В Москве 4 декабря был объявлен лауреат премии "Русский Букер", им стал писатель и киносценарист Андрей Дмитриев, автор романов "Закрытая книга", "Бухта радости" и сценариев к фильмам "Человек-невидимка" (1984), "Черная вуаль", "Ревизор" (1996). Победу и 1,5 миллиона рублей ему принес роман "Крестьянин и тинейджер", ранее получивший "Ясную поляну". Книга рассказывает о том, как родители отправляют "тинейджера" Геру в деревню, чтобы спасти от армии, к "крестьянину" Панюкову, у которого есть корова и четыре телевизора, о встрече героев и ее последствиях. "Лента.ру" поговорила с Дмитриевым о его романе, городской и деревенской прозе, отточенном стиле и вернувшемся читателе.
"Лента.ру": Расскажите об истории создания романа. Как он родился, долго ли вы его писали?
Андрей Дмитриев: У меня никакого замысла не было, был какой-то разрозненный мусор в голове, всевозможные мысли о России, переживания о ситуации в стране. И однажды, когда мы с друзьями на кухне говорили, как ни странно, о нервных кожных заболеваниях, нянька моего сына, дама из Луганской области, которая слушала разговор, сказала: "Так мыло после покойника". "Что?" – спросил я. "Ну как же, это всем известно, что если мылом после покойника, которым обмыли покойника, обмыть больные участки кожи, они тут же выздоровеют". И почему-то эта дурь почти мгновенно собрала вокруг себя сюжет. Из реплики бывшей няньки моего сына все и выросло. В книге есть и впечатления от моего детства, от деревни, куда я много приезжал.
Можно ли говорить о каком-то социальном конфликте в романе, конфликте двух миров - городского и деревенского, или все же вас в большей степени интересовало то, что роднит героев этих миров: неустроенность, бездействие, чувство одиночества, то, что испытывают люди - и Панюков, и Гера - независимо от их социального статуса и среды обитания?
Я не социолог, я лирик по натуре. Конечно, одиночество и чувства для меня важнее, потому что эти миры на самом деле существуют независимо друг от друга, замечательным образом уживаются. Если вы обратили внимание, в романе никакого конфликта у героев нет. Им, в общем-то, нет друг до друга никакого дела. При этом они вполне могут уживаться друг с другом. Там конфликт возник только один раз, когда Панюков сказал: "Были рабы и будем рабами". И это задело сознание Геры, он возмутился и уехал. Панюков тоже возмутился и решил, что он хоть что-то в жизни должен сделать, что он не будет просто ждать у моря погоды. А зачем им конфликтовать-то? Конфликт города и деревни придуман деревенской прозой 70-х годов.
По поводу деревенской прозы и "Крестьянина и тинейджера". Сейчас о вас начали говорить как о преемнике "деревенщиков".
Это неверно. Так говорят еще в связи со смертью Белова. Но это неверно, понимаете, деревенская проза - это одно, а проза о деревне - другое. Последователь деревенской прозы у нас в стране есть только один - Борис Екимов, замечательный писатель. Если я написал о человеке, живущем в деревне, это не значит, что я наследник деревенской прозы. От деревенской прозы в моем романе осталась только погибающая деревня. Больше ничего. Потому что деревенская проза - это некий миф, миф не в смысле вранье, а в смысле некая законченная конструкция, законченное представление о мире. Есть деревня, где живут праведники, уничтожаемые злыми силами, есть город, который исчадие ада. И так далее. Весь миф деревенской прозы был заложен в двух маленьких произведениях, написанных в 50-е годы, кстати, городскими людьми. Это совершенно гениальный рассказ Юрия Казакова "Запах хлеба" и рассказ Солженицына "Матренин двор". Я очень люблю эти произведения, люблю лучшие произведения деревенской прозы, когда она была на взлете, перед тем как снизошла в полную ксенофобию и дурь. Но я не наследователь деревенской прозы.
Лучшие произведения и лучшие авторы деревенской прозы - кто это для вас?
Лучшие вещи Распутина мне нравятся, конечно. И "Дом" Абрамова, Можаев, даже Белов, у которого есть замечательное произведение, повесть "Привычное дело". И Тендряков - "Три мешка сорной пшеницы", хотя это деревенская проза вместе с военной. Я помню блистательный спектакль Товстоногова по этой повести, перед глазами стоит. Нет, они все умели. В 70-е годы, когда деревенская проза была на взлете, когда миф не избыл себя, не замкнулся в себе, когда было куда развиваться, они все замечательно работали.
Хорошо, а вы пишете какую прозу?
Тогда была деревенская и городская проза, городская - это Маканин на подъеме, Курчаткин, великий Трифонов. Сейчас нет такого разделения. Я бы сказал, что проза в настоящем делится по другому принципу - проза про свои умозрения, про свою игру, свою фрустрацию и так далее, отчасти постмодернистская, но необязательно. Как пишут некоторые критики, проза конструктов. И есть проза о людях, о других людях. Проза о себе умном мне не близка, я пишу о других людях.
Наверняка есть примеры прозы о себе, которые вы смогли бы назвать интересными.
Она мне скучновата, потому что игра ума - есть игра ума, когда ты понимаешь правила этой игры, тебе дальше уже не надо читать. Ты и сам можешь сыграть. Я даже не знаю, что тут сказать.
Во время церемонии объявления лауреата "Русского Букера" Самуил Лурье, председатель жюри, говорил о том, что название вашего романа не самое интересное и сюжет не самый занимательный, но в нем из романов-номинантов сконцентрировано самое большое количество так называемого вещества прозы. Вас слова про сюжет и название не задевают?
Меня совершенно не задевают. Во-первых, я считаю, что название очень удачное, первое название было хуже - "Мыло после покойника". Название хорошее, поскольку в нем есть элемент игры, потому что, конечно, там крестьянин толком-то и не крестьянин. Он землю не пашет. И тинейджер толком не тинейджер, он особый мальчик, не из этой стаи. Если бы название было "Крестьянин и подросток", это была бы просто катастрофа. Оно тянуло бы за собой целый воз ассоциаций, контекста, Достоевского и так далее. Нет, я думаю, он неправ.
Получается, что герои не такие типичные, как кажется из заголовка, все сложнее.
Все не то чтобы сложнее, а все немножко другое. Что касается фразы про "незанимательный сюжет", я бы сказал, что это личные проблемы Самуила Лурье, блестящего эссеиста, между прочим, я его верный читатель. По-моему, сюжет там просто шекспировский. Мне так кажется.
Главное, о чем говорят критики, - это качество прозы. Вас называют и блестящим стилистом, и наследником русской классической прозы прошлых веков. Известно, что вы очень долго пишете свои книги. Это из-за того, что вы работаете со стилем?
Да, это так. Мой стилистический принцип очень простой, дело даже не в продолжении традиций. Я не знаю, кого я продолжаю, но принцип очень простой: я должен найти абсолютно точное слово, вот и все. Такое слово, в которое бы сам поверил, такое слово, которое прочту, и мне покажется (это самовнушение отчасти), что оно написано не мною и существовало всегда. Вот, собственно, и все.
То есть вы ищете это слово исключительно для себя, чтобы оно, прежде всего, было оправдано вами? Или вы создаете некий стандарт современной прозы, то, что можно было бы считать образцом?
Для себя, конечно. Это не значит, что я пишу для себя, я пишу для читателя, и когда кто-то говорит, что пишет для себя, не верьте, это неправда, люди пишут для читателей. Но пока я работаю, мне важно, чтобы то, что мною написано, абсолютно меня убеждало. Я ищу слово и сочетания слов, которые бы меня убедили. Вот и весь вопрос работы со стилем. Я не думаю о стиле, это было бы смешно.
"Букер" - это признание, оценка движения вашей прозы с момента выхода "Штиля". Уже тогда, 30 и 20 лет назад, говорили о высоком качестве, особых интонациях, внимании к деталям. Вам важно признание?
Знаете, доброе слово и кошке приятно. Но мне везло. Когда напечатали "Штиль", то сразу вышла целая передача по "Радио Свобода" Виктора Некрасова об этом рассказе. Хотя в рассказе ничего особенного нет. Но мне везло - не в том смысле, что меня хвалили, а в том, что меня сразу заметили и критики все эти годы не отпускали. Меня одно время волновало, что меня не ругают, а только похлопывают по плечу, но это быстро прошло. Слава богу, я стал кого-то раздражать, а значит задевать, все правильно.
А для вас что такое высокое качество прозы?
Я бы сказал, что это все-таки человечность, потому что та русская проза, которую я люблю, она человечна. Тем более сейчас, когда наш мир такой бесчеловечный, Москва, из которой я поэтому уехал в Киев.
Русская проза становится все более востребованной. Я знаю, что молодой читатель возвращается. Разговор о том, что люди перестали читать, становится все менее актуальным, люди возвращаются к чтению. Я преподавал в Москве в течение 5 лет журналистам в Международном университете, читал историю стилей и просто заметил, как изменилась ситуация за эти годы. Если первые два года было невозможно, потому что ребята были хорошими, но ничего не читали, то потом они стали читать. Появился молодой читатель.
Как вы это объясняете?
Я объясняю тем, что литературе присуще то, что вообще имманентно человеческим потребностям, человеческому сознанию. Человеческое воображение, опыт. Литература - это то, что человеку в принципе необходимо, иначе она бы не появилась на свет. Люди живут тем, что рассказывают друг другу истории.
Можно ли говорить о том, что сама литература изменилась? Обрела новый смысл? Стала интереснее?
Не знаю, стала ли. Но литература в 90-е годы, когда не была особенно востребована, проделала огромную работу, устремленную в будущее, и я думаю, что сейчас наступают для нее не худшие времена. Если у страны не лучшие времена, то с литературой, думаю, все будет в порядке, главное, что вернулся читатель. Я это чувствую, потому что когда только появились литературные премии, тот же "Букер", сам факт получения премии или формирование шорт-листа не имели для читателя никакого значения. Никто этих книг не читал, только журналисты перетирали, а сейчас даже попадание в лонг-лист увеличивает продажи. Попадание в короткий список - счастье для издателя. "Штиль" вышел в 83-м, а моя первая книга - в 98 году, в 90-е годы меня никто не хотел издавать, тогда только издательство "Вагриус" решилось. Никто ничего не хотел издавать, выходили какие-то брендовые имена, детективы. Вы даже не представляете, какая была ситуация. Сейчас все совершенно по-другому.
Как вам кажется, кто ваш читатель?
Я придумал для себя такую штуку - я считаю, что мои читатели - это такие рядовые провинциальные солдаты культуры. Но вообще я точно не знаю. Когда я приехал на Украину, где очень плохо обстоят дела с русскими книгами - их совершенно нигде не купить, то вдруг обнаружил огромное количество и читателей, и почитателей. Вот, почему здесь еще и комфортно. Вдруг я понял, что меня здесь знают и читают.
Вы думаете, что даже лучше, чем в России?
Я не знаю, в России - это очень трудно понять, особенно живя в Москве. В Москве тебя знают, если ты футболист. Здесь все немножко по-другому, яснее, я бы сказал. Киев человечнее, конечно, Москва перегружена собой. Москва - город, разваливающийся от собственной тяжести. Я - пешеход, я привык ходить по 15 километров в день, а в Москве перестал, потому что все тротуары заставлены автомобилями. Автомобиль на тротуаре - это как чужой человек в твоей постели. Невозможно, очень агрессивная среда. Кроме того, меня достал московский мат, которым говорят все, особенно подростки. Русский язык в Москве свелся к пяти матерным словам и нескольким агрессивным междометиям, еще немного сленга из интернета. Мне и как писателю, и как человеку тяжело это слышать. В Киеве прекрасный русский язык, мат здесь тоже услышишь, но нечасто - 2-3 раза в день. В свое время Лева Рубинштейн обратил внимание на то, как прекрасен русский язык на улицах Тбилиси. Я в Киеве только с лета, но не жалею, хотел бы здесь остаться.
Вы пишете прозу о людях, но герой ваш находится в России, будь то город или деревня. Вы можете представить, что поменяете пространство истории и, например, расскажете о Киеве?
Пока я не представляю себе Киев как объект моей прозы, я не настолько вжился. Что касается русской деревни, то дело не в контрасте между ней и городом. Русская деревня разная. Весной я был в Чувашии в деревне у семьи моего друга, так вот там абсолютно другая деревня по сравнению с той, что я описал. Там по тысяче, три тысячи домов - совсем иная жизнь. Там не умирающая деревня, хотя там мало работы и люди ездят на заработки в Казань, в Нижний Новогород, в Москву, но они возвращаются. Притом это многонациональная деревня, я жил в татарской семье, соседка была мордвинка, чуваши само собой, русские старообрядцы. Мне кажется, что оттуда жизнь пойдет. В своем романе я писал о деревне северо-запада России, отчасти запада, Смоленская область, Тверская, Новгородская, Ленинградская, Псковская, моя родная, которая загибается.
Вы, когда пишете, двигаетесь от человека, характера или от его среды обитания, обстоятельств?
Все вместе, но, понимаете, время - это люди. Конечно, все идет от человека, от людей.
А каков нынешний человек?
Я бы сказал, что самое актуальное произведение про сегодняшнюю Россию, впрочем, до весны, до Болотной, - "Человек без свойств" Музиля. До Болотной, потому что после нее что-то изменилось, я говорю сейчас не о политике. В тот момент людьми вновь стала востребована бинарная позиция: ложь - правда, их вдруг стала оскорблять ложь, раньше не оскорбляла, а тут вдруг начала, или добро - зло.
Так вот, до Болотной и в значительной мере сейчас самым актуальным произведением я бы назвал роман Музиля. Я перечитывал его недавно, и как оказалось, это книга про нулевые России, словно зеркало. Хотя книга написана про Австро-Венгерскую империю 10-х годов прошлого века. Удивительно, но так бывает.
Когда-то вы говорили, что ушли в сценаристы, чтобы зарабатывать на жизнь, потому что писательством это было невозможно сделать.
Я понял, что не буду филологом, и мне хотелось писать. Но потом осознал, что меня не будут печатать, было же советское время, а я не хотел подстраиваться под тогдашние требования. Я решил, что буду писать в стол, для себя и друзей. Хотел быть свободным, не ходить на службу, не иметь начальников и подчиненных, мне этим и нравилось писательское занятие. Собственно, поэтому я пошел во ВГИК, чтобы быть сценаристом и зарабатывать сценариями. План осуществился, но я уже не очень доволен. Сейчас, кстати, хожу на работу, но не каждый день. Я работаю в замечательном киевском издании "Laurus", занялся издательской деятельностью.
А сценарии?
Сценарии, конечно, пишу, закачиваю сейчас четырехсерийный сценарий. Съемки начнутся 11 января. Это вроде лирической комедии на тему "оскорбленной и торжествующей добродетели" (смеется), называется "Тамарка" по имени главной героини.
Прошло столько лет, и можно ли сейчас сказать, что дело души приносит и заработок?
Нет, конечно. Я зарабатываю сценариями. Есть некоторая зарплата в Киеве. А для души проза. Я так уже тридцать лет живу.
О чем будет ваша следующая книга?
Предполагаю, что это все-таки будет продолжение "Крестьянина и тинейджера", история повзрослевшего Геры, вернувшегося с грузинской войны.
Вообще, очень грустная концовка романа.
Ну, конечно, грустно, что же веселого.