"Ашалемами" русскоязычные жители Франции называют кварталы, застроенные блочными многоквартирными домами, которые во множестве выросли на окраинах крупных французских городов. На русский "ашалемы" можно вольно перевести как "хрущобы", а происходит это слово от сокращения HLM (habitation a loyer modere), что означает " муниципальный дом с умеренной квартирной платой ", то есть социальное жилье.
Населяют эти районы преимущественно выходцы из бывших французских колоний, а также их дети и внуки. На протяжении нескольких десятилетий Франция привлекала трудовых мигрантов из стран Северной и Западной Африки. Они выполняли в бывшей метрополии неквалифицированную низкооплачиваемую работу, но были довольны и этим, поскольку на родине дела обстояли еще хуже.
Но прошли годы. Во Франции изменилась экономическая и социальная ситуация. Страна перешла из индустриальной в постиндустриальную эпоху, и потребность в дешевой и необразованной рабочей силе резко снизилась. Частью в этом виновен технический прогресс, частью - перевод промышленных производств в южно- и восточно-азиатские страны.
В результате дети и внуки приехавших во Францию иммигрантов оказались невостребованными. И вина за это лежит и на них самих, и на французских властях, долгое время закрывавших глаза на множащиеся проблемы. С одной стороны, у этнической, или, как ее политкорректно называют, "мультикультурной" молодежи мало перспектив на получение хорошего образования и, как следствие, хорошей работы. С другой стороны, подростки из "ашалемов" не особенно стремятся трудиться или получать специальность, видя более легкий способ обогащения в криминальной деятельности.
Большинство арабских и чернокожих подростков во Франции родились в этой стране и являются ее гражданами. Но в силу ряда обстоятельств они не могут считать себя полноценными французами, хотя и говорят на французском языке. Они оказались на перекрестке двух миров - патриархальной семейной общины, в которой выросли их родители и которую они старались воспроизвести на новом месте жительства, и урбанистической западной цивилизации, где критерии межличностных отношений кардинально отличаются от общинных.
В отличие от своих родителей, они морально не готовы убирать улицы, трудиться подсобными рабочими или становиться ремесленниками. Но и престижные профессии им, что называется, не светят. Кроме того, не стоит забывать, что в массе своей участники беспорядков - это люди даже не студенческого возраста. Очень многим из задержанных, а, следовательно, и опознанных погромщиков всего от 12 до 15 лет. А законы подростковой психологии еще никто не отменял, и они действительны для всех стран и всех этносов.
В чем-то похожую ситуацию социально-психологического сдвига переживал и Советский Союз в 1930-50-х годах, когда в связи со всеобщей индустриализацией и коллективизацией миллионы бывших крестьян стали горожанами. При этом еще долгое время они пытались сохранить общинный статус, который к тому же культивировался советской властью.
Характерным признаком этого является социальное иждивенчество и неготовность решать собственные проблемы самостоятельно. Привычка многих граждан во всем полагаться на государство продолжает оставаться и в современной России огромной проблемой, тормозящей развитие гражданского общества и интеграцию страны в современный мир.
Во Франции сложилась, конечно, во многом иная ситуация, но и здесь основная трудность состоит в процессе адаптации к современным реалиям. Если россияне оказались в XXI веке, имея в распоряжении глубоко законсервированные ценности XIX века, то иммигрантская община во Франции попала в будущее из глубокого средневековья.
В действительности каждая из этих версий имеет право на существование и даже подтверждается фактическими данными. Так, официальными безработными в некоторых иммигрантских кварталах являются фактически 100 процентов трудоспособного населения, тогда как во Франции этот уровень составляет около 10 процентов, а среди белых - еще меньше. Кроме того, присутствует явная и неявная дискриминация при получении работы и образования. Причем все-таки более важную роль играет в этом не этническая принадлежность соискателя должности, а его низкие профессиональные и деловые качества.
Версии о социальной природе конфликта придерживаются, главным образом, социалисты и, в целом, левые, включая коммунистов. Социалисты находятся в оппозиции к нынешнему правому правительству Франции, а многие мэры иммигрантских пригородов являются коммунистами.
Когда в первые дни погромов глава французского МВД Николя Саркози назвал разбушевавшихся подростков "сбродом", на него обрушился шквал критики со стороны либеральной прессы и левых политиков. От него стали требовать извинений, упирая на то, что нельзя так называть людей, которые стали жертвой сложившихся обстоятельств. Как говорится, "среда заела".
Однако именно при правительстве социалистов во Франции возник класс социальных иждивенцев в иммигрантской среде. Когда нужда в их рабочих руках отпала, им стали платить пособия, которые позволяли снимать дешевое жилье в этих самых "ашалемах". Также денег хватало на еду, одежду и скромные развлечения. В результате выросло целое поколение людей, которые даже никогда не видели, как работают их родители. И считают естественным, что те, кто поставил их в такое положение, то есть власти, должны и платить за это.
На социальные программы тратились и тратятся огромные средства. Но все эти меры являются тактическими, а не стратегическими. Вместо того чтобы дать нуждающимся возможность достичь чего-то большего самостоятельно, им дают подачку, развращая и одновременно раззадоривая.
Все преступления были направлены за редким исключением против собственности или против символов государственности, что подтверждает по сути анархический характер бунта. В отличие от Северной Африки и Ближнего Востока, где ислам становится признаком национальной самоидентификации, французская мультикультурная молодежь пока что в массе аполитична и внерелигиозна. Не стоит забывать, что подростки выросли в Европе и с детства сталкивались с массовой культурой общества потребления, идеалы которого диаметрально противоположны ценностям консервативной мусульманской цивилизации.
Лишь единицы из общей массы уезжали в арабские страны, чтобы изучать основы ислама или, тем более, испытать себя в боевых столкновениях с неверными. Попытки повлиять на молодежь через старшее поколение, традиционно пользующее на Востоке уважением, также обречены на неудачу, так как родители для французской этнической молодежи не являются безусловным авторитетом. Так что здесь можно увидеть и наличие традиционного западного конфликта отцов и детей, через который Европа, в массе своей, прошла в XIX-XX веках.
Между тем многие эксперты обращают внимание и на некоторую двусмысленность ситуации, в которой оказались французы. Провозглашая принципы свободы, равенства и братства и являясь апологетами политкорректности, даже большими чем американцы, французы вместе с тем очень чувствительно относятся к тому, что им приходится сосуществовать с людьми с иным мировоззрением. Это в свою очередь ведет к дискриминации "чужих", проявляемой зачастую на бытовом уровне.
Человека могут не принять на работу или не пустить в ночной клуб не столько потому, что он не белый, а потому, что от него можно ожидать неприятностей из-за того, что он не белый. Дети иммигрантов, даже если они очень стараются почувствовать себя французами, не могут этого не осознавать.
Как уже говорилось, обиды накапливались десятилетиями. Франция, пригласившая к себе жителей своих бывших колоний, сама вытесняла их в гетто, каковыми на самом деле являются кварталы социального жилья. Да и сами иммигранты образовывали общины, стараясь дистанцироваться от чуждого окружения, в котором они оказались. Власти делали вид, что все идет как надо, и по разным причинам предпочитали закрывать глаза на постоянно ухудшающуюся ситуацию. В период выборов это было связано с борьбой за голоса избирателей, а став членами правительства или парламента, политики находили более важные дела.
Но теперь Франции придется в любом случае искать для этнической молодежи иные стимулы для удержания ее в рамках закона. В частности, этому способствует и демографический фактор. Франция, как и вся Европа, стремительно стареет, все больше денег требуется на пенсионные выплаты и обеспечение социальных гарантий. Поэтому задабривать безработную молодежь из иммигрантских кварталов лишь путем увеличения пособий уже не получится. Придется искать другие, более эффективные пути ее интеграции в общество.
Во Франции, как выяснилось, тема этнической уличной преступности была вообще брошена на самотек. Полиция старалась не появляться в "ашалемах", чтобы не стать жертвой нападения и не провоцировать озлобленных местных жителей. Существовали негласные договоренности с криминальными авторитетами, что они постараются не допускать тяжких преступлений, а полиция будет закрывать глаза на наркоторговлю, сутенерство и уличные драки.
Однако Саркози, объявив крестовый поход против преступности, задел интересы криминалитета. Попытки возобновить патрулирование бедных пригородов оказались сродни вводу ОМОНа на фанатский сектор стадиона во время футбольного матча. И при этом, несмотря на грозные заявления министра МВД, полиция проявляет крайнюю степень выдержки, не открывая огонь на поражение.
В условиях введенного в настоящее время чрезвычайного положения нарушителей будут страшить не только тюремные сроки, как правило, небольшие, но и штрафы в несколько тысяч евро за нанесенный ущерб. А когда дело идет о собственном кармане, любой человек становится осторожнее. Кроме того, Саркози частично прислушался к правым националистам, требовавшим выселять всех бунтовщиков на историческую родину.
Сделать это по закону, конечно, невозможно, так как, и об этом уже говорилось, большинство участников беспорядков являются гражданами Франции. Но есть еще нелегальные иммигранты и иностранцы, имеющие во Франции вид на жительство. Вот эту категорию смутьянов глава французского МВД и предлагает депортировать. Впрочем, неизвестно, станет ли это предостережением для других или вызовет новый взрыв негодования.
Что касается пряника, то пока премьер-министр де Вильпен туманно выразился о готовности предоставить новые социальные гарантии наименее защищенным слоям населения и принять ряд программ, направленных на фактическую, а не гипотетическую интеграцию мультикультурной молодежи во французское общество. В чем же будут заключаться эти меры, пока доподлинно неизвестно.
Возможно, власти надеются. что погромы в любом случае пойдут на спад, поскольку подростковая энергия, хоть и могуча, но не беспредельна. После этого на некоторое время наступит затишье, а со следующим всплеском эмоций придется разбираться уже другому правительству.
Хотя спустить дело на тормозах у политиков вряд ли получится. Десять процентов от 60-миллионого населения Франции составляют выходцы из колоний, в основном мусульмане. И все они испытывают сходные проблемы. Так что решать социально-этническую шараду с криминальным уклоном французам придется в любом случае.