В начале июня в Лондоне четыре аукционных дома — Sotheby’s, Christie’s, Bonhams и MacDougall’s — провели серию очень успешных русских торгов. Был поставлен очередной рекорд на работы Ильи Машкова, а картина Рериха стала самой дорогой, когда-либо проданной на аукционе русского искусства. Об интересе к русским художникам «Лента.ру» поговорила с главой Sotheby’s Россия Михаилом Каменским. Разговор зашел о специфике «захиревшего» отечественного арт-рынка, отношении государства к актуальному искусству, «раздутых» художественных брендах и авторах, не сумевших стать международными звездами.
«Лента.ру»: В Лондоне суммарная выручка четырех аукционов составила около восьмидесяти миллионов долларов. Этот показатель — рост интереса к русскому искусству или в каком-то смысле результат удачного стечения обстоятельств (просто подобрались отличные лоты)?
Михаил Каменский: Эти цифры нужно интерпретировать не только как показатель количества денег, которые тратятся на русское искусство в ходе мировых торгов. На протяжении последних пятнадцати лет мы видели, как менялись предпочтения коллекционеров русского искусства, а также их эстетические и инвестиционные ориентиры. Рост рынка и цифры, свидетельствовавшие об этом росте в докризисные 2000-е годы, показывали массовый спрос на вал произведений, подписанных русскими художниками. Кризис скорректировал рынок, и после объективного спада к русскому искусству восстановился острый интерес. Сейчас мы опять наблюдаем, как замелькали большие цифры. Но если разобраться, теперь они говорят не о том, что покупают много, а о том, что русские целеустремленно приобретают очень дорогие, качественные и немногочисленные вещи за очень большие деньги. Лучшее из лучшего. Качественные работы в среднем сегменте цен покупают с удовольствием, но не в жесткой конкурентной борьбе, все же прочее не находит спроса. То есть рынок движется плавно, неторопливо, он спокоен и флегматичен и просыпается только тогда, когда появляются особо интересные объекты.
Если коллекционеры реагируют именно на интересные и качественные объекты, то получается, что у них за пятнадцать лет изменился вкус?
Вкус не изменился, изменилось представление об осмысленности трат. Если мы возьмем самые успешные продажи 2000-х годов, то среди авторов также найдем Машкова и Рериха — то есть тех, кого покупают и сегодня. Но соотношение цены и качества окажется другим. Выдающиеся Машков и Рерих стоят огромных денег, а просто качественные произведения этих авторов продаются значительно дешевле, чем в 2000-х. То есть вкус один и тот же, но разное понимание осмысленности покупки. Как инвестиционной, так и коллекционной.
Хорошо, получается, что на прошедших торгах была выставлена действительно выдающаяся картина Николая Рериха («Труды Богоматери», 1931), раз за нее заплатили 12 миллионов долларов? В чем же ее особенность — в религиозной тематике?
Что касается Ильи Машкова, чье творчество не было призвано пробуждать никаких мистических эмоций, то его «Натюрморт с фруктами» (1910) оказался столь дорогим — 7,2 миллиона долларов — по другим причинам. Машков — один из самых любимых русских мастеров начала ХХ века, оптимизм и декоративность, как неотъемлемые черты его стиля, гарантируют ему центральное место в любой частной и корпоративной коллекции, а значит, и повышенное внимание фальсификаторов. На фоне неимоверного числа подделок безупречное происхождение «Натюрморта с фруктами» не могло не послужить ему мощнейшим ценовым трамплином. На рынке практически не осталось стопроцентно подлинных работ Машкова, созданных в 1910-е, и когда появляются произведения с таким выдающимся провенансом, то срабатывает инстинкт охотника, азарт. Информация о выставках, на которых экспонировалась картина, упоминания о ней в старых каталогах — все это закономерно работало на повышение стоимости. Так как картина, вдобавок, обладает незаурядными интерьерными достоинствами, то в результате на нее, по совокупности обстоятельств, была потрачена эта не вполне обычная для русского рынка сумма.
Получается все-таки, что в случае с картиной Машкова мы говорим именно о художественной ценности произведения, а с Рерихом — о чем-то другом, не столько о самой картине, сколько о сопутствующих смыслах. Таких примеров много на рынке?
Это две разные тенденции на русском рынке. В одном случае цена действительно обусловлена склонностью к мистицизму, но таких примеров мало. На рынке икон, понятное дело, все по-другому, но на рынке нерелигиозной, светской живописи Рерих — один из немногих авторов. Машкова собирает совсем другой тип коллекционеров — светских, рациональных.
Таких авторов, как Наталья Гончарова или Михаил Ларионов, включенных в мировой художественный контекст, на каких торгах правильнее выставлять — русского искусства или модернизма? Вы говорили, что проданная на русских торгах Sotheby’s «Кубистическая женщина» (1920) Гончаровой была сильно недооценена. Сильно ли влияет на стоимость произведения его окружение?
Русский покупатель, хорошо знакомый с творчеством крупных русских художников-авангардистов, лучше разбирается, например, в творчестве Натальи Гончаровой, чем собиратель авангарда из Франции, Канады и Англии. Потому что он имеет полное представление о творческом пути художника. Но когда высококлассная работа Натальи Гончаровой экспонируется в контексте русской аукционной коллекции, смешанной стилистически и хронологически, то она в глазах зрителя, несомненно, теряет. Это и понятно, русские торги формируются не по музейному или тематическому принципу, а исключительно по национальному. Другое дело, тематические аукционы искусства импрессионизма и модернизма. Когда значимая работа Гончаровой или Ларионова оказывается в одном зрительном ряду с произведениями выдающихся модернистов и авангардистов Европы, художника заслуженно воспринимают как сопоставимого по цене, качеству и судьбе с другими дорогими художественными брендами ХХ века. А если на Гончарову будет с подозрительным недоумением смотреть исключительно традиционный покупатель Шишкина, то рассчитывать на его отзывчивость не приходится.
С моей точки зрения, «Кубистическая женщина» Гончаровой, проданная на последних русских торгах примерно за миллион долларов, действительно была существенно недооценена. У этой вещи, кроме очевидных художественных качеств, есть история. Много ли несомненных произведений Гончаровой на рынке? Практически нет! Но эту работу, вырванную из европейского контекста, не смогли по достоинству оценить собиратели мирового авангарда. Русские же коллекционеры, отдавая дань моде, предпочитают раннюю Гончарову, на пять-семь лет раньше.
А где выигрышнее выставлять «промежуточных» авторов, вроде Бориса Григорьева и Петра Кончаловского?
Конечно, на русских торгах у них поклонников больше. Борис Григорьев таит в себе особую стилистическую странность, обожаемую русскими изюминку. Петр Кончаловский, соединивший русский взгляд и сезаннизм, опять же гораздо интереснее именно русским. Он кажется вторичным тем, кто имеет возможность купить самого Сезанна, но при этом не чувствует особенность языка русского «сезанниста». К такому «промежуточному» пласту относится значительная часть художников русской эмиграции. Они в себя впитали две традиции, но рынком за редким исключением воспринимаются как русские художники.
Хорошо, а можно представить, что один и тот же человек будет покупать Айвазовского и Гончарову?
Либо одно, либо другое. Исключением может быть инвестиционный фонд, которому все равно. Его цель — в том, чтобы купить то, что с его точки зрения недооценено, а затем перепродать. Коллекционеры обычно собирают что-то стилистически близкое, сочетаемое визуально.
Русские торги в первую очередь ориентированы на русских покупателей. Тем не менее, есть ли там процент иностранных покупателей? Могут ли работы русских авторов заинтересовать западного коллекционера?
В большинстве своем они попадают практически всегда в собрание русских, русских по языку и ментальности коллекционеров, при этом не обязательно живущих в России или СНГ. Бывает, что некоторые произведения интересны не только русскоговорящим, но этот процент совсем невелик. Русское искусство не прорвало национального барьера, за исключением Гончаровой, Ларионова, Малевича и еще небольшого ряда имен, относящихся к искусству мирового авангарда и утвержденных как знаковые фигуры в мировой истории искусства. Они — художники российского происхождения, но наднациональные по духу и творческому языку.
Русское искусство интересует в основном соотечественников, а что они собирают еще? Раньше были импрессионисты, какие тенденции сейчас?
Старые мастера. Если раньше покупали русское искусство, импрессионистов и модернистов, то сейчас часть клиентов, нацеленная на две последние категории, перешла на старых мастеров, потому что они люди мыслящие рационально. В чем рациональность? За существенно меньшие деньги можно купить работы выдающихся мастеров высочайшего качества с понятным провенансом. Сопоставимые по абсолютной шкале импрессионисты и модернисты стоят в несколько раз дороже.
Это связано именно с соотношением цены и качества, а не с тем, что рынок импрессионистов, если говорить о работах художников первого ряда, по сути, обмелел? Они, конечно, вернутся через какое-то время, но сейчас их на рынке мало.
Главное отличие западного рынка от русского именно в том, что на нем существует циркуляция произведений искусства, и эти периоды циркуляции, обороты соответствуют смене поколений. У нас циркуляции как таковой практически нет, потому что все принадлежит государственным музеям. И то небольшое количество русского искусства, которое осталось на свободном рынке, обращается с несопоставимо меньшей скоростью. Найти в этом потоке жемчужину сложно. Вещи из частных западных коллекций обращаются гораздо быстрее в силу большого количества причин: это и инвестиционные стратегии, и законы, связанные с наследованием, разводами, банкротствами. С помощью продажи коллекции можно решить проблемы, нерешаемые никакими другими способами, например, расплатиться с долгами. Иногда вместо выплаты налога на наследство семья художника или коллекционера расплачивается с государством произведениями искусства. Влияет и то, что западноевропейское искусство разрекламировано, раскручено и продвинуто в сознании граждан на миллионы световых лет дальше, чем русское искусство. Поэтому, если вы ставите перед собой задачу с нуля собрать высококлассную коллекцию западного искусства ХХ века или старых мастеров, то она — при наличии необходимого количества денег — решаемая. Собрать же русскую коллекцию гораздо сложнее.
Сильно ли за последние десять-пятнадцать лет изменился круг авторов, которые выставляются на торгах русским искусством?
Сильно. Он изменился, прежде всего, за счет объемов (он уменьшился) и за счет качества (качественных вещей стало гораздо меньше). Конъюнктура стала другой: моднее покупать ХХ век, в моду также входит искусство выдающихся мастеров советского периода, как довоенных, так и послевоенных. Я, кстати, не вижу прироста рынка за счет идеологизированного советского искусства, которого ожидали многие инвесторы и коллекционеры, скупавшие оптом массовую продукцию соцреалистов. Низкокачественные работы, перенасыщенные идеологическими знаками, в цене не поднялись. Они продаются как амулеты, национальные костюмы, так как несут в себе элементы экзотики. Это носители ушедшей идеологии, и покупают их не как художественные памятники, а именно как памятники идеологические, которые сохранили в себе вкус и запах растаявшей в прошлом социалистической эпохи. А идеология стóит гораздо дешевле искусства.
Что происходит на аукционах с нашими современными авторами? Во всем мире все больше денег тратится на актуальное искусство — в Европе, Азии, США.
Современного искусства в составе русских коллекций немного, спрос на него упал после 2008 года. Это одно из последствий тех потрясений, которые пережили мировая и, в частности, российская экономика. И политических, кстати, тоже: многие из тех, кто покупал русское искусство в России, уехали за пределы страны и прекратили собирать русское искусство за рубежом. Либо они перестали связывать себя и перспективы своего развития с русской культурой, либо обанкротились в ходе кризиса и думают теперь о хлебе насущном. Есть и такие, которые, покинув Россию, начинают приобретать искусство тех стран, где они осели.
Современное, как и несовременное русское искусство, в большинстве своем покупали русские. Перейти из разряда художников, принадлежащих современной национальной школе, в разряд художников, признанных интернационально, почти никому не удалось. Редкое исключение — Илья Кабаков, может, еще три-четыре имени. Это не значит, что никого вообще не покупают, просто продажи — не звездные, а коллекционеры — не великие.
Рынок КНР, переживший невероятный бум, сформировался благодаря тому, что китайские коллекционеры покупают художников-соотечественников. Последних, в свою очередь, поддерживает государство. Наш рынок может еще развиться таким же образом?
В России совершенно другие принципы, другая идеология финансирования культуры и другое отношение к современному искусству. Скажем так: в Китае к современному искусству есть отношение, а у нас его либо нет, либо оно политизированно-негативное. Информационный фон вокруг современного искусства скорее негативный именно из-за того, что оно тесно смыкается с политическим радикализмом. Pussy Riot, группа «Война», эксперименты Марата Гельмана — современный художественный процесс воспринимается через политическую или политико-религиозную призму. В Китае, за исключением Ая Вэйвэя, большая часть художников — авторы, которые несут во внешний мир коммерчески успешные китайские представления о красоте современного Китая, без всякого сомнения, пропагандирующие китайские же ценности.
То есть искусство очень национальное и позитивное?
Оно эмоционально, потому что впитало в себя принципы американского поп-арта и рекламы. И оно, безусловно, национально, потому что при всей своей американизированности легко узнаваемо и идентифицируется как китайское. Китайское современное искусство, как я понял еще в начале нулевых, построено на симбиозе поп-арта и соцреализма. Этот вольный эксперимент по слиянию двух цивилизационных визуальных принципов произошел не в Америке и не в России, а именно на далеких китайских просторах.
Наш эксперимент пока что энергетически слаб, у нас очень много талантливых мастеров, но прорыв русскому искусству они не обеспечили. Ни Монро, царствие ему небесное, ни Олег Кулик, ни AES+F, ни Виноградов и Дубосарский. Никто не смог пока подняться до уровня международных звезд, что связано с объективными и субъективными причинами. Субъективная причина, например, в том, что никто из художников не сумел найти тот единственно правильный язык, художественный метод, который был бы сегодня востребован на международной художественной сцене. Многие могли, но кто-то упустил свой шанс, кому-то он еще не представился, а кому-то не суждено. По крайней мере, разрыв между Кабаковым и всеми остальными, с точки зрения известности и ценообразования, грандиозен.
Это специфическое отношение последних лет?
Я думаю, так было всегда и это никак не специфический российский феномен. Просто в одних странах культурная бюрократия квалифицированна и умеет управлять рисками, контролирует их в интересах страны и общества. Осознает, что лучше этот процесс возглавить, чем пустить на самотек. В России таких кадров нет, вот и получаются перекосы, порой скандальные, порой трагические. Ну а в рамках нашего разговора, захиревший художественный рынок современного искусства — лучшая тому иллюстрация.
Какие принципиальные шаги нужны принимать для формирования нормальной государственной политики в отношении современного искусства?
Наверное, должны быть скоординированы образовательные и государственные программы по поддержке культуры. Представление о современном искусстве и языке современного искусства должно формироваться со школьных лет. Значит, должны быть подготовлены учителя, способные объективно рассуждать о нем, а не люди, воспитанные только на Саврасове, как бы прекрасен он ни был. Если такой прорыв произойдет, то через несколько десятков лет может случиться перелом в общественном сознании и в государственном управлении. Сегодня какое-то движение происходит в силу радикализма современных художников и неординарности приемов, которыми они пользуются, но процесс очень медленный. Не сопоставим ни с одним европейским государством, в котором есть развитое гражданское общество.
Некоторые современные западные художники называют цены на свои произведения абсурдными, неоправданно высокими. Западный рынок — это мыльный пузырь?
Это не все мыльный пузырь. В значительной степени рынок — результат индустриализации культуры, слившейся в едином потоке с рекламной индустрией, а также последствие изменений функции искусства и аппетитов людей, которые этим искусством торгуют. Сейчас идет поиск новых инвестиционных инструментов, новых активов, новых эталонных материальных ценностей. По сути, есть художественные стратегии, которые порождают художественные продукты, имя автора превращается в бренд, торгующийся и котирующийся на мировом рынке в одном ряду с другими брендами и товарами, совершенно не обязательно художественной природы. Много создается фиктивных и раздутых арт-брендов, некоторые обладают большей прочностью, некоторые меньшей.
Кого вы считаете «раздутыми» брендами?
Специфика профессии и место работы накладывает на меня понятные ограничения в свободе критики. Но в каждой стране их достаточно, в нашей, в том числе. Я говорю необязательно о художниках, относящихся к современному актуальному искусству, это представители самых разных школ.
На формирование цены на произведения современного автора влияет включение его работ в музейные собрания. А что еще может кардинальным образом повысить стоимость?
Музеефикация, управляемый скандал, смерть автора. Если даже два фактора совпадают, то, как правило, художник сильно вырастает в цене.
Владимир Овчаренко провел первый в России аукцион актуального русского искусства. Как вы оцениваете эту инициативу? Вы ожидали, что торги пройдут успешно?
То, что Владимир Овчаренко провел столь успешно аукцион, вызывает уважение. Конечно, это хорошо. Правда, я не понимаю, кто обеспечил ему такой высокий процент продаж. Но зная его много лет, как человека добросовестного, я считаю, что так оно все и было.
А какая целевая аудитория у торгов?
Пока что я не понимаю, что это за аудитория, я ее не чувствую. Очевидно, появились какие-то люди, которых я пока не знаю. Новые оптимисты! Хотелось бы понять, если в ближайшее время мы проведем торги актуального русского искусства в Лондоне, хватит ли у них куражу? Примут ли они в них участие, насколько серьезен их интерес? Или это случайные люди, которые симпатизируют Овчаренко? Я не ожидал такого успеха, но искренне рад и поддерживаю серьезность его намерений.
Можно на нашем рынке построить успешный и абсолютно легальный арт-бизнес?
Те, кто заинтересован в стратегическом развитии рынка, заинтересованы в его максимальной прозрачности. Рынок должен быть открытым, иначе никто не поверит в реальность цен.