В середине мая в издательстве АСТ выходит новая повесть Захара Прилепина "Черная обезьяна". Главный герой - преуспевающий писатель и журналист - оказывается персонажем сразу нескольких странным образом связанных между собой историй: массовое убийство в подмосковном городке, легенда о нападении на древний город жестоких недоростков и история о безжалостных солдатах-подростках в Африке. Эта книга, по словам самого Прилепина, "о темных сторонах человеческой психики". В преддверии выхода "Черной обезьяны" "Лента.ру" публикует фрагмент новой повести, предоставленный издательством АСТ.
Больше всего мальчик любил ходить в мясные лавки. Сестру от этого запаха мутило, его нет.
Впрочем, он и сестре не до конца доверял - она отворачивалась от мясных туш с тем же видом, с каким отворачивалась от молодых людей на вечерних играх.
Сестра говорила, что юноши пахнут мясом, печенью, почками, потом, кровью, что вместе они похожи на псарню, и ещё у них на плечах угри, но он явственно видел: тут что-то не так, и молодое живое мясо куда более любопытно, чем противно ей, и собачьи повадки, скорей, привлекают, чем отталкивают; да и угри, ну что…
У сестры на руке красовался браслет. Она крутила его пальцами, когда думала. Иногда казалось, что если она перестанет крутить браслет - она не сможет думать.
Мясные лавки были на большом рынке, неподалёку стояли хлебопекарни, давильни, амбары. За рынком была тюрьма для рабов. Пройдя через рынок и своровав сливу или мандарин, он выбегал к тюрьме.
Рабы-мужчины и женщины-рабы находились раздельно, но видели друг друга. Казалось странным, что живущие в пахучих клетках, почти таких же, как в зверинце, многие рабы вовсе не тоскуют, но, напротив, на разных языках весело ругаются, иногда дерутся или жестами зовут рабынь.
На пыльной площадке меж клетками всегда сидели четверо солдат, играли в кости или, притомившись игрой, лежали, приладив под головы щиты. Солдаты, казалось, не замечали криков из клеток. Но порой, когда кто-то из солдат всерьёз проигрывался в кости – он мог вскочить и со злобой броситься на кричавших, ударить щитом по клетке или напугать рабов, размахивая копьём и делая выпады меж железных прутьев. Рабы тогда отстранялись, скорей изображая испуг, чем испытывая его. Они знали, что никто из солдат не убьёт и даже не рискнёт нанести рану любому из них – рабы стоили денег; солдаты не имели столько монет.
Когда солдат отходил от клетки - ему могли вслед плюнуть или прокричать что-то обидное. Но тут у рабов был другой риск: однажды обидевшийся солдат во время разноса еды подошёл к той клетке, откуда кричали обиднее всего, и будто случайно задел чан с едой. Чан упал на бок, еды осталось мало. Тогда рабы стали сами бить того, кто обидел солдата, хотя час назад смеялись его шуткам и плевкам.
Рабы бывали с маленькими, как у сусликов, глазами и с глазами большими, как у коров, безбородые, с курчавыми бородами, либо со смешными, как лисий хвост, бородками, с жёлтой кожей и тёмнокожие, с кожей такой, словно на неё светило солнце и дул ветер и в морщинах прижилась жёсткая пыль, со временем ставшая новой кожей.
Ещё была рабыня с белой шеей, и с большой и твёрдой, как две детские головы, грудью. Её никак не могли продать – она стоила дорого. Её не продавали даже на час - иначе её цена при покупке насовсем сразу упала бы. Иногда приходили покупатели - но даже он, мальчик, сразу понимал, что пришедшие не готовы купить её, а просто им нравится трогать её рот, груди, спину.
Служка, проводивший покупателей, тоже это понимал, но не подавал вида, а только кивал, улыбался скользкой улыбкой, смотрел меткими зрачками. Мальчик знал служку - они жили на одной улице; однажды служка вывозил навоз на тележке, подскользнулся и упал туда лицом; когда он поднялся - был виден только открытый рот, даже глаза пропали; вся улица смеялась.
У входа в тюрьму тоже сидели солдаты, и опять совсем не страшные - они были из провинции и, как многие пришедшие из провинции, казались глупыми.
Мальчик помнил, как зовут одного солдата по имени.
Солдат повторял одни и те же особые солдатские шутки - не смешные, но очень грубые, сам себе смеялся; и всё говорил: принеси зажаренную мясную кость, даже лепёшки не надо - я отдам тебе за кость нож. При этом показывал большой, красивый клинок.
Мальчик знал, что солдат обманет - возьмёт еду, а клинок не отдаст. Никто не отдаст такой клинок за еду, которую можно сразу съесть.
Солдат мог пойти в лавки к менялам, постучать рукоятью в ставни - и обменять клинок сразу на три ноги, жареную, сырую и копчёную, баранью, телячью и гусиную, тут же выпить молодого вина, забрать с собой большой хлеб, масло в виноградных листах, сладостей - и даже в таком случае быть немного обманутым.
Но солдат не делал этого, ему, быть может, просто нравилось хвастаться клинком. Наверное, когда он уходил из своей деревни - клинок ему отдал отец, чтобы сын вернулся, приведя лошадь, раба и принеся много разных блестящих монет в мешочке на груди.
Откуда отец знал, что сын глупец и хвастун.
Солдат говорил мальчику, кивая на белую рабыню:
- Эта женщина тоже ходила в пурпуре, она имела прислугу, а теперь она ходит в общую лохань на виду у всех. Скоро она перестанет стесняться себя, и будет вести себя хуже, чем обезьяна.
Мальчику казалось, что солдат говорит так из обиды. Ему трудно вынести, что у рабыни такая белая грудь, и ему проще было бы сторожить обезьяну.
Солдат говорил:
- Я был как-то в походе - видишь, какая у меня нога? Она обморожена. Там снег идёт на равнине, и выпадает его столько, сколько лежит в наших горах. Там такие снега, что лошади не могут идти, а солдаты умирают от холода, не успев найти, кого бы убить. Если развести костёр - то жарко будет только лицу, а на спине нарастут ледяные доспехи. Если повернуться спиной - то доспехи растают, а лицо покроется коркой, и пока в этой корке есть дырка для рта - человек жив, а когда дырка зарастает - значит, он не дышит.
Мальчик не мог представить такую корку и всё вспоминал служку с навозным ртом.
Служке никак не могли найти невесту, потому что у него и кличка была "навозный рот". И лицо у него было таким, словно он смыл навоз, а налёт всё равно остался. И этим налётом он пах.
Солдат вставал и показывал, как ходит его обмороженная нога - она ходит хуже, чем не обмороженная. Сначала обмороженная делает такой шаг, словно боится наступить сама на себя, а потом не обмороженная ловко пристраивается рядом. И так всё время.
Солдат мог врать про ногу.
Здесь стоял небольшой гарнизон - город находился не так близко к границам, чтоб опасаться кого-либо; и последние враги приходили сюда, когда отец мальчика был юн. Настолько юн, что ему не дали оружия.
Мальчика это всегда сердило, как будто отец был виновен в своём возрасте.
Хотя последнее время мальчик не очень доверял словам отца. Ему стало казаться, что отцу не дали копья, оттого что он с юности служил составителем бумаг и переписчиком.
В городе их было всего несколько - и, видя друг друга ежедневно и даже выпивая иногда вместе в старом городе, где всё было дешевле, они всё равно за глаза говорили друг о друге плохо.
Отец говорил, что буквы у него сидят как петушок и курочки - три, четыре или пять - на одной жёрдочке. А у другого переписчика буквы такие, словно дурак зашёл в курятник и ударил по насесту изо всех сил палкой.
В следующий раз, разглядывая чужую рукопись, отец пожаловался, что видит здесь буквы расползшиеся, как виноград, на который наступили ногой. К тому же в каждом третьем слове не хватает столько же букв, сколько недостаёт зубов у составлявшего текст писца при улыбке. Лишённое нужных букв слово смешит, а всякая хорошо снаряжённая мысль к окончанию фразы добирается без сандалий, распоясанная и с лёгкой придурью на личине.
Если почти у всех других отцов с их улицы обрастали мозолями обе ладони, то у отца мальчика были намозолены только пальцы на правой руке - три, кроме безымянного и мизинца. Иногда мать готовила отцу раствор из масел, и он там держал руку.
Отец говорил, что этой рукой кормит всех, и мальчику тогда казалось, что его вот-вот заставят облизывать грязное масло с мозолистых и окривевших в письме пальцев.
У матери тоже часто были сырые руки - но у неё сырость запястий, ладоней и пальцев была такая, словно она только что черпала рукой арбуз.
А отец за что бы ни брался - всё было масляным. На одежде у него тоже всегда были жирные следы, но он и ел неопрятно, и пил словно куда-то в бороду, а не в рот. Отчего так скоро пьянел, непонятно.
Про отца же говорили, что он не гнёт линию письма, которую нужно гнуть как ветвь, - но, напротив, у него каждая черта торчит как копьё, оттого, что все мысли у него, смеялись другие переписчики, о своём копье.
Отец в это время выходил из питейной, - а когда возвращался, все делали вид, что говорили не о нём.
Мальчик думал, что раз так, отец хотя бы умеет бросать копьё. Но однажды, хмельные, отец и его друзья, возле деревянной стены амбара решили испробовать в метании свои силы. Они упросили солдата дать им копьё, отец бросил первым, оно воткнулось в землю, не долетев, но даже в земле не удержалось.
Вчера ранним утром мать и отец отвратительно ругались.
Мать кричала:
- Ты был писец, а станешь подонок черни, худший из прокажённых. На тебе уже ползают паразиты!
Мальчик увидел впервые, что отец плакал и драл ногтями сырое, как телячий язык, лицо.
- Хоть бы кто-нибудь пришёл и убил нас всех! – повторяла мать каким-то чужим, невыносимым голосом.
Мальчик выбежал на улицу, и здесь его поймал за рукав служка с навозным ртом:
- Ты знаешь, что твой отец больше не писец? - спросил он с ехидством. - Он работает при нечистотной канаве на вельможных дворах! Знаешь? А знаешь, что по нему ползают такие насекомые, что его больше не пустят в питейную? Пока ты воруешь сливы и смотришь на мясо, свои монеты он тратит на рабынь!
Мальчик вырвался и плюнул в сторону навозного рта.
Он прибежал к тюрьме, но рабам ещё не приносили еды - их кормили раз в день - и поэтому они спали, всегда уставшие от голода.
Если пройти дальше тюрьмы, то увидишь старый город.
Туда лучше не ходить одному - могут обидеть живущие там.
Безбоязненно по старому городу бродит только потерявший рассудок сын лекаря. Если в него кинуть камнем, он не заметит, только пробежит немного на танцующих ногах, а потом опять перейдёт на мелкий, суетливый шаг.
Но лучше не кидать камень, потому что кто-нибудь нажалуется лекарю, и тот не придёт лечить домашнюю скотину.
Сегодня, впрочем, было всё равно - можно было идти в старый город, можно было кинуть камень в безумного - какая разница, если у тебя отец подонок черни, покрытый паразитами?
В старый город ведёт мост. Река течёт через город, из неё берут воду. Под мостом растут лилии. Если опустить лицо в лилию - запах будет ласковый и неотвязный, как от недавно умершей кошки, лежащей где-то в кустах.
Сразу за мостом расползлись виноградники, но их сторожат. А жаль: там растёт виноград тяжёлый, как речной песок, не то что дикий. Если сорвать одну гроздь и взять из дома лепёшку – то этим можно насытиться.
В старом городе улицы гораздо уже, и на них выливают больше помоев.
Труба для стока нечистот на весь город только одна – её провели от вельможных дворов, где живут самые главные люди. Навозный рот сказал, что там, у трубы, теперь работает отец мальчика.
Если по старому городу едет повозка – она может застрять в помоях.
Тяжёлые вещи горожане перевозят на мулах. Некоторые ездят на ослах. На лошадях передвигаются только богатые люди. Слон в городе только один, он в годах и туп.
В старом городе живёт юноша, которого отец приковал цепью к гончарному кругу, потому что он умеет делать из глины пузатые горшки, царственных всадников и весёлые свистульки. Раньше юноша всё время сбегал из дома, а теперь ходит на цепи, руки в глиняной корке, ногти коричневые. Кажется, его зовут Исай.
Прыгая через колеи, полные помоями, и стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не привлекать ничьё внимание, мальчик спешил в сторону крепостных стен.
На крепостную стену может взойти любой. Лестницы там давно уже шатаются, не хватает многих ступеней, а дозорные часто пропадают у местных вдов. Зато со стены видно, куда из города уходит река, и как за городом рыбаки ловят сетями рыбу. Ещё видны большие луга, на которых пасутся стада овец. Видна старая сигнальная башня: с неё, говорят, заметна другая сторожевая башня, не различимая отсюда, с крепостных стен.
Выходить из города мальчику запрещала мать: к вечеру ворота закрываются, и ещё помнился случай, когда не попавшие в город юноши были ночью разодраны в лугах хищниками. Часовые слышали их вопли, но не решились помочь.
Мальчик сначала смотрел, как бродят по воде рыбаки. Мысленно он играл в рыбу, которая уходит из сетей. Сначала рыба металась вдоль берега, затем пробовала затаиться в корягах, но потом, поняв, что круг замыкается, стремительно прорывалась в глубину меж ног крайнего рыбака. Рыбак, почувствовав лодыжкой щекотное движенье хвоста большой рыбы то ли огорчился, то ли рассмеялся, со стены было не рассмотреть, да и рыбе всё равно, что там у рыбака на лице.
Потом мальчик смотрел, как собаки гоняют глупых овец, и некоторое время думал, в кого ему играть: в пса или в волка, который затаился в овраге и смотрит прищуренными глазами, чуть процарапывая каменистую землю лапами, которым не терпится сделать прыжок.
Всякий пёс слабее волка, но пёс понимает человеческую речь, а волк нет.
У мальчика возле дома жила большая собака, которая говорила одно слово из человеческой речи. Разевалась огромная чёрную пасть, и вдруг раздавалось: "Мама!"
Даже навозный служка забегал посмотреть на это чудо.
Из оврага вышли невысокие люди с оружием. Когда пастух поднялся им навстречу - он оказался выше их всех и смотрел на пришедших сверху вниз, но это продолжалось недолго, потому что пастух упал наземь. Куда и как его ударили, мальчик не понял, но явственно увидел, что во второй раз пастуху быстрым движением воткнули меч куда-то в лицо; это было так странно, словно он спрятал монету во рту и ему захотели разжать зубы. Пастух в ответ на это взмахнул руками, пытаясь хлопнуть в ладоши, но сил на хлопок не хватило и руки его опали на траву.
Мальчик вскрикнул и сделал шаг назад, словно его попытались подцепить железным когтём за тонкую ноздрю. Он оглянулся по сторонам, и увидел на стенах лишь одного солдата, но до него было далеко. Остальные спали внизу, под стеною, разомлев на солнце и сняв доспехи.
Никак не умея придумать, что делать, мальчик вновь обернулся к стаду, истекающему кровью пастуху и пришедшим людям.
Рыбаки, стоя по колено в воде, тоже смотрели на упавшего пастуха.
Пришедшие двинулись к реке. Бросив сети, рыбаки сначала побежали, а затем поплыли к другому берегу. Только один рыбак, тот самый, меж ног которого юркнула рыба, запутался в сетях и упал. Ему никто не помог.
Когда рыбаки почти уже доплыли до другого, высокого берега – там тоже появились низкорослые люди, несколько из них держали в руках луки.
Рыбаки кинулись было обратно, но с той стороны, где так и путался в сетях и, кажется, что-то кричал их собрат, уже начали пускать стрелы.
Почти всех рыбаков убили очень быстро, лишь один всё время нырял, и выныривал в неожиданных местах, но и ему, наконец, попала стрела в голову, и он сначала утянул её за собой на дно, но вскоре труп вынесло на отмель, и стрела вновь показала оперенье, которое чуть пошатывалось от движения воды. На стрелу села стрекоза.
В городе неожиданно начал бить набатный колокол на проездной башне, и в это же мгновение стрекоза взлетела.
Низкорослые люди шли отовсюду: поднимались из оврага, бежали вдоль берега, многие были уже возле самых стен, и только сейчас мальчик заметил, что на далёкой сигнальной башне, оказывается, горел огонь, но его никто не увидел вовремя.
Ворота успели закрыть: когда мальчик оглянулся вокруг, на стенах неожиданно оказалось много солдат и необычайно встревоженных городских людей. Иные из солдат были голые по пояс - они спешно натягивали свои чешуйчатые рубахи и шлемы. Кто-то, уже одетый, метался в поисках потерянного оружия. Кто-то искал сотника, крича и расталкивая столпившихся вокруг.
Только сейчас мальчик осознал, какой грохот, крик и звон поднялся.
- Это неведомый народ! Ни с юга и не с севера! – сказал кто-то неподалёку, - Это неведомые малые люди!
Чудно - но в этом гвалте было слышно, как несколько раз кто-то тихо свистнул. Мальчик оглянулся вокруг, желая увидеть недоумка, нашедшего время свистеть, но бежавший мимо солдат нарочно сшиб его и упал рядом сам:
- Лежи! Зачем ты стоишь тут? Надо прятаться! – зашипел он безбожно шепелявя на каждой шипящей букве.
Сначала мальчик видел только деревянный настил, и чувствовал хриплое дыхание солдата, потом вывернулся из-под его рук и увидел в нескольких шагах сидящего человека со стрелой в горле. Тот пытался вздохнуть и оглядывался вокруг так, словно что-то потерял.
Снова раздался свист, мальчик задрал голову и увидел, как несколько стрел промелькнуло в небе, совсем невысоко над стеною.
У многих бойниц уже стояли стрелки и били из луков в тех, кто топтал луга и шёл вдоль реки к городу.
Солдат, пролежавший рядом с мальчиком чуть дольше, чем было нужно, наконец, вскочил и побежал по лестнице вниз, к воротам. Там, толкаясь и падая, суетились люди, укрепляя запертые ворота деревянными балками. Солдат смешался с толпою, больше мешая, чем помогая, но его заметил десятник, и злобно крича, отправил обратно на стену.
Мальчик всё никак не решался посмотреть в бойницу, уверенный, что ему в лицо немедленно вонзится стрела. Сидя, он всматривался в городские постройки, уверенный, что пока он находится спиной к опасности - опасность не взглянет на него.
С городских складов, бешено погоняя мулов, уже волокли старую машину, метавшую камни, когда-то привезённую войском из чужого города и прозванную горожанами "жабой". Её давно убрали от стен за ненадобностью.
Под крепостью разжигали костры и тащили к огню огромные чаны.
Рядом кто-то засмеялся. Мальчик поднял глаза и увидел того солдата, что пытался торговать ножом в обмен на мясную кость. Он смотрел в бойницу и, указывая рукой, кричал:
- Это же недоростки! Чада кривоногие! Их копья короче руки! Они же без доспехов! Потому что нет доспехов для младенца, зайца и черепахи! Посмотрите, они никак не могут поднять свои лестницы - им не хватает сил!
На излёте, в шлем солдата попала стрела, и он поймал её, когда она падала ему под ноги.
- Их стрелы еле летят! - закричал он, озираясь по сторонам и потрясая пойманной стрелой.
- Еле летят! Еле впиваются! Еле убивают! - ответили ему со злобой.
У бойниц уже лежали раненые и убитые, из них текла кровь.
Не зная кому верить, мальчик всё-таки поднялся и сделал шаг к той бойнице, где безбоязненно стоял знакомый ему солдат.
Солнце ослепило глаза, но, щурясь, мальчик увидел, что малые люди были уже повсюду - их копошащееся, червивое множество заполнило весь луг и оба берега реки.
Овец они отогнали назад: мальчик увидел белые, мятущиеся, курчавые овечьи пятна среди другого убойного скота, который малые люди пригнали за собой.
Было видно, что пока идущие впереди уже бьются в ворота и пытаются поднять на крепостные стены лестницы, иные из малых людей просто уселись в траву и что-то едят, или сосут молоко прямо из козьего вымени, или меняют обувь. Несколько десятков или даже сотен малых людей пило воду из реки и купалось прямо в одежде.
Их низкорослые лучники, впрочем, выстроились то здесь, то там, неподалёку от стен.
- Нет, ты посмотри, - смеялся солдат. - Их стрелы засыпают на лету!
Здесь он пригнулся, надавив и мальчику на темя, потому что многие стрелы всё-таки помнили, куда они летят.
- Только недоростков всемеро больше, чем всех жителей города, вместе с нашими кошками, курами, собаками и скотом, - добавил солдат, весело жмурясь всем лицом.
- Если бы они были чуть быстрее, - радостно кричал он, - они бы уже вошли в город.
На головах кое-кого из пришедших были надеты, несмотря на жару, войлочные шапки.
Присмотревшись ещё, мальчик увидел, что встречались также простоволосые, несколько были в шлемах, но большинство малых людей украсили свои головы цветочными венками. Просто поначалу в многотысячном копошении казалось, что это луговые цветы то собираются в букеты, то разбегаются в разные стороны.
Теперь цветы, покачиваясь, плыли к городу.
Знамён у недоростков не было вовсе.
Неподалёку от мальчика и солдата раздался грохот - в первую минуту никто не смог понять, что случилось. Кус стены выломало, и стрелок, который стоял на этом месте, куда-то исчез.
Поозиравшись, солдат догадался, в чём дело: то ли камень, заряженный в старую метающую тяжести жабу, оказался слишком маленьким, то ли саму жабу поставили слишком далеко - но в итоге выстрел угодил в городскую стену и куда-то в луга выбросил стрелка с переломанной в студень грудиной и конечностями как у тряпичной куклы.
Страшно ругаясь, жабу сдвинули. Нашли камень больше - он полетел далеко, пронёсся над поднимавшимися на приступ малыми людьми в цветочных венках и, пропахав борозду, задавил лишь телка, отбившегося от стад убойного скота.
Показалось, что пришедшие к городу смеются, указывая пальцами в камень и животного под камнем, вытягивающего голову и мычащего - хотя мычанья не было слышно с крепостной стены.
Тут же малые люди бросили на камень пышный ковёр. Появился красиво одетый юноша и уселся там. В руке он держал конец длинной и лёгкой цепи. Присмотревшись, мальчик увидел, что на цепи у него пантера и она рвёт ляжку ещё живого телка, попавшего под камень.
Кто-то на стене закричал, что этого юношу нужно убить.
Жаба выстрелила ещё раз, но этот камень упал много ближе, а следующий камень - гораздо дальше.
Пришедшим к городу удалось поставить лестницу возле наугольной башни, но её сбросили длинными рогатинами. Малые люди попадали с лестницы в ров. Во рву были деревянные колоды со вбитыми в них заостренными прутьями. Мальчик лёг животом в бойницу и увидел, как, проткнутые прутьями, кривятся несколько тел, а один мёртвый, со светлыми волосами, с которых не упал венок, сидит, запрокинув голову и глядя куда-то вверх.
Другая лестница вытянулась там, где срединная башня, её тоже сбросили, но следом появилось ещё три.
Кто-то за ноги вытянул назад мальчика из бойницы, и он грохнулся об пол. И ещё долго лежал, видя только ноги: босые или в сандалиях, топчущиеся или перебегающие туда и сюда. Потом к лицу стала подтекать чья-то медленная кровь.
Костры разгорелись, в чанах забурлила смола. Первый чан спешно потащили вверх, но хрустнула ступень, и варево опрокинулось на несших его.
Мальчик зажмурился, но всё равно успел заметить, как лицо одного человека стало чёрным… а когда с него отекло, на пористой, как сыр, голове остались смотрящие в пустоту два глупых, выпученных, словно бы обезьяньих глаза. Зрачки у ошпаренного двигались, а рот молчал, и в нём подрагивал ставший отчего-то тонким и длинным, как жало варана, язык.
Чан с грохотом скатился вниз. Через минуту его снова поставили на огонь.
Раненых оттаскивали или уводили прочь от стен: своими воплями они заглушали начальственные команды.
Чтобы никому не мешать, мальчик какое-то время сидел, прижавшись спиной к стене, и, не моргая, смотрел на свой город: крыши построек, виноградники, пыльное марево над рынком, где уже принесли в жертву быка и ягнёнка, мирты и кипарисы, скрывавшие невидимый отсюда дом, где металась перепуганная мать, а сестра сидела, вцепившись пальцами левой руки за браслет на правой, словно удерживая себя от бегства, купол храма, где шло молебствие о спасении, мост, на котором смешались люди и повозки, и откуда, выломав ограду, страшно мыча, обрушился в воду мул, утянувший за собой груз - и вскоре этот груз утянул под воду мула, и даже отсюда, со стены, казалось, можно услышать, как мычит, захлёбываясь и надрываясь, животное под водой.
Через минуту мул, отекающий водой и грязью, волоча за собой переломанные оглобли, вдруг вышел из воды и, сшибая людей, кинулся в сторону крепостных стен.
Мальчик услышал жуткий вой: словно тысячи и тысячи младенцев заголосили от голода и ужаса в своих колыбелях.
"Неужели это грязный вол так напугал всех младенцев в городе?" - тараща глаза, думал мальчик.
Так и не поняв, откуда раздаётся вой, он встал и, заглянув в бойницу, увидел, что на лугах уже никто не был без дела, не купался и не лежал - но все шли к городу и кричали.
Никого из недоростков не осталось даже возле убойного скота - и животные перебегали с места на место в испуге, что остались одни.
- Они идут, - сказал, смеясь, солдат мальчику. - А с обеих сторон от них мечется убойный скот. С той стороны - рогатый и поросший шерстью убойный скот, а с этой стороны - безрогий и голый - мы!
Камни, пущенные жабой, падали и катились по самой гуще малых людей, оставляя пятна, как от раздавленной грозди красных ягод, из которых торчали острые черенки. Но пятна быстро исчезали, и цветочные головы плыли и плескались о стены.
…Где они набрали столько цветов?..
- Боги мои, у них даже осадные навесы есть, - не переставал хохотливо удивляться солдат. - Но как же они будут раскачивать таран? Нужна тысяча этих мелких мясных насекомых, чтобы сдвинуть его!
Возле соседней бойницы зашатался и упал на спину солдат, держащий стрелу в глазу.
Могло показаться, что он вовсе не ранен, а просто желает в упор рассмотреть наконечник - как дети рассматривают, полусжав кулак, интересных жуков.
Мальчик бросился к опустевшей бойнице и увидел, что в одном месте ров под крепостью уже полон малыми людьми. И, падая с поставленных и сброшенных рогатинами лестниц, иные из них не калечатся, а заново поднимаются и хватают любое лежащее поблизости оружие.