23 июля в Москве выступит британская инди-поп-группа The xx. Ее в 2008 году в Лондоне собрали трое друзей: Оливер Сим, Джейми Смит и Роми Мэдли-Крофт. На момент создания группы ее участникам было по 20 лет, все они познакомились и учились вместе в лондонской средней школе Эллиота, в числе известных выпускников которой — Hot Chip, Burial и Four Tet. В 2009 году вышел дебютный альбом группы — «xx», который быстро достиг 3-го места в чарте Соединенного королевства и получил престижную награду Mercury Prize. Их следующая пластинка «Coexist» вышла в 2012 году и стартовала с 1 места в британском хит-параде.
«Лента.ру» поговорила с Роми Мэдли-Крофт о том, как ей пишется на фоне успеха группы, и о том, не стали ли медные трубы помехой дружбе.
«Лента.ру»: Групп с двумя вокалистами не очень много, особенно таких, где вокальные обязанности распределены так симметрично. Почему у вас так?
Роми: Это и поддержка, и общий опыт, мы же с Оливером лучшие друзья. Никто из нас не хочет быть лидером, мы всегда наравне, и мне нравится, что дело обстоит именно таким образом. Мы оба любим петь, но как-то тихонько, вместе у нас получается лучше. К тому же наши голоса, как выяснилось, отлично сочетаются, так что такая расстановка сил, надеюсь, навсегда.
Вы были готовы к тому успеху, который на вас обрушился?
Ну, признаться, поначалу мы практически не думали об этом. Мы просто выкладывали наши песни на MySpace и не думали, что из этого что-то получится. А потом бац! — за нас взялся рекорд-лейбл. Бац! — мы любимая группа Кортни Лав. Нам было лестно, хотя все это до сих пор кажется каким-то изумительным сном. С другой стороны, после этого все пошло немного по-другому. Мы начали писать песни иначе. Я не могу сказать, в чем именно состоит отличие, однако оно очень чувствуется в самом процессе написания песен. Когда пишешь для большой аудитории, поневоле делаешь это не совсем так, как ты писал бы для своих лучших друзей. Начинаешь задумываться, а не слишком ли ты много секретов выдаешь? Хотя в чем-то для лучших друзей петь еще труднее.
А вообще вас что-то заботит в вашем новом статусе?
На сцене мы больше не нервничаем, слава богу. Но все равно осталась мысль — только бы не напортачить, только бы сыграть все как следует. И новые песни исполнять перед незнакомой публикой всегда очень тревожно. Хотя я склонна полагать, что дело тут не в нервах самих по себе, а в чувстве ответственности.
Что же до звездности, то, конечно, немного странно ощущать себя в центре внимания стольких поклонников, слушателей, читателей журналов. С другой стороны, для нас действительно важно донести до незнакомых людей то, чем мы занимаемся. Но вообще надо понимать, что мы если и ожидали, что чем-то другим станем, отличным от того, что было в начале, то точно не того, что мы имеем сейчас.
Насколько важно для вас ощущение трио, коллектива?
Мы всегда втроем, мы всегда стараемся проникнуть поглубже в души друг друга, чтобы сработаться. Для нас важен этот момент совместной медитации, когда мы сидим в студии и что-то рождается из общего усилия, из совместного психоэнергетического импульса, если угодно. Мне очень нравится, что мы знаем друг друга давно и начинали играть еще в школе. Я не думаю, что могла бы писать или играть с людьми, которых специально подыскала на эту роль — знаете, как объявления в журналах: «В группу требуется ударник». Это немного странно. Я также не думаю, что кто-то из нас сумел бы начать здесь и сейчас сольную карьеру и выступать с сессионными музыкантами. Я слышала, однажды Адель сказала, что она, когда ездит в турне, чувствует себя самой одинокой девушкой в мире, и я могу ее понять.
А как вы пишете музыку? Помимо коллективной медитации.
Мы освобождаемся от вещей, засевших у нас в головах. Это очень приятное ощущение эстетически оформленной исповеди. Ты носишь что-то внутри, а потом передаешь это вовне посредством музыки, начиная понимать про себя больше. Это терапия уже на уровне текстов, а когда вместе с музыкой песня собирается в целое, чувство удовлетворения просто потрясающее.
Наверное, из-за этого мы часто пишем музыку по ночам и очень тихо, несмотря на то, что сам по себе наши поп-песни — это довольно смелая и решительная вещь. А ночью ты наполовину спишь, наполовину бодрствуешь, и из этого пограничного состояния приходит много интересного. Вообще мы теперь стараемся писать где угодно и когда угодно. Не то чтобы я в аэропорту могла открыть ноутбук и начать в него петь, но в гастрольном автобусе — почему нет? Там можно почувствовать себя так же, как у себя в спальне.
Какими еще словами — помимо решительной и смелой — вы описали бы вашу музыку?
Какими бы словами мы ни описывали ее, всегда нас удивляют отзывы слушателей. Вообще часто мы не ожидаем такого фидбека, который получаем. А с музыкой... Знаете, к нам часто после концертов подходят парочки и признаются в том, что недурно проводят время, предварительно поставив именно наши песни. Мы никогда не рассматривали нашу музыку так, не считали ее настолько сексуальной.
А как вы относитесь к тому, что вашу музыку называют слишком попсовой?
Слишком попсовой? Не знаю, как поп-музыка может быть слишком попсовой. По-моему, смысл попсы, как и нашего творчества, состоит в том, чтобы посредством простых красивых форм суметь передать настолько сложные и притом близкие слушателю смыслы, чтобы он просто не смог не попасться на наш крючок. Многие действительно великие песни были созданы именно так, и по таким лекалам мы стараемся писать сами. А простая поп-музыка — это же весело!
Что служит для вас вдохновением?
Да то же, что и у всех — друзья, личная жизнь, искусство, только это всегда не просто событие или чувство, к поводу всегда добавляется додумывание. Я представляю себе, что произошло чуть больше, чем на самом деле. Событие раскрывает свой потенциал по моей воле.
Можно ли рассматривать заключительную песню с вашего последнего альбома — «Our Song» — как некий манифест?
В какой-то степени. Только важно понимать, что этот манифест обращен не вовне, а внутрь группы The xx. Мы обращаемся друг к другу этой песней, она о любви и о дружбе. Понимаете, мы с Оливером не только росли и учились вместе, мы просто много времени проводили вдвоем; то же самое происходит и сейчас. И то, что мы все это время были и будем вместе, помогает нам и создавать музыку. Мы можем быть абсолютно искренни друг с другом. И эта искренность — самая большая ценность для творчества, когда мы, равно любящие музыку, можем сказать друг другу, что́ нам не нравится в том или ином месте композиции, и от этого композиция становится лучше, а дружба крепнет.
Как вы находите современное состояние музыки?
Оно... разное! Это очень здорово, когда каждый, кому хочется сделать музыкальное высказывание, получил возможность его сделать. И притом даже у простых слушателей, не говоря уж о музыкантах, в голове накачано так много самой странной музыки, она комбинируется и переосмысляется, так что музыкальное воображение рисует самые странные узоры. А иногда из этого появляется что-то красивое.
Насколько вы изменились по сравнению с тем, чем The xx были в начале карьеры?
Конечно, мы повзрослели ко второму альбому, ведь писать музыку мы начинали, когда нам было по 16-17 лет. Мы научились изъясняться проще и, надеюсь, понятнее, при этом высказывая более сложные мысли. Мне кажется, мы начали говорить спокойнее о более личных вещах, что, наверное, важно, так как о других вещах и говорить нет смысла. С другой стороны, появилось осознание, приятие того, чем мы вообще тут занимаемся. Потому что если вначале мы играли, просто чтоб себя занять, теперь мы понимаем, что это дело серьезное. Но в любом случае, когда я пишу, я пишу о себе.