Недавно стали известны лауреаты премии Кандинского, одной из самых престижных в области современного искусства в России. Еще раньше прошла Московская биеннале современного искусства, где было представлено более 70 специальных проектов. Подводя итоги года, "Лента.ру" решила посмотреть на арт-пространство изнутри и расспросить о специфике рынка, ценах и трендах хранителя отдела новейших течений и куратора выставочных программ современного искусства Третьяковки Кирилла Алексеева, который был экспозиционером премии Кандинского и одним из кураторов биеннального спецпроекта "Заложники пустоты".
"Лента.ру": Давайте сначала поговорим немного о выставке номинантов на премию Кандинского, поскольку вы со своим коллегой Кириллом Светляковым в этом году выступали в роли экспозиционеров. Какая у вас была задумка?
Кирилл Алексеев: Когда мы занимались экспозиционным планом, у нас не было каких-то особых задач или преференций относительно авторов. Работа в музее позволяет быть независимым в оценке, потому что для музейного сотрудника главное - то место, которое художник занимает в истории, а не какие-то сиюминутные вещи.
Вне зависимости от техники мы разбили всех номинантов на несколько смысловых разделов. Например, первый раздел "Прошедшее - будущее" в первую очередь относился к тем авторам, которые играли со временем в своих произведениях искусства, обыгрывали именно исторические реминисценции в видеоарте, в живописи, в инсталляции. Дальше мы просто изменили навигацию залов, выстроили довольно большое количество экспозиционных декораций. Для нас была важна именно работа с вещами. Дело все в том, что жюри премии Кандинского получает проекты без имен авторов и, отбирая, они не знают, кому принадлежит та или иная работа. Мы были в более выигрышной ситуации, поскольку знали список авторов, понимали, кого мы репрезентуем. Исходя из концепции произведений у нас родились непосредственно названия разделов, в которые мы и поместили работы. Странным образом получилось, что у нас авторы, которые попали в шорт-лист, сконцентрировались в первых трех залах, но это была чистая случайность, просто какое-то видение.
Что объединяет работы, которые были представлены на выставке? Или они все разнообразны?
Премия Кандинского – это та ситуация, когда практически любой человек может попасть в шорт-лист и на выставку, что обусловлено, как я уже выше сказал, условиями отбора в жюри. С другой стороны, премия Кандинского проходит каждый год, и она ловит вот эту актуальность произведений, участвует в как бы срезе времени. Здесь было то же самое.
А за какое время должны быть сделаны работы?
За полтора-два года. Но у нас вообще очень тухлая художественная жизнь. У нас, конечно, происходят выставки, работают галереи, но у нас нет рынка как такового, рынка в значении единого художественного пространства. Большинство тех галерей, которые открылись за последние четыре-пять лет, транслируют - и "Гараж", кстати, в этом числе тоже - определенную западную кураторскую политику. Очень немного галерей занимаются чисто русским искусством. К таковым, допустим, относятся "XL" и "Риджина". Они заточены по преимуществу на русских авторов.
Мы живем в эпоху глобализации, и рано или поздно искусство будет обладать признаками глобального стиля, это неизбежно и это хорошо. Весь мир так, в общем, и живет. Но поскольку у нас нет рынка, мы не имеем возможности вклиниться в эту ситуацию глобального стиля в искусстве. Мы ездим на американских и японских машинах, носим китайские тряпки, пользуемся какими-то европейскими парфюмами и при всем при этом хотим иметь свой собственный путь. Нет, он, конечно, будет, но рано или поздно все придет к единому знаменателю, каковым и будет являться глобальный стиль в искусстве.
Так уже было в истории искусства, и не раз. Это барокко, это все высокие стили. Премия Кандинского как раз в нынешнем году во многом продемонстрировала вот эту тенденцию, некую стилевую унификацию и вкусовую в том числе. Это означает, что, несмотря на отсутствие искомого арт-пространства, зрители и, скажем так, потребители современного искусства все равно движутся в том же направлении, что и в Америке и в Европе.
Конечно, у нас сейчас очень модно не любить современное искусство...
И не понимать...
Да. Но что значит - не понимать? Это же то искусство, которое порождает время, то самое время, в котором мы сами живем. И выражение "я не люблю современное искусство" - абсурдно. Чтобы это понять, достаточно просто представить себе, что человек, живущий, допустим, в эпоху рококо или модерна, говорит: "Мне не нравится современное искусство". Это будет звучать сразу же абсурдно. Чем наша ситуация отличается от того времени? Ничем практически.
Как вам кажется, в какой степени выбор победителя в основной номинации (победила работа "Московские выборы" Юрия Альберта) зависел от политических событий в стране?
Мне кажется, что все-таки несложно было предсказать, кто победит, потому что если 4 числа происходят выборы, а 14 числа вручается премия Кандинского, то естественно, что тематике выборов в отборе отдадут предпочтение. Я не входил в жюри, к счастью для меня, иначе бы я как часть государственной институции своим выбором выражал бы мнение институции. Мне бы так не хотелось.
Работа Юрия Альберта – это парафраз работы Ханса Хааке, где зрителям тоже предлагалось проголосовать, но в России поэт – больше, чем поэт, а художник – больше, чем художник. В России именно творческий человек выражает то, о чем думает нация, в отличие от Запада, где большей частью выражается индивидуальная точка зрения или индивидуальное видение, не важно. Альберт в своей работе удивительным, провидческим образом попал именно в ту тенденцию и тот тренд, который стал актуален именно во втором полугодии 2011 года. И думаю, что эта тема будет актуальна и в 2012 году - там тоже будут выборы.
Если говорить о важных событиях в области искусства, то нужно вспомнить Московскую биеннале современного искусства. Как вам кажется, у куратора Петера Вайбеля получился основной проект? Было много критических замечаний, касающихся прежде всего того, что цельного впечатления от проекта не сложилось.
Лакмусовой бумажкой стал тот факт, что итоги биеннале никак не обсуждались и никак не суммировались нигде, в прессе в частности. Мы попытались сделать круглый стол в Третьяковке, когда презентовали каталог нашего проекта биеннале "Заложники пустоты", чтобы как-то подытожить результаты. Понимаете, на прошлой биеннале все критиковали Жан-Юбера Мартена, говорили, что он прокатывает по второму, по десятому разу свою выставку "Маги земли", только теперь включив туда русский материал.
Но, как выяснилось на примере последней биеннале, не так уж плох был Жан-Юбер Мартен. У него была определенная глобальная идея, которую мы, к сожалению, в манифесте Вайбеля и его проекте не прочли. У Мартена было некое глобальное видение, у него было представление о современном искусстве отчасти как о каком-то магическом процессе, непредсказуемом, почти шаманском. И отсюда включение очень многих вещей даже мистического порядка. Вайбель как проповедник новых медиа хотел в первую очередь донести идею информатизации, новой коммуникации.
Вообще сама по себе идея уже тоже не нова.
В том-то все и дело, что Вайбель этим занимается с 60-х годов, и медиа очень сильно изменились с тех пор. Было бы очень наивно с полувековой высоты анализировать современную ситуацию, но в любом случае биеннальный проект получился, получился хорошо. Традиционно провалился цумовский проект, и это связано не с куратором, а с самим помещением, не предназначенным для экспозиционной деятельности. Его окружение, я имею в виду непосредственно магазины, мешает той элитарности, которой обладает пространство музея.
Что можно было бы сказать о трендах, которые продемонстрировала сама биеннале?
Тут есть очень много положительных моментов. Главный заключается в том, что мы наконец-то включаем в экспозиционное пространство наиболее известных авторов (я имею в виду основной проект) - это Ай Вэйвэй, конечно, художник года. Именно на его личности была акцентирована борьба с инакомыслием в Китае. В Китае вообще очень непростая ситуация с искусством: если в других странах художники сами выбиваются при большей или меньшей поддержке государства, то в Китае все зависит от государственной программы продвижения китайских авторов.
Российские художники, конечно, могли бы только мечтать об этом, потому что в России власти поддерживают совсем небольшое количество институций. Речи о поддержке конкретных авторов, кроме таких титульных коррупционных людей, как Шилов, которому выделяют музеи, просто не идет. Хотя с точки зрения общего арт-пространства, даже не мирового, а европейского, такая личность, как Шилов, просто ничтожна. И я абсолютно готов за это отвечать.
Автор всегда проверяется временем. Время - это изящный и очень точный индикатор таланта художника. Можно вкладывать миллионы долларов в автора, но если он не соответствует времени, если он не отражает его в своем материале, то никаких шансов остаться в истории у него не будет. Это то, что и называется актуальностью. Актуальность сближает зрителя с произведением искусства, а в ситуации альтермодернизма, когда мы имеем многополярную историю искусства без территориальных или каких-то особенных эстетических преференций, - это серьезно, это достойно внимания.
Что касается биеннале, то еще в Москву привезли Герхарда Рихтера - одного из самых дорогих авторов, но его абсолютно невыгодно встроили в пространство ArtPlay. Сама площадка ArtPlay очень даже неплоха. Она интересна, имеет любопытную архитектуру, но к ней не привыкла публика, навигация внутри залов была неочевидной. Рихтера поместили не в самую лучшую точку экспонирования - в самом начале, в компартименте, мимо него люди чаще просто проходили.
В этом году биеннале не удалось побить никаких рекордов посещаемости.
Эта ситуация нормальная, если учитывать отсутствие интереса к современному искусству.
Альберт, например, во время вручения премии Кандинского сказал, что у нас современное искусство унылое. Насколько вы согласны с такой точкой зрения?
Нет, современное искусство в России не унылое. Современное искусство у нас очень сильно задавлено. У нас не существует просветительских программ по современному искусству, только если очень мало. Например, их делает Третьяковка, ГЦСИ. Просто в этих вопросах нет большой государственной заинтересованности. Государство не мыслит себя серьезным участником этой игры.
Мы не чувствуем никакой поддержки и никогда ее не чувствовали. Нашему отделу уже 10 лет, и за все это время средства находились исключительно инициативой руководства отдела или Третьяковской галереи. Но год от года это становится все сложнее и сложнее.
Зато простые граждане (в смысле, не властные структуры) проявляют к выставкам огромный интерес. Почему в последние годы все больше и больше людей приходят в музеи? Это мода? Или просто привозят много хороших вещей?
Вообще-то, и "Мону Лизу" в свое время привозили в Москву. Все, что касается экспозиционных программ российских, московских и питерских музеев - это вполне европейская политика.
Дело все в том… я, наверное, с необычной стороны подойду к этому вопросу - у нас нет сейчас никаких констант, духовных в первую очередь. Очень не люблю я слово "духовность", потому что оно опошлено многими тысячами раз повторений и практически сейчас ничего не значит, но тем не менее. Музеи в этих случаях остаются той самой эстетической и духовной константой. Люди приходят в музей, как раньше приходили в храм. Собственно, это не я придумал. Еще в начале XX века звучала такая идея, что музей должен стать новой религией.
Такие слова произносились во время Французской революции в конце XVIII века, и именно на XVIII век - начало XIX века приходится пик собирания музейных коллекций. Сейчас у меня, конечно, тоже есть надежда, что музейные собрания пополнятся, и процесс этот идет: мы закупаем большое количество вещей.
А за чей счет?
Коллекция пополняется за счет резервов Третьяковской галереи. В конце года остаются нереализованные средства, неосвоенные, как это говорят, и чаще всего они идут на закупку произведений искусства. Благодаря этим закупкам мы можем поддерживать те или иные тенденции в современном искусстве. Мы пополняем коллекцию наиболее серьезными вещами, которые нам нужны. Иногда нам дарят какие-то работы.
Чаще всего мы покупаем работы ниже рыночной цены, но иногда по цене, которая выше - просто потому, что нам нужна конкретно эта вещь и мы готовы платить. Но суммы не могут выходить за полтора миллиона рублей за одну вещь. В этом году, например, мы пополнили коллекцию работами Андрея Монастырского, и это самое серьезное приобретение. Также у нас остаются какие-то работы после выставок, и мы всегда рады и с большой благодарностью принимаем их от художников.
Когда мы видим автора, который, мы точно знаем, с течением времени останется в истории искусства, и у нас нет возможности закупить лучшие его работы для национальной галереи, это вызывает нехорошие чувства. Именно поэтому нам бы хотелось здесь гораздо большего государственного участия, нежели то, которое есть.
Все проекты, которые мы делали на протяжении последних пяти лет, мы делали на средства тех организаций, которые находили мы сами, а титульные спонсоры Третьяковской галереи не дали нам ни копейки на экспозицию. Поэтому нам, в общем, все равно, есть ли у нас "Северсталь" или "ВТБ-24" в спонсорах - они нам никак не помогают.
Ну вот вам коллекцию рисунков Ге подарили.
Это прекрасно, но я говорю о современном искусстве. Я знаю несколько частных коллекционеров, которые готовы подарить какой-то антиквариат Третьяковской галерее. Но мы работаем на будущее. И когда Третьяков работал с галереей, со своим собранием, он закупал и западноевропейские вещи - у него была блестящая коллекция голландцев - он работал на сравнительные экспозиционные ряды - то, чего мы сейчас, к сожалению, не можем сделать.
Вот мы сейчас к интересному вопросу подошли, собственно, к ценам на современное искусство. В какой степени они адекватны? Некоторые западные художники, например, говорят, что это мыльный пузырь, что цены невероятно завышены.
Ну, это вопрос философский, а не канонический, потому что у нас в любой момент времени может измениться, допустим, биржевой индекс. Искусство - это более постоянная величина, если есть интерес, спрос, то и цены неизбежно растут.
Тут вот что еще важно: всегда бывает так, что тот автор, чья выставка происходит в музее, растет в цене. Вопрос именно в музейных сотрудниках, а не галерейных, они фиксируют того или иного автора в академических каталогах. Кто делает выставки, тот влияет на рынок.
Хорошо, а в каком состоянии у нас сейчас находится рынок?
В близком к смерти.
То есть это не зачаточное состояние, а именно смертельное?
Зачатки были в 90-х годах. За 20 лет этот рынок должен был развиться, но он не развился. В советское время, по-моему, у каждой семьи на кухне была какая-нибудь вырезка из "Огонька". И это было определенного рода участие, какой-то интерес к искусствам. Сейчас, несмотря на то что в школьных учебниках гораздо больше места отведено именно искусству и культуре, у нас отсутствует тот интерес, который позволяет жить всей этой художественной структуре. И мы придем к ситуации, когда приедут западные кураторы, западные критики и начнут слагать эту историю.
Но меня интересует все-таки вопрос цен - насколько это реальная оценка качества произведения, его ценности? Или это, по сути, индикатор того, сколько человек готов выложить за него, то есть платежеспособности покупателя? Насколько, например, оправданы цены на Херста?
Уже давно искусство находится в той ситуации, когда вы покупаете не материал, а идею. И в современном искусстве ценится не качество произведения, а именно качество идеи. Но адекватность цены вырастает из рыночной ситуации.
Понимаете, к западу от России находится Европа со сложившимся рынком. На востоке от России существует Китай с огромным количеством авторов и с уже сложившимся рынком. На юге у нас присутствуют Эмираты и рынок мусульманского современного искусства с огромными ценами, которых у нас нет.
Получается, что есть сложившееся арт-пространство по периметру вокруг Российской Федерации. Я имею в виду современное искусство, конечно. И отсутствие интереса к современному искусству у государства и частных инвесторов приведет к тому, что мы будем покупать не российских авторов, а тех, кто занимает место на рынке. И мы будем платить за чужих авторов и за чужой пиар, а за наших - нет.
Но в России покупать Херста за миллионы долларов невыгодно, потому что здесь, в России, существует закон, по которому вы не можете вывозить наиболее ценные произведения искусства за пределы Российской Федерации. Следовательно, вы не можете участвовать в международной игре, вы должны создавать эту игру здесь, а здесь она не создается. Поэтому приобретать в России произведения Херста, или Кунца, или Герхарда Рихтера, или кого угодно абсурдно. Это стоит делать только в ситуации, когда вы собираете музейную коллекцию. Надеяться заработать на этом глупо.
Из-за отсутствия рынка внутри России, кстати, большинство российских авторов - я имею в виду серьезных авторов - уже очень давно работают за пределами Российской Федерации.
С другой стороны, российские коллекционеры говорят, что неплохо себя чувствуют. За последние несколько лет их активность на аукционах значительно выросла.
Да, безусловно. Понимаете, было бы странным критиковать свои вложения. Конечно, они будут говорить, что есть рынок. Но рынок есть на отдельные имена, которые поддерживают крупные коллекции или институции. Таковых авторов немного.
Мы судим об эпохе исключительно по произведениям искусства. Это единственный критерий, другого нет. Мы вспоминаем целые цивилизации по тем произведениям искусства, которые остались после них. То, что происходит сейчас в России, не оставляет надежды, что о нас вообще кто-либо вспомнит. Потому что у нас нет искусства в глобальном смысле, у нас есть коммерция. Архитектура, которая считается главным видом искусств, большей частью бездарная. И, как ни странно, даже проблема московских пробок с этим связана, потому что город не распланирован правильно - это тоже на самом деле определенное отражение интереса государства к окружающему пространству и к художественной реализации внутри этого пространства.
Получается, что наш рынок не сложился в основном из-за того, что у нас нет собственного достойного продукта?
Продукт есть, нет атмосферы, нет среды, в которой это искусство могло бы жить. Оно может появиться как явление, но оно не может развиться в полноценное движение или среду.
А вы видите какой-то выход из этого?
Просвещаться, и только. Когда мы после Андрея Ерофеева приступили к работе в отделе новейших течений, мы сделали основной акцент именно на просветительские программы. И если в начале наших публичных лекций или открытых семинаров к нам приходило 50-60 человек, то сейчас это число превышает 500. Я имею в виду в неделю. То есть у нас 300 человек на лекциях и 200 человек на других мероприятиях.
Я думаю, что наш пример очень показателен для ситуации российского современного искусства в целом, потому что только через просвещение мы можем воспитать поколение людей, у которых будет интерес к тому искусству, которое их окружает.
Искусство - это долгосрочные инвестиции, а в России все ждут максимального дохода быстро, но искусство не может предоставить таких преференций. Хотя в последнее время большое количество авторов дорожают быстрее, чем даже иные "голубые фишки", биржевые. И это будет продолжаться.