Уполномоченный по правам ребенка Павел Астахов на протяжении последних месяцев — герой острых общественных дискуссий. Во время последней пресс-конференции омбудсмену даже пришлось отвечать на вопросы о личной жизни: например, о том, почему его жена рожала младшего сына во Франции, а не в России. А недавно блогеры заявили, что Астахов, работая адвокатом, защищал 18-летнего гражданина Таджикистана в деле о развращении малолетней. Сейчас омбудсмен занимается очередной историей о смерти усыновленного американцами российского ребенка — Максима Кузьмина — и каждую неделю снова оказывается на первых полосах газет. В интервью «Ленте.ру» Павел Астахов рассказал, чем его расстраивают журналисты, и сравнил внимание к своей персоне с травлей Петра Столыпина.
«Лента.ру»: Издание The Odessa American опубликовало результаты экспертизы вскрытия Максима Кузьмина. Вы видели их?
Павел Астахов: Я видел выдержки из первичного обследования, которое проводилось сразу после гибели Максима, когда его тело доставили в больницу. Это и есть то самое исследование. Никакого другого исследования, никакой другой экспертизы не проводилось по одной простой причине: ребенок был похоронен сразу же, и не в Техасе, а в штате Луизиана. Поэтому ни прокуратура, ни шериф штата Техас не могут потребовать эксгумации. Почему у ребенка произошел разрыв брыжейки кишечника? Эксперты однозначно говорят, что это либо очень сильный удар, например, каким-то твердым предметом в живот мальчика, или что мальчик упал с высоты второго этажа на какой-то тупой предмет. МИД России с Госдепом находятся в диалоге по этому вопросу, однако Госдеп разводит руками и утверждает, что штат Техас не дает этих документов. Тогда возникает другой вопрос: если штат Техас не дает этих документов Госдепу, то почему они оказываются в прессе?
Но вы говорили, что видели это заключение еще до публикации.
Да, оно было получено совершенно из других источников. Официально США нам документы не предоставили. МИД получил их по своим каналам и представил в том числе и мне. В них указано, что и социальная служба подозревала приемных родителей сразу же, и врачи, и патологоанатомы, и шериф высказывался по этому поводу. Вопрос с психотропными веществами. Изначально у нас есть показания врача из специальной клиники для усыновленных детей (видите, даже специализация у них такая есть), что он прописывал эти лекарства. Сам отец Гарри Алан Шатто подтвердил (у нас запись есть, консульские сотрудники с ним тогда беседовали), что да, мы давали эти препараты, потому что у мальчика была гиперактивность, и врач прописал эти лекарства. Мы прекратили их ему давать за сутки до гибели, потому что ему стало плохо. Почитайте, что такое препарат рисперидон (нейролептик, антипсихотическое средство — прим. «Ленты.ру»). Последствия: серьезные повреждения кровеносной, сердечно-сосудистой системы, пищеварительного тракта, мозговой деятельности — это тяжелейший препарат. В документах же, опубликованных теперь в американской прессе, подтверждается применение этого препарата. Почему же нас обвиняют в искажении фактов? Почему ранее утверждалось, что следов препарата не обнаружено?
Брат Максима Кирилл может вернуться в Россию? Тогда он попадет к своей родной матери?
По инициативе губернатора Псковской области Андрея Турчака проведено служебное расследование, выявлены факты нарушения при усыновлении братьев Кузьминых. Прокуратура сейчас выдвигает требование отменить усыновление. По закону, в случае отмены усыновления ребенок должен быть направлен либо в детское учреждение, либо в новую приемную семью. Но если Россия не дает согласия на повторное усыновление в Америке, то ребенок должен быть возвращен в Россию.
Что касается перспектив биологической матери Юлии Кузьминой. Вы знаете, я с ней не встречался ни разу. То письмо от нее мне передали буквально за несколько минут до начала пресс-конференции в ИТАР-ТАСС. В нем было сказано: я исправилась, нашла работу, хочу восстановить свои родительские права, прошу мне помочь. Отказать человеку попробовать восстановить родительские права, обратиться в суд, не может никто.
Но вы читали репортажи про ее жизнь?
Что касается репортажей и всего того, что происходило вокруг нее, — это скорее вопрос к вашим коллегам. Почему нужно было эксплуатировать образ этой, извините, пьющей, опустившейся матери? Почему ее нужно было вытаскивать на всякие ток-шоу? Я абсолютный противник подобных ток-шоу, на которых эксплуатируются несчастье семьи, матери и ребенка. И то, что происходило после этого, что она поехала куда-то, где-то там их с сожителем поймали — конечно, я видел все. Это нисколько не украшает ни ее, ни общество. Почитав прессу о местной жизни в этом поселке, я, честно говоря, вообще ужаснулся. Я понимаю, я во многих местах был, многое видел и в худших поселках, но почему такая ненависть по отношению к ней? Ведь, простите меня, она молодая женщина, ей всего 23 года, по-моему. Она еще может таких Максимов и Кириллов родить десяток и сделать их несчастными. Неужели невозможно бороться за нее?
У многих моих коллег возникло мнение, что основная проблема, которой вы занимаетесь на посту уполномоченного, — это сиротство, помощь детям-сиротам. Это ошибочное утверждение или нет?
Дело в том, что самая незащищенная на сегодняшний день категория детей — это, безусловно, дети-сироты, дети, оставшиеся без попечения родителей, это безнадзорные и беспризорные дети, дети-инвалиды и дети с ограниченными возможностями здоровья. Именно эти дети, защита их прав, конечно, являются приоритетными в нашей работе. Простите меня, но уполномоченный не может заниматься детьми, проживающими в семьях с родителями, по той простой причине, что вмешательство государства в дела семьи строго ограничено. Но нельзя сказать, что мы занимаемся только детьми-сиротами и ничего другого не замечаем. Как и нельзя сказать, что мы занимаемся исключительно нашими детьми в Финляндии, во Франции или в Америке. Это неправда. Каждый день на сайте уполномоченного представлена огромная повестка дня: там ребенок погиб, здесь убили ребенка, здесь преступление, здесь пропал ребенок.
Но почему претензии по любому поводу предъявляются ко мне? Я понимаю, если дорога не отремонтирована у вас в поселке или в городе, значит, виноват президент. Это общая позиция наша такая. А я могу встать на формальную позицию. Погиб ребенок? Обращайтесь в прокуратуру, следственные органы. Нужна операция? Минздрав. Обращайтесь. Пишите. Жалуйтесь. А максимум, что может делать уполномоченный, — рассматривать жалобы. Я думаю, что общество это не устроит. И мою совесть это не устроит прежде всего.
На вашей последней пресс-конференции вам задали вопрос о вашей жене, которая рожала младшего сына во Франции, и вы сказали, что в данном случае заботились о здоровье жены и будущего ребенка. Это означает, что, на ваш взгляд, в России детская медицина хуже или…
Ну давайте паранойей не заниматься, правда. Спросите лучше: как вы оцениваете российскую медицину? А вы говорите: вот, мол, вы выбрали зарубежную клинику, это значит… Ничего это не значит. Это мой выбор, это мое право. Смею вас уверить, я не пользуюсь кремлевской клиникой, вот ни разу не был в кремлевской поликлинике, хотя мне и положено. Я до сих пор пользуюсь платной медицинской клиникой, в которую хожу последние лет десять. Пришел, заплатил деньги — и все. Почему одних интересует, что я ем на обед, а других интересует, скольким детям я помог и как помог?
Я вас не спрашивала все-таки, что вы едите на обед.
Ну почему же? Ваши коллеги про это с удовольствием постоянно пишут, где у меня обед — в епархии или у губернатора. Я обеды отменил, чтобы все успокоились. Пью теперь чай с приемными родителями или в детских домах.
Вы же публичный человек. И премьер-министра Медведева обсуждают, и президента Путина обсуждают, что уж вы.
А, ну тогда нормально (смеется). Мне знаете, что непонятно? Почему вдруг у нас стало слово «чиновник» ругательным? Безусловно, есть разные люди. Точно так же можно сказать, что все бизнесмены — преступники, все учителя — садисты, все врачи — негодяи и так далее. Извините меня, когда я принял это решение [стать уполномоченным], я поступился очень многим. И до сих пор некоторые ваши коллеги не могут ответить на вопрос: что же Астахову там так интересно-то? Где это вот «за что он пришел»? Да ни за что! Уже настолько деформировалось восприятие жизни, многие настолько загружены этой действительностью и не понимают, что можно прийти просто из-за вызова, гражданского долга, который надо принять и выполнять. Хорошо, ну проведу я еще одно дело, ну заработаю еще один гонорар, и еще там какой-то интересный сюжет будет в моей адвокатской практике — дальше-то что? Я более активный человек, я вырос из этих рамок.
Ну, так по поводу детской медицины. Я спросила вас, — опираясь на ваш личный пример, — почему, заботясь о здоровье ребенка, вы выбрали клинику во Франции. Хочется услышать от вас какой-то более личный ответ. Вы считаете, что с детской медициной в России действительно есть серьезные проблемы?
(Вздыхает.) К сожалению, должность, в которой я сегодня нахожусь, вообще лишает меня возможности думать о личном. И это совсем не лукавство. Это правда, к сожалению. И я в огромном долгу перед своей семьей. То, что они сейчас испытывают, когда все вокруг начинают выяснять, почему я рожаю ребенка в этой клинике или в другой, почему я забочусь о здоровье своей жены… Я могу сказать следующее: безусловно, медицина у нас не развита на сто процентов с точки зрения доступности и эффективности здравоохранения. Сейчас нельзя сказать, что все-все-все вовремя получают медицинскую помощь, эффективную, качественную и так далее. Это, конечно, наша общая беда. Но это не моя личная беда или ваша личная беда. Мы все попадаем в такую ситуацию. У кого есть возможность сделать выбор, тот выбирает, идет в платную клинику, едет за границу. У кого нет этой возможности, тот находится в более тяжелом положении. Я влиять на это не могу в лоб. Я присутствую на всех этих совещаниях, которые проводит президент. Он старается, указывает на то, что надо развивать систему перинатальных центров. Надо развивать доступную медицину для детей, страдающих врожденными заболеваниями. У нас перечень орфанных заболеваний сегодня ограничивается определенными болезнями, которые лечатся только за счет государства. А появляются новые, тяжелые заболевания. И министерство здравоохранения в свое время отгородилось от таких детей. Регионы сами должны решать, покупать или не покупать таким детям лекарства. Вот я в ручном режиме и договариваюсь с губернатором, который говорит: да, это тяжело для бюджета, но мы будем искать деньги. А по истечении этого срока, где-то за месяц, родители девочки опять начинают мне писать в твиттере и в электронной почте: Павел Алексеевич, у нас кончается лекарство, помогите, нам пока нового не дают. И опять мы включаемся в ручном режиме… Вот этого быть не должно.
Но вы можете что-то сделать, чтобы это было не в ручном режиме?
Что я еще должен сделать? Я вам рассказываю, что делаю: я обращаюсь к министру здравоохранения, я эти вопросы ставлю. Я что, по-вашему, должен подменить Министерство здравоохранения, Министерство труда, генерального прокурора, Следственный комитет? Министра образования я должен подменить? По-моему, именно такая основная претензия ко мне: почему Астахов до сих пор не подменил всех. Получается, что я один стараюсь ответить на все эти вопросы, и на меня весь этот вал и обрушивается, все недовольство. Где-то что-то случилось — значит, Астахов опять виноват.
Устали?
Не-ет, я совершенно не устал, наоборот, я от этого получаю дополнительную энергию. Просто я пытаюсь как-то правильно направить эту энергию. Общество сегодня поднялось такой волной цунами, готово любого захлестнуть. Да, все недовольны законом, все недовольны решениями, низким качеством образования, здравоохранения, реабилитации, социальной помощи и так далее. Замечательно. Давайте это недовольство перекуем. Давайте вместе созидать!
Вы подчиняетесь президенту. Хотелось бы узнать о ваших отношениях с Владимиром Путиным. Вы познакомились с ним до того, как стали уполномоченным?
У нас рабочие отношения с Владимиром Владимировичем Путиным. Я уже говорил и еще раз повторю: я не могу подвести человека, представителем которого я являюсь. Это мой руководитель. Вот вы, работая в своем журналистском сообществе, тем не менее работаете на свое издание.
Вопрос был, когда вы познакомились.
Вот это пускай останется тайной. Ну хоть что-то должно остаться тайной.
Когда вы организовывали движение «За Путина», вы уже были с ним знакомы?
По этому поводу уже 150 раз все сказано, это было много-много лет назад. Движение было открытым. У нас на заключительной конференции в Твери после известного съезда было 450 аккредитованных журналистов. 450! Из них, по-моему, более 200 иностранных. Я два часа отвечал на вопросы. Неужели надо опять вернуться в 2007 год для того, чтобы сейчас еще и еще раз ответить?
Я спросила, были ли вы знакомы с президентом до того, как движение создали.
Я же вам сказал — момент нашего знакомства пускай останется тайной.
На этом съезде вы говорили, что движение будет существовать и дальше, но оно прекратило существование. Почему?
(Смеется.) Вы даже сами вздыхаете от этих вопросов, которые вам сказали задать. Печально другое. Я 16 лет, будучи адвокатом, защищал очень многих журналистов. Я создал несколько прецедентов в российском праве, например, прецедент Конституционного суда в защиту заместителя руководителя «Эха Москвы» Сергея Бунтмана. Я защищал его право журналиста критиковать во время предвыборной кампании кандидатов в депутаты, президенты и так далее, и так далее. Я защищал и создал прецедент в деле «Коммерсантъ» против «Альфа-банка» — и «Альфа-банк» вернул деньги «Коммерсанту». Многих, многих журналистов защищал: Леонтьева, Киселева…
И вам обидно за отношение журналистов к вам сейчас?
Мне совершенно ни за что не обидно. Что такое человеческая благодарность или неблагодарность? Вы знаете, от любви до ненависти один шаг. И я абсолютно уверен, что пройдет время — и все расставит на свои места, потому что время — сестра правды.
Извините заранее, но позвольте опять процитировать ваши слова — ответ Матвею Ганапольскому в блоге на «Эхе Москвы». Вы назвали интерес к вашей личности «блогерско-твиттерской суетой». Написали, что вы ее даже с президентом обсуждали. Вы какие-то конкретные случаи обсуждали?
Нет, мы обсуждали ситуацию в целом. Я пришел и доложил о ней Владимиру Владимировичу. Он, конечно, не читает блоги и твиттеры, потому что у него есть другие, более важные государственные задачи. Я сказал, что есть вот такая ситуация, это все обсуждается. Но он соответственно и отреагировал. Примерно так, как я про это и написал, — посмеялся. Это все. А что здесь такого? Блогеры, твиттеры — я отношусь к этому спокойно, потому что это дань моде в какой-то степени, это отражение современного развития человечества, это средство коммуникации, в конце концов. Я не заводил ни одной страницы в социальных сетях, если вы вдруг найдете какие-то за моим именем, это не мои точно. У меня нет своего блога. Честно говоря, у меня просто нет времени на это. А Матвею я написал, как это называется, пост. Я хотел написать еще один — Юлии Латыниной, так как меня удивило не то, что она метеорит посчитала ракетой, а то, как она выдала комментарий по поводу…
По делу о развращении малолетней (Александр Мальгин в своем блоге написал, что Павел Астахов в 2005 году представлял на суде интересы 18-летнего Хабибулы Пахтахонова из Душанбе по делу о развращении малолетней. 11-летняя Валентина Исаева ждала от него ребенка. Пахтахонов снимал комнату у ее бабушки, которая знала об отношениях между арендатором и внучкой. Юлия Латынина прокомментировала пост Мальгина в эфире «Эха Москвы» — прим. «Ленты.ру»)?
Да, по поводу дела, которое я якобы — как она утверждает — «вел». Так вот, я этого дела никогда не вел — дела московского дворника, мальчика Хабибулы... Не помню его фамилии. Неужели такой пытливой журналистке, как Юлия Латынина, было так сложно разобраться до конца в этом вопросе? Рассказываю, как это было. Мне позвонили редакторы программы Андрея Малахова и сказали: «Ой, Павел Алексеевич, у нас такая история. Ромео и Джульетта. Мы так хотим помочь этой девочке. Не могли бы прийти? Она вот беременная, ей 11 лет, у них любовь, а его хотят посадить». Напомню, это был 2005 год — период, когда я был адвокатом и участвовал в подобных ток-шоу. Сейчас я не хожу. Я посмотрел практику по этим вопросам, тогда было другое законодательство. Оно, кстати, серьезно в последние годы ужесточилось, благодаря моим усилиям тоже. Тогда действовала следующая норма закона: если лицо вступает в половые отношения с лицом, не достигшим совершеннолетия, добровольно, без насилия, то это образует состав преступления, за которое следует уголовная ответственность. А дальше пункт два этой статьи: если эти лица в будущем создали семью, зарегистрировали брак с разрешения законных представителей органов власти, как это положено, то это не является преступлением. Прочитав эту норму, я подумал: надо разобраться. Прихожу на программу, рассказывают историю: они два года живут вместе, бабушка сдает комнату этому мальчику. Мальчик предъявляет паспорт — ему 14 лет. Надо было посмотреть на этого мальчика: это не мужик, это не педофил, которого расписала Юлия Латынина, это мальчик вот такой вот (поднимает вверх указательный палец). У него два паспорта. По одному паспорту ему 14 лет, по другому паспорту ему 18 лет. Вот до сих пор никто так и не понял, сколько ему лет. Он гражданин, кажется, Узбекистана или Таджикистана. Он два года живет у этой бабушки, она закрывает глаза на то, что они с Валей, с этой маленькой девочкой, вступают в половые отношения. Да, неблагополучная семья, безусловно. Дальше идет дискуссия в студии. Мнения разделяются, студия ругается.
Вы как эксперт в студии?
Конечно. Я один из присутствующих. Я не могу сказать сейчас, кто там был точно. Были депутаты, органы опеки, какие-то артисты. Слово юристу, говорит мне Малахов. Я говорю: «Я скажу то, что говорит закон. Что я вижу? Они два года живут совместной жизнью. Бабушка, являясь законным представителем девочки, это одобряет, разрешает. Соответственно, к ней все вопросы. Здесь главный вопрос — они собираются дальше жить, создавать брак, получать разрешение на него бабушки, разрешение органов опеки? Если да, то все — они регистрируют брак, и никакого преступления нет. Закон так говорит, Уголовный кодекс». А дальше история развивается вообще без меня. Я никогда не был адвокатом этого Хабибулы, никогда не заключал с ним договор, никогда не оказывал ему юридической помощи. Я оказывал помощь в данном случае Вале Исаевой, которой объяснял, как ей быть дальше. Она говорит: «Отца моего ребенка хотят посадить!» — и с таким животом сидит. Я не следил за их судьбой дальше. Вот и все. Энд оф стори.
А у вас были какие-то, может быть, негромкие дела, связанные с детьми, до того, как вы стали уполномоченным?
Получилось так, что за два года до моего вступления в эту должность я написал серию книг «Детям о праве». Это семь книг: «Я и семья», «Я и дорога», «Я и школа», «Я и улица» и так далее. Связано это было с тем, что в 2005 году, когда я познакомился с Медведевым, он как раз поднял на встрече тему правового нигилизма и просвещения. Тогда он работал в правительстве и курировал национальные проекты.
С Медведевым вы говорите, когда познакомились!
Потому что пригласил меня работать на эту должность Медведев, а потом переутвердил Путин. Тогда я воспринял борьбу с правовым нигилизмом как важную идею национального масштаба. Очень много книг на эту тему было выпущено, и не только детских.
В прикладном ключе было несколько дел, связанных с детьми, в которых я так или иначе участвовал с 1998 года. Конечно, это всегда было связано с разделом имущества, с разделом детей, с бракоразводным процессом. Но было одно очень интересное дело, когда ваши коллеги нашли вьетнамскую девочку, брошенную в одной детской клинике на Можайском шоссе. Они сказали: мы нашли девочку, снимали репортаж, она два года живет в этой клинике, брошенная. Я приехал — и тогда, первый раз в жизни, я столкнулся с органами опеки того района. Представитель органов опеки, как сейчас помню, такая крупная пожилая женщина, сказала: «Да что вы рассказываете сказки! Какие девочки там могут жить?» Я съездил в клинику — и действительно, двухлетняя девочка живет. Да, видно, что вьетнамская девочка, документов нет. Разобрались, девочку потом все-таки определили в детское учреждение. Тогда я первый раз столкнулся с реальностью — что у нас есть брошенные дети, которые вот так и живут в больницах.
Потом таких детей, когда я уже стал уполномоченным, мы находили в нескольких регионах страны. В частности, в Амурской области нашли 33 ребенка, которые жили в инфекционной больнице из-за отсутствия мест в доме ребенка.
Вам, наверное, уже надоели с «антимагнитским законом», но вы писали, что США — ваша вторая родина, и…
Так, стоп, стоп, стоп. Давайте будем корректны. Не надо путать слова благодарности с принципами жизни.
Я хотела, вообще-то, спросить, говорили ли вы со своими преподавателями в США про этот закон?
Значит так, я говорил со многими американцами по поводу этого закона. Возьмем преподавателя международного права, профессора, который преподавал в Питтсбургском университете. Именно он меня учил, что, безусловно, любое недружественное действие одного государства не должно оставаться без ответа другого государства. Секундочку, я не злодей, не грабил лесом и не пытал несчастных по темницам, если говорить словами Есенина. Профессор меня учил быть патриотом своей страны, следить за тем, чтобы ни одно недружественное действие не оставалось без ответа. Взять Максима Кузьмина: если бы сегодня, не дай бог, в России или в другой стране погиб маленький трехлетний гражданин Америки, и месяц про него ничего бы не рассказывали никому — ни консулу, ни дипломатам, ни Госдепу — что бы произошло? Это был бы колоссальный скандал. А у нас вышли протестовать против закона, а не против того, чтобы наших детей там убивали, чтобы расследование проводилось объективно. Это странно. И жаловаться бегать в Америку — и это тоже для меня странно. Если вы бежите жаловаться в Америку, значит, это действительно уже ваша первая родина.
Вы про список Магнитского сейчас говорите?
Нет, по любому поводу жалуются: на депутатов, на этих, на тех, пишут туда в Госдеп. Президенту Франции на меня пишут. А есть какие-то еще другие органы, куда можно пожаловаться?
Но все-таки из ваших друзей, коллег в США кто-нибудь обиделся на вас после того, как «антимагнитский закон» приняли, испортились с кем-то отношения?
Абсолютно нет. Почему? Из-за закона вообще не должны портиться отношения. У нас сейчас все настолько гипертрофированно воспринимается людьми, которые даже не понимают природу и суть принятого документа. Почему американцы не выходят протестовать против какого-то закона, который принят и который им не нравится? Они могут его критиковать, своих конгрессменов, сенаторов. Постоянно этот спор идет, но идет в нормальном, рабочем режиме. А у нас истерика сразу. Отменить закон, принять другой закон! Вот это странно. Я думаю, это из-за того, что мы еще настолько незрелое общество, что люди еще не готовы находиться в дискуссии. Проще обмениваться оскорблениями.
Собрали, например, сто тысяч подписей против закона, но ни к чему это не привело, Дума даже не рассмотрела их.
Кто собрал, где собрал? Я видел, как собирали подписи против меня.
Ну, вы не закон.
Подождите, что такое сбор подписей? (Вздыхает.) Мне казалось, что мы строим развитое гражданское общество, что мы строим демократию. И вдруг это все разбилось о какую-то нелепость. Досужие разговоры о том, кто чего где купил, кто куда ездит, где лечится, где учится. Ну, разве в этом смысл жизни, в этом смысл политической дискуссии — найти как можно больше компромата друг на друга? Это было в начале ХХ века. Либеральный патруль, который описал Блок, возник у нас теперь. Когда травили Столыпина, величайший ум эпохи, вообще России. Собралась кучка — и во что это вылилось потом? В анархистов, бомбистов, террористов и революционеров. К чему приведет это сегодня?
Вы сейчас провели параллель? Что в современной России травля чиновников выльется в анархистов и революционеров?
Так уже выливается. Анархия — мать интернета и блогеров.
Нужно ли, на ваш взгляд, отдельное министерство по правам детей, семьи?
Хорошо, что вы правильно вопрос формулируете. Ранее была вброшена информация, что в России появится министерство по делам сирот. Астахов предложил создать министерство по делам сирот, ха-ха-ха. Для чего это было сделано? Для того чтобы высмеять саму идею изначально. Я предлагал создать ведомство, которое координировало бы все вопросы по делам семьи и детей, которыми сейчас занимается у нас 19 ведомств. В Госдуме это предложение обсуждалось и сейчас направлено президенту.
Вы готовы возглавлять такое ведомство?
Зачем мне его возглавлять? Я нахожусь на своей должности уполномоченного. Отвечу тем, кто обсуждает, что Астахов якобы рвется в министры: у меня была реальная возможность в свое время стать министром, но я не сделал этот шаг. Я остался в своей должности, я еще не доделал эту работу.
Но работа в федеральном министерстве дает больше возможностей помочь детям, разве нет?
Безусловно. Если только это единое ведомство будет создано…
Вы могли бы работать в таком ведомстве?
Я мог бы работать кем угодно, даже защищать низкорастущие кустарники от порубки.
Вам бы хотелось работать в таком ведомстве?
Не знаю. Как юрист, я не рассуждаю на абстрактные темы и не гадаю на кофейной гуще. Создадут — тогда решение о том, кто его возглавит, примет президент. Есть и более достойные, чем я, люди.