В издательстве "Иностранка-КоЛибри" готовятся к выходу мемуары Уинстона Черчилля, охватывающие первые тридцать лет его биографии - с 1874 по 1904 год. Это жизнь отпрыска аристократической фамилии, викторианского офицера, военного журналиста и начинающего политического мужа - еще не подозревающего о той роли, которую ему предстоит сыграть в судьбе своей страны и всего мира.
К завершающему десятилетию викторианской эры Империя уже столько времени вкушала прелести мирной жизни, что британская армия оскудела медалями и всем, что стояло за ними - опыт, подвиги. Ветераны Крымской войны и Сипайского восстания вышли в отставку. Те, кто в начале восьмидесятых годов воевал в Афганистане и Египте, добрались до высших чинов. За многие годы едва ли был сделан хоть один ответный выстрел, и когда в январе 1895-го я определился в 4-й гусарский, едва ли во всех вооруженных силах Ее Величества отыскался бы какой-нибудь капитан, не говоря уже о младшем офицере, понюхавший пороху. Чем редкостней вещь, тем она желаннее, и никогда еще боевой опыт не ценился так высоко и так не мечтали о фронте офицеры всех званий. Это была скорая дорога к повышению. Это были сияющие врата к почету. Это придавало счастливчику блеск в глазах стариков и юных дев. Как завидовали мы, молодые офицеры, майору, отличившемуся в Абу-Клеа! Как обожали полковника с шеренгой орденов на груди! С неутолимым любопытством слушали мы рассказы о многих волнующих, уже почти канувших в Лету схватках, которыми они, не чинясь, делились с нами. И как же хотелось нам иметь такой же запас воспоминаний, чтобы было что предъявить - если нужно, так многократно - отзывчивому слушателю! Мы гадали, выпадет ли нам в свою очередь переигрывать заново свои баталии за дружеским застольем в клубной столовой. Удальство в поло, на охоте или между отмашками на скачках, возможно, кое-что значит. Но "обстрелянный", "побывавший в деле" молодой воин был окружен ореолом, перед которым в единодушном, искреннем и неосознанном восхищении склоняли голову генералы, под началом которых он служил, солдаты, которыми он командовал, и женщины, за которыми он приударял.
Поэтому в кругах, где мне теперь приходилось вращаться, все просто бредили войной. И наши лихорадочные желания были вскорости полностью удовлетворены. Опасения (младшие офицеры говорили именно так), что тогдашние либеральные и демократические правительства никогда не допустят войны, вскоре оказались беспочвенными. Мирная эпоха закончилась. Война не заставит себя ждать. Ее хватит на всех.Хватит с излишком. Немногие из пылких, честолюбивых сандхерстских кадетов и юных офицеров, которые в те и чуть более поздние годы с энтузиазмом вступали в королевскую службу, уцелеют в этом ожидающем их разгуле смерти. Вся британская армия с вожделением взирала на те крохи войны, что были подброшены индийским пограничьем и Суданом и доставались либо удачливым, либо взысканным особой милостью. Однако Англо-бурская война сильно раздвинет горизонты, сполна утолив аппетиты нашего маленького войска. А после грянет потоп.
Служба делилась на семь летних месяцев учебных и пять зимних - отпускных, и каждый офицер имел дважды по два с половиной месяца чистого отдыха. Все мои деньги ушли на лошадей для поло, охота была мне не по карману, и я огляделся - где что творится на свете. Лишь в одной точке земного шара дал трещину всеобщий мир, в котором человечество коснело многие годы. Затянувшаяся партизанская война между испанцами и кубинскими повстанцами вроде бы входила в решающую стадию. На мятежный остров был послан испанский главнокомандующий, знаменитый маршал Мартинес Кампос, известный не только как победитель марокканцев, но и как зачинщик переворотов в Испании; вслед за ним спешно отрядили подкрепление числом 80 000 человек, дабы покончить наконец с бунтовщиками. Ну вот, нашлось-таки место, где стреляют. С ранних лет я был помешан на солдатах и битвах, я часто воображал, какие чувства должен испытывать человек, впервые попавший под обстрел. Свист пуль и игра со смертью кружили мою юную голову обещанием небывалого, до замирания духа, переживания. К тому же теперь я был связан определенными профессиональными обязанностями, и мне казалось, что нелишне проверить себя, устроить себе пробу и убедиться, что подобное испытание мне по плечу. Соответственно мой взор привлекла к себе Куба.
Я посвятил в свой план товарища, тоже младшего офицера, Реджинальда Барнса, который в будущем командовал дивизиями во Франции; Барнс загорелся ехать. Обычно полковник и офицерская столовая в целом благосклонно относились к возможности обрести профессиональный опыт на театре военных действий. Это то же самое, полагали они, или почти то же самое, что серьезный охотничий сезон, без чего младший офицер или капитан теряют в глазах окружающих. Ободренный, я попросил старого друга отца, коллегу по “Четвертой партии”, сэра Генри Вулфа, в ту пору нашего посла в Мадриде, исхлопотать для нас необходимое разрешение у испанских военных. Никто в дипломатическом корпусе, патриархом коего он являлся, не пользовался таким влиянием при испанском дворе, как этот старый добряк, и ради меня он не пожалел усилий. Вскоре в пакете прибыли превосходные официальные и личные рекомендации и заверение посла в том, что по прибытии в Гавану нас сердечно примет главнокомандующий и нам покажут все, что того заслуживает. И в начале ноября 1895-го мы отплыли в Нью-Йорк, а оттуда в Гавану.
Нынешнее поколение, опустошенное войной, огрубевшее, увечное и ко всему равнодушное, скорее всего, не разделит тех трепетных чувств, с какими юный британский офицер, объевшийся мирной жизни, впервые приближался к доподлинному театру действий. Когда в неясном свете занимавшегося дня я увидел, как поднимаются и прорисовываются на фоне темно-синего горизонта берега Кубы, мне почудилось, что я плыву с капитаном Сильвером и впервые вижу Остров сокровищ. Здесь вершились настоящие дела. Здесь творилась история. Здесь что угодно может происходить. Здесь, конечно, что-то произойдет. Здесь я могу сложить кости. Поданный завтрак потеснил эти мысли, а суматоха выгрузки развеяла их окончательно.
Куба - прелестный остров. Молодцы испанцы, что назвали ее Антильской жемчужиной. Умеренный, но жаркий климат, обильные дожди, роскошная растительность, сказочно плодородная земля, великолепные виды - как тут было не помянуть недобрым словом то беспечное утро, когда наши предки выпустили из рук такое восхитительное владение. Впрочем, наша современная Демократия унаследовала достаточно, а уж удержит она это или разбазарит…
<...>
Индия
Настало время грузиться и отправляться на Восток. Мы отплыли из Саутгемптона на транспорте, вмещавшем около тысячи двухсот человек, и после двадцати трех дней пути бросили якорь в Бомбейском порту, подняв завесу над тем, что вполне могло сойти за другую планету.
Можете себе представить, с каким ошалелым восторгом вся наша офицерская и солдатская корабельная братия, почти месяц толокшаяся на пятачке суши, взирала на пальмы и дворцы Бомбея, широким полукружием раскинувшиеся перед нами. Облепив фальшборты, мы пялились на них поверх сверкающих и пенящихся волн. Всем хотелось немедленно оказаться там и посмотреть - какая она, Индия. Формальности и проволочки выгрузки, которыми мучают обычного путешественника, стократно тягостнее для тех, кто странствует на казенный счет. Однако около трех часов дня поступило распоряжение: шлюпки спускать на воду в восемь, когда спадет жара, офицеры же, при желании, могут съехать на берег самостоятельно. С самого утра нас окружала целая стая крохотных лодок, качаемых зыбью прибоя. Мы им нетерпеливо помахали.
Через четверть часа мы уже были у Сассунского дока. И слава богу: шустрое ныряние ялика вынуло всю душу из меня и двух моих спутников. Мы пристали к высоченной стене с мокрыми ступенями и железными кольцами. Волна то вздымала, то опускала лодчонку с размахом в пять-шесть футов. Я протянул руку и ухватился за кольцо; но прежде чем я поставил ногу на приступок, лодка увильнула, резко вывернув мне правое плечо. Я все же благополучно вскарабкался на причал, отпустил несколько абстрактных замечаний, в основном начинающихся с головных букв алфавита, помял сустав и вскоре забыл думать о случившемся.
Хочу предостеречь моих молодых читателей: опасайтесь вывихнуть плечевой сустав. В этом, как и во многом другом, лиха беда начало. Требуется чрезвычайное усилие, чтобы добиться разрыва суставной сумки, но, раз порвавшись, она становится ужасающе хлипкой. Хотя у меня был скорее подвывих, эта травма напоминала о себе всю жизнь. Она мешала мне в поло, заставила отказаться от тенниса и грозила страшным подвохом в минуты опасности, схватки, борьбы. Время от времени плечо “вылетало” ни с того ни с сего: спал, сунув руку под подушку, потянулся за книгой на полке, поскользнулся на лестнице, поплыл. Однажды это едва не случилось в палате общин, когда я позволил себе размашистый жест, и мне сразув красках представилось, как изумились бы члены палаты, если бы оратор, которому они дружно внимали, вдруг по непонятной причине простерся на полу, инстинктивно пытаясь вправить на место вышедшую из “пазов” кость.
Что говорить - не повезло. Но и то правда: нет худа без добра. Действуй я в атаке при Омдурмане палашом, а не новейшим средством, маузером, вряд ли я бы сейчас кому-то что-то рассказывал. Когда одолевают напасти, не следует забывать, что они, быть может, уберегают вас от чего-то похуже, и какая-нибудь чудовищная ошибка порой приносит вам больше благ, чем самое разумное, по мнению многих, решение. Жизнь - штука целостная, и удача тоже; ни та, ни другая на части не разбирается.
Подведем итог нашему путешествию словами полковника Брабазона из его напутственной речи: “Индия - ковмилица Бвитанской ковоны”. Нас отправили в лагерь отдыха в Пуне, и, добравшись туда поздно вечером, мы переспали вторую ночь после высадки в палатках на двоих в виду роскошнейшей долины. Днем учтиво, церемонно, в чалмах явились соискатели на место дворецкого, денщика и конюха - в ту пору такие челядинцы полагались кавалерийскому субалтерн-офицеру. Все выложили надежные рекомендации от наших предшественников и после недолгих формальностей и раскланиваний завладели нашими земными сокровищами и взяли на себя полную ответственность за наше житье-бытье. Если вам хотелось, чтобы вас холили и лелеяли и освобождали от бытовых хлопот, то тридцать лет назад лучше Индии ничего на свете не было. Требовалось одно: отдать форму и платье денщику, пони поручить груму, наличность вручить дворецкому - и думать больше не о чем. Ваш Кабинет сформирован, каждый из этих министров входит в свои обязанности со знанием дела, с опытом и лично вам предан. Для них - это дело жизни. За скромное жалованье, справедливое отношение и пару добрых слов они готовы на все. Их мир ограничен прозаическим содержимым вашего гардероба и прочими мелочами обихода. Ни черный труд, ни долгие бдения им не в тягость, опасности им нестрашны - ничто не колеблет их спокойствия, их забота не оскудевает. Так бы принцам жить, как жилось нам.
<...>