Метаметаморфозы В театральной лаборатории Кирилла Серебренникова: обзор "Ленты.ру"

Этой осенью имя режиссера Кирилла Серебренникова постоянно на слуху. Не успели утихнуть разговоры о его внезапном назначении на должность худрука театра имени Гоголя, как он снова в центре внимания: МХТ открывает сезон его новой работой "Зойкина квартира", на фестиваль "Территория" из Риги везут спектакль "Войцек". Город обклеен афишами выходящего в прокат фильма Серебренникова "Измена", а на "Винзаводе" одна за другой следуют его театральные премьеры. Только сыграли "Метаморфозы" Овидия в постановке француза Давида Бобе, с которым Серебренников активно сотрудничал, как на выпуске новая работа - комедия Шекспира "Сон в летнюю ночь".

Серебренников сегодня едва ли не самый изобретательный и плодовитый среди режиссеров среднего, да и не только среднего поколения. И как бы кто ни относился к его творчеству - а оно может принимать разные формы в зависимости от площадки, на которой работает режиссер, - он, безусловно, художник состоявшийся, но не почивший на лаврах, а жадно ищущий и открытый всему новому. Ко всему прочему, Серебренников оказался еще и хорошим театральным педагогом. Выпущенный им недавно курс Школы-судии МХТ стал одним из самых ярких за последние несколько лет - за поставленный с ним спектакль "Отморозки" Серебренников получил весной "Золотую маску". Теперь его бывшие студенты превратились в актеров "Седьмой студии" с собственной площадкой на "Платформе", которая работает на "Винзаводе".

Там кипит бурная жизнь: создаются спектакли, идут концерты современной музыки, читаются лекции об актуальном искусстве. Вот и на базе театра имени Гоголя, который Серебренников решил переименовать в Гоголь-центр, он планирует совмещать собственно театр с образовательными программами. Наш зритель в большинстве своем отсталый и пассивный и, чтобы воспринимать современное искусство, остро нуждается в ликбезе, считает режиссер.

Сцена из спектакля "Войцек". Фото ИТАР-ТАСС, Станислав Красильников

На встрече с редакцией и читателями журнала "Театр", проходившей в дни гастрольных показов его латвийской постановки "Войцек", Серебренников признался, как важен для него опыт работы с иностранными исполнителями на иностранном языке: в ситуации чужого языка и незнакомой, но доброжелательной аудитории становится возможен настоящий, а значит рискованный эксперимент. И это слова режиссера, отлично умеющего вписаться в театральный истеблишмент, но и повязанного по рукам и ногам его требованием коммерческого успеха. Очевидно, что Серебренникову сегодня все интереснее работать вдали от его многолетнего пристанища - МХТ имени Чехова.

"Войцек", поставленный Серебренниковым в Национальном театре Латвии, действительно, спектакль экспериментальный, странный, холодный и умозрительный. Не скажешь, что режиссер воспользовался пьесой Бюхнера для глубоко пережитого личного высказывания. Каким острым может быть его спектакль и как он умеет затронуть самую болезненную для сегодняшнего общества тему, зрители знают по "Отморозкам". "Войцек" же скорее был для Серебренникова лабораторией поиска нового сценического языка. В нем смешиваются слово, живая музыка, видеоизображение и элементы кабаре. Действие не сконцентрировано в одной точке, а рассредоточено, перетекает от одной сценки к другой, от одного зрительного образа к другому, подчиняясь неуловимому ассоциативному ходу режиссера. Вдруг из хаоса вырисовывается некая фигура и стягивает к себе все нити внимания.

Эти же приемы используются и в "Метаморфозах", премьеру которых сыграла на днях на "Платформе" Седьмая студия. Спектакль поставил французский режиссер Давид Бобе, но Серебренников от начала и до конца активно участвовал в работе. "Метаморфозы", в основу которых положена одноименная поэма древнеримского поэта Овидия, сложно назвать спектаклем. Это зрелище - кровавая феерия с плохим концом - родилось на стыке театра, танца, музыки и видеоинсталляции. Здесь опять "работает" смешение жанров - прием, который столь любим Кириллом Серебренниковым.

Сцена из спектакля "Метамарфозы". Фото Ирины Поповой для "Ленты.ру"

Из огромного собрания античных мифов, изложенных Овидием в поэме, режиссеры отобрали в итоге около двадцати. Среди них есть знаменитые истории Орфея и Эвридики, Нарцисса и Эхо, Дедала и Икара, мифы о Сизифе и ваятеле Пигмалионе. Но есть и вовсе малоизвестные. Для многих, например, станут открытием некоторые подробности из жизни пророка Тиресия. Он превратился из мужчины в женщину, а затем обратно. Стоит ли говорить, что в спектакле он изображен трансвеститом? А Мирра, девять ночей любившая своего отца? В целомудренном пересказе Куна этого мифа вы не найдете.

На французский Овидий переведен не гекзаметром, как на русский, а легкодоступной прозой. В спектакле в основном использован русский перевод с французского переложения поэмы. Впрочем, кое-где в нем все же звучат прекрасные, точные, но сложные для восприятия стихи Шервинского.

Чем дальше смотришь спектакль, тем яснее понимаешь: при всех возможностях, которые, с одной стороны, дает видеоарт, а с другой - раскрепощенные и пластичные тела актеров, авторов спектакля меньше всего интересуют волшебные превращения героев, собственно говоря, сами метаморфозы. Нет тут ни ручьев, ни птиц, ни цветов, ни деревьев, облик которых обретают у Овидия гибнущие персонажи, - все эти крылья и ветви актеры лишь едва намечают легким движением. Зато непрерывно изменяется, перетекая из одной формы в другую, само театральное действие. Аудиовизуальная среда, в которой синтезируются разные жанры, захватывает, как мощный и непрерывный поток овидиевского эпического повествования, где почти неразличимы переходы от одной истории к другой, а герои внезапно исчезают, чтобы вновь появиться в следующих главах. Тотальный театр Бобе и Серебренникова с его метаморфозами оказывается удачным сценическим воплощением поэмы Овидия.

Но актеры "Седьмой студии" изменили бы себе, если бы все ограничилось только поисками новой сценической выразительности. В них слишком глубоко засел протестный дух "Отморозков", их злость, обида на грязные и жестокие манипуляции хозяев жизни. Пусть в "Метаморфозах" они зовутся богами, а их жертвы - нимфами, панами и пастухами, политический посыл спектакля здесь не менее очевиден. Самым ярким моментом становится сцена расправы Аполлона (Риналь Мухаметов) над Марсием (Роман Шмаков), дерзнувшим вступить с небожителем в музыкальное состязание. Аполлон надменно глушит запилом на электрогитаре простодушную дудочку сатира. Пока с Марсия спускают шкуру (и здесь не жалеют красной краски), он фиксирует все этапы свежевания с точностью патологоанатома. Античные герои бессильны перед богами.

Есть в спектакле персонаж по имени Полутварь, придуманный драматургом Валерием Печейкиным (сыграл его Никита Кукушкин). Этот потомок Калибана, похотливый и голодный, - большой резонер. Он открывает спектакль, задаваясь вопросом: из чего еще кроме добра и зла сотворил Юпитер мироздание? Там и тут он встревает в действие, поносит богов и взывает к ним о пощаде. Именно он в финале извлекает мораль из кроваво-чувственного зрелища и формулирует его урок: зла на земле больше, чем добра.

Самое грустное, что этот вывод, каким бы спрямленным и упрощенным он ни казался, звучит как поколенческое высказывание. Молодых и ярких актеров "Седьмой студии" - у них что ни лицо, то сегодняшний типаж - не заподозришь в прекраснодушных иллюзиях. Впрочем, это не мешает им аккумулировать на "Платформе" самые интересные сегодня театральные идеи, правильных людей и привлекать молодого зрителя, которого, по задумке Кирилла Серебренникова, с февраля 2013 года будет принимать Гоголь-центр.