лет назад. Это действительно боевой офицер. Было такое негласное правило: дембелей на задание не брать. Но были исключения. Вот у нас группа ушла на задание и попала в переделку. А в роте остались одни дембеля и молодые, вообще необстрелянные. Прибежал капитан Сергеев и говорит: «Ребята, вашу группу там сильно прессуют, надо лететь выручать. Кто полетит? Добровольцы?» Ну все сразу шаг вперед. Он вдоль строя прошел и всем молодым: «Назад! Назад! Назад!» Одни дембеля остались. Оружие, вертолет, полетели. Вот он для меня образец. Но у нас все офицеры были боевые, все из Рязанского десантного училища. Было на кого равняться. Спецназовцев часто называют одноразовым изделием. Их никто не ждет обратно. У них есть задача: уничтожить объект. Пришел — хорошо. Не пришел — для этого создан. Спецназ — это прежде всего диверсионная работа, уничтожение военных, оперативных объектов. По поводу нужности и ненужности войны я считаю так: мы на 10 лет задержали поток наркоты. И это хорошо. У меня есть удостоверение ветерана, но, кроме как в метро, я его больше нигде не показываю. Еще холодильник купил один раз в советские времена. И тараканов морил. Это вообще отдельная история. Жили мы в коммуналке. Тараканов было море. Пошел в санэпидемстанцию, там объявление огромными буквами: «Травим только участникам боевых действий». Ни фига себе, думаю. Показал удостоверение — и вопрос решился.

Фарид Хаматгалеев, Санкт-Петербург, старший лейтенант запаса ГРУ

Фото: Юлия Лисняк

После учебки мы прилетели в Кабул пассажирским ТУ-154. Когда садились в глаза сразу бросились горы и вертолеты, которые кружили вокруг, чтобы не сбили самолет. Из Кабула мы прилетели в Газни на вертолете и потом очень много летали. Работа у нас была диверсионная, и, как правило, мы больше работали возле пакистанской границы. Наша задача была уничтожить караваны, предотвратить попадание оружия в Афганистан. Мой первый выход для меня очень памятный. Это была операция возле пакистанской границы. Нас было двое минеров, наша задача была установить фугасы и мины. Мы немного не успели, были высоко в горах, когда увидели, что караван уже идет. Видели, что они уже заходят на территорию Афганистана. Нам нужно было быстро спуститься и уничтожить замыкающую машину, чтобы заблокировать каравану путь отхода. Мы хорошо отработали. Но было очень страшно. Когда на тебя бежит реальный «дух» с реальным автоматом в руках, это страшно. И потом все-таки это живой человек. Афганцы — храбрый народ. Они всю жизнь воюют. Для меня вообще был шок, что люди так могут жить. Ни света, ни газа. С детства с оружием.

Однажды мы захватили джип, на котором был установлен ДШК. Нам необходимо было убедиться, есть ли в одном из кишлаков душманы. Мы переоделись в афганскую одежду. С нами был военнопленный, который подсказывал нам дорогу. Когда мы ехали, было очень смешно смотреть, как «духи» машут нам руками. Они ни о чем не догадались. К тому моменту мы были загорелые и несколько дней не брились, отрастив бороды на афганский манер. Мы вошли в кишлак, увидели, что там была банда. После чего ночью была проведена операция, и банда была уничтожена. Ранений у меня не было, только два подрыва. Ощущения неприятные. В Кабул проблематично было улетать, отлеживался у нас в санчасти. До сих пор иногда голова побаливает. Я считаю, что все, кто служил в Афганистане, герои. Есть замечательные слова одного из ветеранов Великой Отечественной: «Война — это грязь, смерть и тяжелый труд». Очень сложно было возвращаться в Союз. Хотелось назад. За полтора года службы там все было честно и открыто. Там люди открывались за неделю, достаточно было пару раз сходить с этим человеком на боевой выход. Здесь же можно полжизни прожить и не узнать человека. Мне повезло, что я устроился в Эрмитаж. И вот там я проходил адаптацию. Искусство мне помогло. Там такие удивительные люди работают. Одно удовольствие было слушать экскурсоводов.

Наталья Кабацкая, Санкт-Петербург, Медик

Фото: Юлия Лисняк

Когда я попала в Афганистан, мне было 28 лет. Уже не девчонка, но поначалу было тяжело. Потом ко всему привыкаешь. Еще до войны я прочитала книгу Александра Проханова «Дерево в центре Кабула» и сразу заинтересовалась. Романтика, Восток… Меня хотели отправить в Болгарию, также предлагали Чехословакию. Я говорю: «Нет, не хочу! Мне на войну надо!» Хотела увидеть войну своими глазами. Я не могла себе представить, что эта война когда-то закончится. Мне казалось, что она будет вечной там. Усталость была ужасная, но мы об этом не думали. Держались друг за дружку. Врачи от усталости падали в обморок. Поддержат его под ручки, нальют чифиря, чтобы в себя пришел, — и опять оперировать. По родине, конечно, скучали ужасно. Но находили силы веселиться и праздники устраивали. У нас мальчик лежал с ранением глаз. Однажды прибегает девочка и говорит: «Наташ! Тут парня в Союз отправляют, он с тобой хочет попрощаться!» Я помню, он меня просил все с ним посидеть, за ручку подержать. Мы там все были и мамки, и няньки. Я-то знала, что он больше видеть не будет, но успокаивала, говорила что все будет хорошо. Попрощались, он меня поблагодарил. Потом лет через пять уже в Союзе видела его по телевизору. Он там идет с палочкой и женой, которая его дождалась. Очень за них порадовалась.

В бараке нашем жили около 50 девчонок. Романов было очень много. Многие знали, что это просто военно-полевой роман. У некоторых получалось и всерьез. Браков на самом деле было мало. Там обострялось ощущение жизни. Мужики уходили на войну и не знали, вернутся ли. Им казалось, что да, это любовь. А на самом деле все было очень просто. Очень хотелось жить. Они нуждались в ласке и нежности, хотелось знать, что он еще кому-то нужен. Кто поумнее был, тот, конечно, понимал, что все это временно. Для медика нет разницы, генерал или рядовой. Офицеры уколов боялись ничуть не меньше. И шутили мы с ними так же, как с солдатиками. Единственное — они пытались иногда щеки надувать, что вроде как они старше по званию. Солдаты могли сопли распустить. Но когда болеют, они все одинаковые. Мы еще и психологами были. Все выслушивали. Женщины-медики там были очень нужны. Это совсем другие руки и другое отношение к больному. После Афгана я еще работала в Чечне, но Афган, конечно, намного тяжелее, нагрузки были больше. Крови не хватало. Мы свою сдавали не только нашим, но и афганцам. Детишек так было жалко. «Духов» мы тоже лечили. Оказывали первую помощь, а потом сдавали их афганской контрразведке. Что с ними там делали, неизвестно. Адаптация к мирной жизни у медиков проходит гораздо проще, чем у военных. Те ребята, что по горам лазили да от каждого шороха прятались, долго потом не могли в себя прийти на гражданке. К сожалению, не было никакой психологической адаптации. А она им очень нужна была. Сейчас я работаю охранником, осталась немного военизированной. Вторая моя работа — медсестра в бассейне. Но если бы мне сейчас предложили поехать на войну, я бы с удовольствием поехала, просто помчалась бы, сломя голову. Военная бацилла, видимо, уже навсегда вселилась.

Валентина Воронкова, Санкт-Петербург, медик

Фото: Юлия Лисняк

Я окончила медицинское училище в Новгородской области. Просто хотелось поработать в загранке. Я пошла в военкомат, заполнила анкету, попросила, чтобы меня направили на работу в соцстрану. Через три месяца меня вызвали и объявили, что соцстраны нет, но есть Афганистан. В то время мы все были комсомольцы, я, конечно, не посмела сказать «нет» и отправилась в никуда. До этого я ничего про Афганистан не знала. В военкомате я спросила только, какую брать с собой одежду. Сказали: сменное нательное белье, там тепло. Когда нас привезли наш командир части сказал: «Девочки, здесь идет необъявленная война». Слово «война» я впервые услышала только тогда. На тот период времени были очень большие потери. Рядом находилась Панджшерское ущелье, где проходили крупные боевые операции. И раненых очень много поступало. Мы практически два часа в сутки спали. У нас было три стола и три операционные сестры. Замен не было. Сколько поступало раненых, столько мы должны прооперировать. Стояли, пока стоим. Климат было тяжело переносить. Ветер афганец досаждал. Стоишь, вроде тишина — и вдруг откуда ни возьмись начинается смерч, песок отовсюду летит. Но я ни о чем не жалею. Я приобрела огромный опыт, проверила себя на выносливость.

Однажды мы сидели отдыхали минутку от работы. И вдруг нам кричат: «Срочно в операционную!» Привезли капитана с дифтерией зева. Он задыхался. Нам удалось его спасти с хирургом. Этот случай мне хорошо запомнился. Были еще брюшнотифозные язвы. Их мало кто видел из хирургов. Инфекция поражала кишечник, и мы удаляли часть. Инфекций вообще было очень много. Помимо наших военных, мы оперировали еще мирное население. Однажды принесли мне крохотную девочку. Она такая симпатичная была, как кукла Барби, три года ей было. У нее ранение печени. Так мне ее жалко было. Прооперировали ее, и на следующий день семья забрала домой. Мы только первую помощь оказывали. У нас был дефицит ниток, кто-то однажды сказал хирургу: «Может, не будем их на афганцев тратить? Только для своих оставим!» Он ответил: «Чтобы я больше этого не слышал!» Я была молодой, и мне хотелось романтики. За ней я и поехала. Почти все заработанные деньги я проедала. Пока простою в операционной, столовая уже закрыта. Приходилось идти в магазин. Больше всего мне не хватало черного хлеба и молока. Там был только белый хлеб и сгущенка. После Афганистана я была в Чечне. С точки зрения медицины, чеченские кампании были более жестокие. Применялось другое оружие. Ранения были более серьезные. Была страшная синегнойная палочка, раненые только на пятые сутки поступали в Москву. Это меня убивало. Сейчас я бы с удовольствием съездила в Афганистан, очень хочу посмотреть.

Сергей Болтин, Полевской, Свердловская область, ефрейтор погранслужбы

Фото: Юлия Лисняк

Я был комсоргом на пограничной заставе в Благовещенском погранотряде. Однажды старший лейтенант из комсомольского отдела обмолвился, что скоро будет набираться группа в Афганистан, и я сказал, что хотел бы поехать. Это был такой юношеский романтизм, хотелось испытать себя. Возможность отказаться была. Мне сказали, что если я передумал, то меня просто отправят на другую заставу. Про войну мы тогда еще ничего не знали. Но были воспитаны в духе патриотизма и жаждали проявить себя как герои. Когда мы ехали в Афган, с нами был замполит Скворцов, почти всегда поддатый. Почему-то он больше сидел с солдатами, чем с офицерами. И вот он нам говорил: «Ребята, куда вы едете? Это не наша война. Нас там никто не ждет. Пусть афганцы сами между собой разбираются». Мое личное мнение: что когда начались большие потери, надо было выводить войска. Из одного моего небольшого городка восемь погибших было. Физически было очень тяжело, сначала мы копали окопы, потом землянки. Зимой погода такая, что в первой половине дня льет дождь, потом идет снег. Плащ-палатка, конечно, накинута, но она моментально становится мокрой, а после снега еще и ледяной. Зато со мной рядом такие прекрасные ребята служили. Под пули за друга лезли не задумываясь. Такие человеческие отношения я после Афгана очень редко видел.

За год я сходил на 32 операции. Пожалуй, самая запоминающаяся — это Кайсарская. На перевале «духи» разбили афганский батальон. Русских там до нас не было. Когда мы подошли, «духи» как начали кричать! Потом оказалось, что они магнитофон включили. У нас были ребята-татары, которые немного понимали язык дари. Так вот они перевели, что «духи» кричали: «Дети Ленина, сдавайтесь!» Мне так смешно стало. Когда уезжал в 83-м году, так мечтал уехать! Так же, как сейчас мечтаю вернуться. Так мне надоели эти горы, глаза бы их не видели, очень хотелось домой. Когда я вернулся, я понимал, что мне надо с кем-то общаться. Но боялся, что меня не поймут. И я стал больше общаться с «афганцами». Мы с полуслова понимали друг друга. Поначалу после возвращения Афганистан вызывал у меня ненависть и неприятие. Это была враждебная страна, где я потерял своих друзей. Столько зла он принес не только тем, кто погиб, но и тем, кто живой вернулся. Не секрет же, что многие начали пить, очень много разведенных. «Афганцы» сами по себе тяжеловатые люди, и жить с ними непросто. У меня было такое чувство, что Афган — это сплошное зло, столько семей из-за него было разрушено. Жизнь делится на до и после Афгана.