В авторитетном немецком журнале Der Spiegel появилась заметка, из которой следует, что в 1990 году, когда полным ходом шли переговоры о будущем объединении Германии, к западногерманским дипломатам в Москве обратились советские представители с предложением обсудить статус Калининградской области - части бывшей немецкой провинции Восточная Пруссия, которая по итогам Потсдамских соглашений была поделена между Польшей и СССР. После ознакомительной беседы, состоявшейся в московском посольстве ФРГ, немцы от дальнейших переговоров отказались. Как именно руководство СССР собиралось решить калининградский вопрос, так и осталось неизвестным.
В своей публикации журналисты Spiegel ссылаются на секретную телеграмму от 2 июля 1990 года, которое посольство ФРГ в Москве отправило в Бонн. В ней сообщалось, что летом 90-го к немецким дипломатам обратился генерал-майор Гели Батенин (в транскрипции Spiegel - Geli Batenin), который встретился с шефом протокола при посольстве ФРГ Иоахимом фон Арнимом (Joachim von Arnim). Генерал озвучил интерес советской стороны к переговорам по бывшей Восточной Пруссии, заявив, что "эта проблема в ближайшей или отдаленной перспективе так или иначе встанет между СССР и Германией". "По словам Батенина, он посетил эту область, и она, по его мнению, представляет собой во всех отношениях отсталый регион не только в сравнении с довоенным положением, но и в сравнении с уровнем развития в России. Луга запущены, деревни пришли в упадок, река Преголя воняет как канализация. То есть, область явно представляет собой балласт", - пишет Spiegel.
Фон Арним отреагировал сдержанно, заявив, что официальная позиция Бонна хорошо известна: в процессе объединения Германии речь идет только о Федеративной республике, ГДР и Берлине. Шеф протокола отметил, что если СССР испытывает "сложности с развитием северных областей бывшей Восточной Пруссии, то это его проблемы". На этом попытки навести мосты по вопросу о будущей принадлежности Калининградской области завершились. Можно было бы даже удивиться благородству западногерманской стороны, а заодно и широте взглядов советских представителей в лице генерал-майора Батенина. Однако, что касается ФРГ, то речь шла не о благородстве, а о трезвом расчете.
Само объединение Германии не было каким-то победным шествием, несмотря на царившую в обществе эйфорию в первые месяцы после падения Берлинской стены. Друзья - соседи по Европе с обеспокоенностью следили за действиями кабинета Гельмута Коля. Многих страшил образ объединенной Германии, которая, как полагали в том же Лондоне и Париже, может вновь вспомнить довоенные амбиции и попытаться подмять под себя европейский континент. В марте 1990 года "железная леди" Маргарет Тэтчер призвала Францию объединить усилия перед лицом "немецкой угрозы". В британских документах отмечается, что госпожа Тэтчер "пришла в ужас", когда ей сообщили, что, отмечая падение Стены, депутаты бундестага якобы затянули "Германия превыше всего". Сообщение, впрочем, оказалось ложным.
Франсуа Миттеран также крайне негативно воспринял известие о падении Берлинской стены, заявив, что новая объединенная Германия будет еще опасней, чем при Гитлере. В беседе с советником Маргарет Тэтчер Чарльзом Пауэллом (Charles Powell), состоявшейся 20 января 1990 года, французский президент изрек, что объединение Германии повлечет за собой возрождение "плохих" немцев, которые одно время доминировали в Европе, а сама Европа будет отброшена назад к ситуации, в которой находилась еще до Первой мировой войны. Польша опасалась, что объединение Германии может привести к попыткам пересмотра границ по Одеру и Нейсе: после Второй мировой польско-немецкая граница была передвинута на запад, чтобы компенсировать Польше потерю территорий, аннексированных СССР в 1939 году.
Даже в самой Германии не было единства по вопросу об объединении. Так, известный писатель Гюнтер Грасс публично призвал к конфедерации из двух немецких государств, к созданию культурной, а не государственной немецкой общности, подчеркивая, что как единое государство Германия просуществовала в общей сложности всего 75 лет - в виде Германской империи во второй половине ХIX века, Веймарской республики и Третьего Рейха в первой половине XX-го, и ничего хорошего из такого государственного единства не вышло. И хотя последующие события доказали безосновательность опасений относительно новой объединенной Германии, в начале 90-х ситуация была крайне нервозной. Поэтому сдержанность немецкого дипломата, которому предложили обсудить еще и судьбу Калининграда, вполне понятна. Как отмечает Spiegel, фон Арним вообще счел генерал-майора Батенина агентом советских спецслужб.
В глазах немецкого дипломата все это весьма напоминало провокацию. Объединение Германии проходило под лозунгом воссоединения немецкого народа, волею судеб разделенного границей. Именно поэтому позиция Бонна была такова: ФРГ, ГДР и Берлин. А в Калининградской области немецкого народа нет, поэтому речь тут могла идти только о территориальном приращении, которое сильно отдавало бы реваншизмом и лишь напугало бы мировое сообщество. А что если после Восточной Пруссии немцы потребуют вернуть им еще и Силезию? А потом и Западную Пруссию с Гданьском в придачу, ну и кусочек Померании - зря что ли Генрих Лев воевал славян?
Иными словами, вопрос о Калининградской области - северной части бывшей Восточной Пруссии - напрямую противоречил концепции происходивших в то время процессов. Одно публичное упоминание об этом грозило дискредитировать идею немецкого единства как таковую. Иоахим фон Арним, судя по всему, понимал в текущей международной политике гораздо больше советского генерал-майора, оказавшегося у него в собеседниках, и прекрасно знал, что именно поставлено на карту. Вполне естественно, что он поспешил раз и навсегда закрыть эту тему, пока сведения о ней не просочились в СМИ. Телеграмма о встрече с советским генералом ушла в Бонн под грифом "секретно".
С немцами, таким образом, все понятно, но вот чем руководствовалась советская сторона, предлагая обсудить статус Калининградской области, остается загадкой.
Желанием предупредить еще даже не возникшие дипломатические осложнения? Но ведь это абсурдно - искусственно фабриковать международную проблему ради ее успешного разрешения. Готовностью избавиться, как от балласта, от Калининградской области с ее воняющей канализацией рекой? А может быть, речь и впрямь шла о некоей провокации, направленной на то, чтобы торпедировать процесс объединения Германии, или, на худой конец, вызвав дипломатический скандал, добыть себе дополнительные козыри на переговорах с немецкой стороной? Но Бонн, по некоторым данным, и так был готов поступиться очень многим, лишь бы Германии дали объединиться. Насколько серьезным было смелое и одновременно нелепое предложение, сделанное советской стороной? Ответ на это могла бы дать фигура советского переговорщика - генерал-майора Гели Батенина.
Кто такой Батенин? Ответить на этот вопрос не просто, поэтому лучше говорить о предположениях. Итак, в немецкой транскрипции его имя выглядит как Geli Batenin, то есть Гели Батенин. В интернете не много информации по этим словам. "Независимая газета", впрочем, покопавшись в редакционных архивах, нашла публикацию Berliner Zeitung от 5 мая 1990 года, в которой Гели Батенин фигурирует как "военный эксперт ЦК", давший интервью по вопросу о возможном членстве Германии в НАТО. "В его лице речь, по-видимому, идет об одной из ряда закулисных фигур, игравших или пытавшихся играть некую роль в сумбуре тогдашней линии Кремля в германском вопросе", - отмечает НГ. Однако гораздо больше информации о генерал-майоре Батенине можно найти в англоязычных публикациях. Там он фигурирует как Geliy/Gely Viktorovich Batenin. Вероятно, речь идет о человеке по имени Гелий Викторович Батенин, который, кстати, является автором книги "Европа. Контуры безопасности".
В книге Питера Винсента Прая (Peter Vincent Pry) "War scare: Russia and America on the nuclear brink", вышедшей в 1999 году, о нем сказано следующее. "Генерал Гелий Викторович Батенин, бывший командующий подразделением межконтинентальных баллистических ракет SS-18. В период, когда он раскрыл информацию о российской ядерной кнопке, занимал пост главного военного советника при министерстве обороны и министерстве иностранных дел по вопросам о контроле над ядерными вооружениями. Батенин являлся самым высокопоставленным, обладающим широкими властными полномочиями представителем России, который публично рассказал о работе российского командования стратегическими силами. Его показания об опасностях, которые несет в себе российская система командования и контроля [над ядерным оружием], представляют особую ценность с учетом его биографии и нашедших неоднократное подтверждение дружеских чувств и честности по отношению к Западу. Он один из немногих российских военных, кто последовательно поддерживал реформы российской политики, экономики и вооруженных сил в соответствии с демократическими западными образцами. Он не раз рисковал своей карьерой, находясь в оппозиции генштабу, выступая за окончание конфронтации между востоком и западом и установление партнерских отношений между США и Россией. Рассказывая западному журналисту о том, как функционируют российские ядерные силы, он, вероятно, рисковал своей жизнью".
О каком интервью идет речь, с уверенность сказать нельзя. Может быть, о том, которое в 1993 году Гелий Викторович Батенин дал журналисту Джону Г. Хайнесу (John G. Hines) в городе Макляйн (McLean), штат Вирджиния. Интервью содержит маленькую биографическую справку о на сей раз генерал-лейтенанте Батенине. Он начал карьеру в артиллерии, в 60-е годы перешел в ракетные войска стратегического назначения. С конца 70-х до середины 80-х Батенин работал, исполняя различные поручения, под руководством маршала Ахромеева, занимавшего в то время пост главы Главного оперативного управления (ГОУ) Вооруженных сил СССР. Позднее являлся первым заместителем начальника Генерального штаба при Николае Огаркове.
Иными словами, генерал Гелий Батенин, явно не был простым провокатором или агентом спецслужб, явившимся в посольство ФРГ в Москве, чтобы прощупать почву по поводу Калининградской области. Также маловероятно, что он действовал по собственной инициативе. Кого он представлял, пожалуй, так и останется неизвестным. Наверняка не маршала Ахромеева, покончившего жизнь самоубийством после путча ГКЧП. Было ли советское руководство на самом деле готово обсуждать с ФРГ судьбу Калининградской области, или, может, фон Арним что-то не так понял? В любом случае, весь этот инцидент свидетельствует не только о крайне сложной международной обстановке начала 90-х годов, но и о властной и политической неразберихе, царившей в советском руководстве. Вот и получается, что немцам в процессе переговоров с СССР об объединении Германии (которое, кстати, произошло через несколько месяцев после встречи фон Арнима и Батенина) приходилось думать за двоих: за себя и за того парня, который на время потерял голову.
Алексей Демьянов