В среду, 6 ноября, Мещанский суд Москвы допросил художественного руководителя балета Большого театра Сергея Филина. 17 января 2013 года житель Рязанской области Юрий Заруцкий плеснул Филину в лицо кислотой; следствие считает, что заказчиком преступления был ведущий солист Большого Павел Дмитриченко. Потерпевший Филин в ходе продолжавшегося три с половиной часа допроса охарактеризовал Дмитриченко как эмоционально неустойчивого интригана и заявил, что никого из находящихся на скамье подсудимых не простит. Заодно из допроса следовало, что лучший в мире российский балет — это, помимо танцев, еще интриги, докладные записки, шантаж, подковерные игры и бесчисленное множество конфликтов. За процессом наблюдал корреспондент «Ленты.ру».
Сергей Филин пришел на суд в темных очках, в сопровождении двух лечащих врачей. На лице — следы от ожога кислотой. Судебное заседание четырежды прерывалось: Филин на несколько минут уходил, и доктора оказывали ему помощь. Начал он с того, что подал гражданский иск против подсудимых. Художественный руководитель оценил причиненный ему физический ущерб в 508 тысяч рублей, моральный вред — в три миллиона.
Согласно зачитанному в конце октября обвинительному заключению, вечером 17 января 2013 года Филин заходил во двор собственного дома. У входа ранее судимый житель Рязанской области Юрий Заруцкий плеснул ему в лицо кислотой. Особенно у потерпевшего пострадали глаза — за этот год он перенес уже 23 операции в Германии и в России. Соучастником преступления считается житель Московской области Андрей Липатов, который, по версии гособвинения, довез Заруцкого до дома Филина.
Заказчиком следствие считает ведущего солиста Большого Павла Дмитриченко. Все трое арестованы, им инкриминируется статья 111 УК РФ (умышленное причинение тяжкого вреда здоровью). Максимальное наказание по ней составляет 12 лет лишения свободы. Дмитриченко формально признался в организации нападения, но «не в той мере, в какой оно было совершено».
Филина хотели сразу допросить по существу дела, но он начал издалека, и перечить ему никто не решился. Он рассказал, что предложение стать худруком Большого он получил в марте 2011-го и согласился после того, как по его просьбе ему слегка изменили условия контракта и должностные инструкции — расширили полномочия. «Я хотел работать, а не наблюдать за тем, как работают», — пояснил Филин. В Большом он утверждает репертуар, формирует коллектив и руководит им, а также решает, кто и в каком спектакле танцует. «Я несу ответственность за планку, поднятую театром, — рассказал Филин. — Всегда стараюсь, чтобы каждый член труппы был задействован в определенном количестве спектаклей».
«За то время, что я руководил, большинство молодых получили серьезное повышение, — рассказывал Филин. — Так, Дмитриченко был солистом Большого, задействован во многих тяжелых спектаклях. Его зарплата не соответствовала нагрузке, поэтому я сделал его сначала первым солистом, а потом и ведущим». Про Дмитриченко Филин сказал, что тот — хороший и трудолюбивый член труппы, но «как с человеком с ним было все сложнее». Якобы еще за несколько дней до назначения Филина Дмитриченко позвонил ему и, сходу перейдя на «ты», сказал, что в Большом нового худрука ждут: «Поляна расчищена, мы тебя поддержим, мы тебе поможем». Что Дмитриченко имел в виду — Филин, по его собственным словам, так до сих пор и не понял.
Вскоре между ними произошел и первый конфликт. Шла репетиция балета «Жизель». «Я не совсем понимал, что происходит. Они не репетировали, а прогуливались по сцене в каких-то рваных штанах. После первого акта я обратился к артистам: почему они позволяют себе такое отношение. В первую очередь, к самим себе. Я не грубил и не хамил, просто высказывал свое мнение», — рассказывал Филин. За всех прямо со сцены ему ответил Дмитриченко. По словам худрука, солист накричал на него: дескать, как Филин смеет унижать артистов лучшего в мире кордебалета. «Очень странное возмущение, — прокомментировал суду эту историю Филин. — Я его оправдывал тем, что он вспыльчивый, эмоционально неустойчивый. Да и позже он сам извинился, причем в письменной форме. Написал, что эмоции — это часть профессии».
Филин извинения Дмитриченко принял. Но, по мнению худрука, солист, которого он простил, все это время за его спиной копил злость, интриговал и искал компромат. Внешне хорошие отношения сохранялись. «Я поздравил Павла с премьерой "Ивана Грозного". Он пригласил меня отметить, мы праздновали. Павел взял кусок хлеба, намазал его маслом, затем красной икрой и протянул мне», — описывал Филин одну из сцен общения с Дмитриченко. И в это же самое время Филина якобы предупреждали: будь осторожнее, на тебя ищут компромат — счета, любовниц.
«Однажды мне буквально навязывали какого-то гениального танцора из Японии. Я поддался, пришел на встречу в ресторан, и там дама с очень красивой грудью, с эффектным вырезом, изящно одетая, все совала мне конверт с сорока тысячами евро, чтобы я взял японского мальчика в труппу», — рассказывал Филин. Денег он не взял (но, к сожалению, не уточнил, каким образом эта история связана с уголовным делом; однако судья, подсудимые, адвокаты и просто публика слушали Филина так, словно тот рассказывал триллер).
Что касается Дмитриченко, то он, по словам рассказчика, время от времени заявлялся к Филину в кабинет, чтобы обсудить с ним свое положение в труппе, охарактеризовать коллег в терминах от «урода» до «жополиза». На один из таких разговоров, вспоминал Филин, Дмитриченко пришел в красном плаще и с бутафорским мечом в руках — прямо с репетиции балета «Спартак». С какого-то момента Дмитриченко перестал просить за себя и начал просить за солистку Анжелину Воронцову, с которой встречался. Та очень хотела станцевать в «Лебедином озере».
На этом Филин закончил рассказ об отношениях с Дмитриченко и перешел к грантам — речь идет о средствах, которые ежемесячно распределялись между всеми танцорами Большого в зависимости от количества спектаклей, в которых они участвовали. Филин заверил, что комиссия работала честно, без воровства и коррупции.
«Теперь что касается интимных связей, — начал Филин новую тему, и тишина в зале суда стала звенящей. — У меня замечательная семья и трое детей. Я очень люблю свою жену. Это мой друг, который всегда рядом, и сейчас это необходимо мне как никогда. Обвинения, что артисты проходили через мою постель, — это оскорбление в мой адрес. Это оскорбление тех балерин, которые якобы имели интимные связи со мной. Оскорбление их таланта, чести и достоинства. Ольга Смирнова стала замечательной артисткой и звездой мировой сцены, но причем тут интимные связи? Моя жена имеет интимную связь со мной на протяжении десяти лет, но она никогда не затанцует так, как Ольга Смирнова».
Благие намерения стремительно влекли Филина прямиком в ад: он в присутствии полусотни журналистов со всего мира принялся опровергать слухи, которые до этого ходили только в узкой театральной среде (и в распространении которых сам Филин винит Дмитриченко).
Наконец, художественный руководитель Большого перешел к событиям 17 января этого года.
Во второй половине дня он вместе с Ольгой Смирновой побывал во МХАТе, там отмечали 150-летний юбилей Константина Станиславского. Затем они вернулись в Большой, Филин переоделся, отвез Смирнову домой, проводил до подъезда и отправился к себе. Оставил автомобиль в подземном гараже соседнего дома на улице Троицкой и вышел на улицу. «Потрясающий вечер, шел крупный снег. Какая же красивая Москва», — вспоминал свои ощущения Филин. Он подошел к калитке во двор, набрал код, но дверь не открылась. Тогда же он увидел подозрительного человека, который возился у припаркованной рядом машины. «Он не выглядел как москвич. Был одет как спортсмен или рабочий. Я подумал, может, он помочиться у машины хочет или еще чего», — охарактеризовал человека Филин.
Худрук Большого набрал код второй раз, дверь вновь не сработала, и он услышал справа от себя шаги. Затем обнаружил, что «спортсмен или рабочий» стоит прямо перед ним. Незнакомец был в капюшоне, лицо закрыто шарфом, поэтому Филин запомнил только глаза. «Я сразу понял: будет что-то недоброе. Может быть, будет стрелять. Но потом почувствовал жидкость на лице и тут же очень сильную боль. Зрение сразу начало пропадать. Подобной боли я в жизни не испытывал», — рассказывал он.
«Я вставал и падал, ползал в грязи, прикладывал снег к глазам, — продолжал Филин. — Пытался позвонить, но когда ты ничего не видишь, невозможно набрать код [пароль] на айфоне и разблокировать его. Я кричал и звал на помощь. Стал метаться, пытался попасть в любой подъезд. Кафельный пол у подъезда от снега стал скользким, я падал. Уронил телефон — он был белого цвета и тут же стал неразличим для меня в снегу. Лицо разрывало от боли». Потом Филина все же увидели, вызвали «скорую» и полицию.
— Хочу специально сказать суду: я никого не прощаю за то, что было со мной, — жестко подытожил Филин.
— Вам нападавший что-то сказал? — задала уточняющий вопрос прокурор.
— Сказал: «Тебе привет», — ответил Филин.
— Дмитриченко вам высказывал какие-то угрозы? — вновь поинтересовалась прокурор.
— С его стороны всегда было неприязненное отношение. Позволял себе гораздо больше других. Косвенно угрожал, что обнародует факты моей коррупции, настроит против меня коллектив. Что он что-то такое знает, чего больше никто не знает, — отвечал Филин.
Заодно он припомнил еще несколько связанных с Дмитриченко историй. Например, рассказал, что после публикации в газете «Коммерсантъ» критической рецензии к нему в кабинет пришел Дмитриченко и якобы заявил, что «заказал» автора публикации, балетного критика Татьяну Кузнецову. «Поверить в подобное я, конечно, не мог», — говорил Филин.
В конце 2012 года кто-то вскрыл его электронную почту, ее содержание попало в фейсбук. Как выяснилось, взлом совершил неназванный житель Челябинска, впоследствии задержанный. Вскоре после этого Филин вез в школу и детский сад детей, и у его автомобиля лопнуло сначала переднее колесо и тут же — заднее. Он уверен, что это было подстроено. «Мне советовали нанять охрану, но я воспринимал происходящее как унижение и оскорбление, а не как угрозу», — сказал худрук.
У подсудимых Заруцкого и Липатова вопросов к Филину не было. Адвокат Липатова Сергей Жорин только поинтересовался, знаком ли Филин с его подзащитным. Ответ был предсказуемо отрицательным.
Затем право задать вопрос получил Дмитриченко. Это могла бы быть эффектная кульминация, но подсудимый к ней оказался не готов. Клетка, где он сидел, явно давила на него. После пары пробных вопросов Дмитриченко и Филин ушли в дебри выяснения отношений в коллективе Большого. К примеру, Дмитриченко требовал, чтоб Филин рассказал в суде, за что была уволена руководитель канцелярии Большого театра Вероника Санадзе. Филин отвечал подробно. Он рассказал, что на одной из репетиций премьер Большого Николай Цискаридзе, грубо нарушив распорядок, поставил вместо себя танцевать Дмитрия Буданова. Филин узнал об этом и отправился к Санадзе — выяснять, что случилось. Та, по его словам, заявила, будто не знает, что происходит. Потом сказала, что не помнит. И очень сильно подставила Филина перед гендиректором.
Филин, который на протяжении всего заседания был просто образцом добродетели, не сдержался и очень злобно спародировал женщину, которая сначала говорила одно, а потом другое. Кроме того, по инициативе Дмитриченко Филин рассказывал, почему он дважды довел до слез одну из заслуженных артисток. Там все закончилось примирениями и объятиями.
Худрук и ведущий солист полностью погрузились в выяснение того, кто, когда и на кого писал служебные и докладные записки, проводил собрания с целью обсуждения того или иного артиста. И так далее, и тому подобное.
«Я не снимаю с себя моральной ответственности… Я никого не просил сделать то, что произошло, и все равно прошу прощения», — сказал наконец Дмитриченко. Филин ему ничего не ответил.
«Какие нравственные страдания вам были причинены?» — спросила судья. «Это самая тяжелая часть происшедшего. Пострадало огромное количество моих родных и близких…» — на этих словах Филин прервался, его увели врачи. Через несколько минут он вернулся. «Я потерял глаза, не могу видеть своих детей», — Филин всхлипнул и прервался вновь. «Если хотите, не будем больше продолжать!» — предложила судья. Потерпевший был не против.
На этом художественный руководитель Большого заявил, что сказал суду все, что хотел, и попросил освободить его от участия в процессе. «На какой мере наказания настаиваете, если вина подсудимых будет доказана?» — спросила судья. «На ваше усмотрение», — ответил Филин.