26 ноября, накануне открытия ярмарки Non/fiction, в Москве в восьмой раз вручили литературную премию «Большая книга». Самая богатая российская премия, «Большая книга» в очередной раз доказала право называться еще и самой жанрово разнообразной из «мейнстримовых». Три первые премии были распределены между житием, сочиненным ученым («Лавр» Евгения Водолазкина), научной биографией, написанной литературным критиком («Гумилев, сын Гумилева» Сергея Белякова), и сочиненной автобиографией писателя (Юрия Буйды — его книга называется «Вор, шпион и убийца»).
Сама церемония вручения была обставлена в традициях детского праздника: одновременно со взрослыми писателями награждали и детских — за которых голосовали читатели 10-16 лет на портале «Книгуру». Поэтому дети захватили церемонию: объявляли участников, путали вручавших, говорили что-то свое в микрофоны, которые забыли выключить, плясали и пели песню на стихи литератора Веры Полозковой.
Печальным контрастом с атмосферой детского утренника стало вручение премии «За вклад в литературу» Евгению Евтушенко (угадать имя лауреата было несложно: в фойе Дома Пашкова раздавали газету-вестник «Большой книги» со статьей Валерии Новодворской о Евтушенко на первой полосе.) Он оказался первым поэтом-лауреатом в истории «Большой книги», которую вручают хоть за эссеистическую, хоть за документальную, но всегда прозу (Наума Коржавина награждали за мемуары, а автора песен «Наутилуса Помпилиуса» Илью Кормильцева — «За честь и достоинство» и посмертно).
Однако вручение премии парадоксальным не выглядело, и не только потому, что сборник стихотворений Евтушенко — это действительно большая книга. Объявлявший лауреата глава Роспечати Михаил Сеславинский отметил, что Евгений Александрович не смог присутствовать на церемонии, и не надо было объяснять, что это значит: поэту, живущему в США, отняли ногу, а по Сети ходят слухи, что здоровье его все слабеет. Тем не менее участники церемонии тут же смогли услышать голос Евтушенко: ведущие спросили у поэта, хорошо ли он их слышит, раздалось сдавленное «Хорошо», и стало немного неловко: было очевидно, что голос записан и смонтирован заранее. Зазвучал монолог: «Я глубоко тронут тем, что моя работа — поэзия — в течение 65 лет, если считать с того самого дня, как я напечатал свое первое стихотворение, удостоилась, в конце концов, такой высокой награды, — сказал Евтушенко, и в другой ситуации это "в конце концов" могло бы прозвучать иронично. — Спасибо всем, кто принял это решение».
«Вы знаете, сейчас меня иногда удивляют поиски нашей национальной идеи. А ведь наша национальная идея, она давным-давно существует, и она незыблема; она вся выражена в русской литературе. И матерью даже русской великой прозы была, конечно, русская поэзия», — сказал Евтушенко, сняв все вопросы о присуждении ему прозаической премии. «И человек который лишен любви к национальной поэзии, он, как бы вам сказать, еще не полностью подготовленный гражданин этой страны», — продолжил великий шестидесятник, выруливая в сторону привычной ему гражданской, «некрасовской» лирики.
«И я надеюсь, что министерство образования сделает следующий шаг навстречу поэзии и что у нас в наших университетах, в каждом, будет обязательно введена новая штатная единица — поэт при университете, это очень важно», — говорил Евтушенко, сам преподаватель в университете Талсы, штат Оклахома. Тех, кого удивил этот поворот благодарственной речи, на следующий после церемонии день ждало еще большее удивление — статья Евтушенко в «Литературной газете», в которой та же государственная идея наложена на план реформы Союза писателей. В речи грандиозные идеи озвучены не были, и финальное «Спасибо всем, кто пришел», прозвучало неожиданно, словно результат склейки.
Третью премию получил Юрий Буйда — заслуженный 59-летний писатель, финалист и лауреат многих литературных конкурсов. «Большой книги» его удостоили за книгу «Вор, шпион и убийца», которая в журнальной публикации сопровождалась подзаголовком «Автобиографическая фантазия», а в книжной не сопровождена никаким — чтобы доверчивый читатель мог совсем отождествить персонажа Юрию Буйду с одноименным автором. Сходство и впрямь есть: книга, начинающаяся с детских описаний («Утро началось с ведра, которое стояло в углу кухни. Первым к ведру подошел отец, его струя ударила в цинковое дно с режущим звоном. Второй была мать»), завершается, как и у живого Буйды, переездом в Москву и началом литературной карьеры. «Я думал о том, что скоро мои рассказы напечатают в московском толстом журнале. Мне уже звонили из редакции, и какая-то дама сказала: „Да-да-да, вы, наверное, не верите своим ушам, но это так: мы вас печатаем. Наверное, вас переполняет радость...“ Я не стал говорить ей о том, что меня не переполняла радость, я считал, что так и должно быть. <...> Выбора у меня не было — я не только считал себя вором, шпионом и убийцей, но и был им, только им, никем иным. Я чувствовал себя существом, выделяющим слова, как скаковая лошадь — пот, как лягушка — слизь».
Слова из последней цитаты, вынесенные в заглавие, произносит одна из возлюбленных героя: «Комната Риммы была тесной, и чтобы не толкаться, мы раздевались по очереди <...> Она не любила рассказывать о себе, хуже того: она не любила, если о себе начинал рассказывать я. Но зато о книгах, о литературе разговаривать с ней можно было сколько угодно. Когда я открыл ей, что хочу стать писателем, она сказала: „Это ремесло вора, шпиона и убийцы. Писатель подглядывает, подслушивает, крадет чужие черты и слова, а потом переносит все это на бумагу, останавливает мгновения, как говорил Гете, то есть убивает живое ради прекрасного...“ Вор, шпион и убийца“ — это было сказано, конечно, ради шутки, ради красного словца, но ведь литература и есть красное слово жизни» Рассуждения о «красном слове» и рассказы о женщинах и составляют значительную часть книги, одна из главных идей которой — «человек может и должен черпать силы в осознании собственной греховности».
Вторую премию получила работа в жанре нон-фикшн, что не редкость для «Большой книги». Екатеринбургский литературный критик Сергей Беляков написал биографию Льва Гумилева, прославленного и противоречивого историка-этнографа, автора книги «Древняя Русь и Великая Степь» и пассионарной теории этногенеза.
«Я в свое время, когда мне было лет 14-15, смотрел программу — может быть, знаете — "600 секунд" Невзорова, и он там несколько раз брал интервью у Гумилева, — рассказал Беляков «Ленте.ру» об истоках своего интереса к личности этнографа.— Он был очень интересным человеком, трудно было не увлечься — так ярко, необычно рассказывал об истории. У него было множество дефектов речи, но им было невозможно не заслушаться. В конце концов я стал покупать его книги, очень заинтересовался его теорией». По словам Белякова, он много критиковал наследие Льва Гумилева, но сейчас считает, что ему удалось «отделить важное от неважного, ошибочное и даже вздорное от очень талантливого и перспективного для исторической науки и вообще для нашей страны». Актуальным для страны Беляков назвал саму пассионарную теорию этногенеза и идеи Гумилева о межэтнических контактах.
Глава премиального жюри Дмитрий Бак в разговоре с «Лентой.ру» назвал книгу «Гумилев, сын Гумилева» беллетризованной биографией, однако сам лауреат с этой оценкой не согласен: «Это научная биография, просто она написана нормальным человеческим языком. В ней жизнь человека отражена во всей полноте — от рождения до смерти и посмертного существования в виде книг и идей».
«Лев Гумилев родился в Серебряном веке, он прожил всю историю Советской власти, и его биография во многом связана с историей советской науки. В моей книге отражена в значительной степени история советской науки — востоковедения и этнографии», — говорит биограф. Потому и главной своей задачей он видит пропаганду работ Льва Гумилева не среди обычных читателей, а среди ученых: «Потому что профессионалы его недооценивают. Но Гумилев сам виноват: многочисленными ошибками, передержками он во многом испортил себе репутацию в научном мире». Среди недостатков историка Беляков назвал «нетерпимость к критике, нелюбовь перепроверять факты, нелюбовь отказываться от принятых и уже красивых решений и концепций». «И его критика от историков, востоковедов, русистов, этнографов была справедливой — особенно от востоковедов и русистов, — заключает биограф. — Но с водой выплеснули и ребенка».
Беляков утверждает, что ценность Льва Гумилева для русской культуры — прежде всего в нем самом, а не в истории его семьи. «Главное не том что он был сыном Николая Гумилева и Анны Ахматовой, главное, что он сам по себе интересный мыслитель». Но название книги ее автор не считает просто «крючком» для читателя: «Связь с матерью и с отцом очень важна для понимания личности. Отец для него был образцом мужчины». По мнению Белякова, личная жизнь его героя, если бы он не был сыном поэтов, «сложилась бы по-другому: может быть, он не сидел бы 13 лет в лагерях, поступил бы в университет сразу, а не после нескольких лет зарабатывания трудового стажа в экспедициях в Забайкалье, в Средней Азии». Но это нельзя сказать о его научной судьбе: «Были бы отличия, конечно, но в принципе она предопределялась его талантом, его даром, а не только внешними факторами».
Наконец, первую премию «Большой книги» получил Евгений Водолазкин. Филолог из Пушкинского дома, специалист по древнерусской литературе дебютировал в беллетристике в 2009 году с романом «Соловьев и Ларионов» — о современном историке и его герое, белом генерале — и моментально попал в шорт-листы литературных премий. Его второй роман «Лавр» вручавший приз Дмитрий Бак назвал «романом года, если не двухлетия».
«Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность», — процитировал Бродского лауреат, принимая награду. Водолазкин поблагодарил свою жену Татьяну, которой посвящен «Лавр» («это мой первый читатель и первый критик»), знаменитого редактора Елену Шубину (в зале многие зааплодировали, разделяя оценку ее заслуг), а также своего учителя, академика Дмитрия Сергеевича Лихачева.
Действие «Лавра», искусно стилизованного под средневековую словесность, происходит на Руси в XV веке; герой романа лекарь Арсений, теряет возлюбленную и превращает собственную жизнь в житие, принимая наконец схиму под именем Лавра. В конце книги на похоронах новоявленного святого появляется иностранный купец. Последние слова появились во всех рецензиях, их процитировали ведущие церемонии, приведем их и мы. «Что вы за народ такой, говорит купец Зигфрид. Человек вас исцеляет, посвящает вам всю свою жизнь, вы же его всю жизнь мучаете. А когда он умирает, привязываете ему к ногам веревку и тащите его, и обливаетесь слезами. Ты в нашей земле уже год и восемь месяцев, отвечает кузнец Аверкий, а так ничего в ней и не понял. А сами вы ее понимаете, спрашивает Зигфрид. Мы? Кузнец задумывается и смотрит на Зигфрида. Сами мы ее, конечно, тоже не понимаем».
«Книга попала в яблочко, потому что она говорит о вещах неочевидных, медленных, не очень-то и занимательных — это перекрестье разговоров о боге, вере и истории, — объяснил «Ленте.ру» выбор жюри Дмитрий Бак. — И она попала в яблочко на фоне нашей современности. Потому что образ человека, который поступает не по целесообразности, не по выгоде, не по внешним мотивировкам — это центральный образ нашего времени, которое побуждает нас поступать нас как выгодно, комфортно, удобно. Это другой образ счастья».
В романе интересы Водолазкина-ученого и Водолазкина-писателя сомкнулись. «Я стал делиться тем опытом который получил, занимаясь древнерусской литературой, — рассказал писатель журналистам. — Есть вещи, которые я могу сказать, но которые знают очень немногие люди, потому что немногие занимаются средневековьем». «Лента.ру» спросила у победителя «Большой книги», как он относится к своему творчеству — как беллетрист или как ученый. «Я отношусь как древнерусский человек. — улыбается Водолазкин. — Я иногда дома в хорошем настроении по-древнерусски говорю. Но очень умеренно».
Считает ли филолог-древник на писательском поле себя эдаким фальсификатором? «Да, но только в одном смысле: мой древнерусский не неправильный, но упрощенный: я старался подбирать слова, которые общие у древнерусского языка с языком современным. Вот в этом я чуть-чуть фальсификатор». Не чувствовал ли Водолазкин противоречия между ученым и писателем — экспериментатором и выдумщиком? «Есть определенное противоречие, которое во мне как в ученом протестовало. Но я оставался ученым в том, что на прямые фальсификации не шел».
В каком отношении настоящая, нефальсифицированная древнерусская словесность может быть интересна современному читателю? «Он может читать все что угодно, было бы желание читать, — отвечает Водолазкин. — Он может читать летописи, хронографы, жития, сказания. Когда-то с этим вопросом к Дмитрию Сергеевичу Лихачеву приехал Александр Исаевич Солженицын. Он спросил: что бы мне прочитать, чтобы расширить и углубить мой язык? И Лихачев написал ему целый список. Насколько я помню, в этом списке первым номером стояло Житие протопопа Аввакума — это сказочный текст. Ивана Грозного можно читать — это гениальный писатель, злодей и писатель». Водолазкин согласен с тем, что авторы, которых он назвал первыми, это главные экспериментаторы своего времени: «Да, это средневековый авангардизм, вы правы». Как древнерусский писатель, он отождествляет себя скорее с ними, чем, например, с безвестным летописцем: «Потому что я здесь позволяю себе больше, чем среднедревнерусский человек».
С идентификацией автора понятно, а как быть с героем — он появился из средневековой словесности или из современного опыта? «Древнерусские описания настолько глубоки и интересны, что все-таки его основа была там. Другое дело, что я вкладывал некую психологическую начинку в те средневековые тексты, которые по природе своей не психологичны. Но это я делал тоже очень умеренно — иначе разрушилось бы обаяние средневековья». При этом у героя книги Водолазкина нет единого прототипа в древнерусских источниках: «Но герои древнерусских житий, сказаний, летописей, хронографов, и все они влились в моего Лавра и стали его литературными предками».
По словам Водолазкина, за языковые эксперименты ему досталось от критиков — в общем-то, к нему очень благосклонных: «Если ругают, то с разных сторон. С одной стороны, за то, что это авангардный текст, который написан хорошим языком. Последняя рецензия Анны Наринской немного неожиданная, но я читал ее с большим интересом. Она говорит, что хорошо пишущий человек ради формы, ради языка впадает в искушение забыть о содержании. Другие, наоборот, ругали меня за то, что слишком серьезное содержание, что современному читателю сложно подходить [к жизни] с такими строгими мерками, с какими подходили в средневековье. Меня радует, что ругают со всех сторон — значит, есть некая гармония в этом тексте».
«Одна из главных идей Лавра — что времени нет, — объяснил свою книгу Водолазкин. — Об этом в свое время писал и размышлял в конце своей жизни Дмитрий Сергеевич Лихачев. Он говорил, что время, оно только для нас, слабых, а на самом деле существует вечность, где нет времени. Время — это только подпорка, которая нам дана, чтобы не потеряться в событиях и людях. Лихачев говорил, что время — это та игла, которая проигрывает пластинку событий. Но когда человек переходит в Вечность, со смертью, эти подпорки уже не нужны, и они уходят».