Волгоградский областной суд 3 декабря 2013 года отказал россиянке Елене Алексеевой-Пошон и ее швейцарскому мужу Ивану Пошону в усыновлении ребенка из местного детского дома. Четырехлетний Ренат болен артрогрипозом с почти полной атрофией функций конечностей. Несколько лет назад Пошоны уже взяли из того же Волгоградского детдома тяжелобольного ребенка — девочку с двойной рото-глазной расщелиной. С помощью нескольких пластических операций ей восстановили лицо; теперь она посещает швейцарскую общеобразовательную школу, знает русский и французский языки. Однако Ренат пока останется в детдоме. «Лента.ру» поговорила с Еленой Алексеевой-Пошон и попыталась выяснить, почему ей отказали в новом усыновлении.

Мотивируя свое решение, волгоградская судья Светлана Жданова сослалась на новые российские правила усыновления для иностранцев. Они вступили в силу летом 2013 года и ввели фактический запрет на усыновление детей в страны, легализовавшие однополые браки. Судья решила, что Швейцария — одна из таких стран, хотя местные геи и лесбиянки могут заключать лишь гражданские партнерства, не имея законодательной возможности совместно усыновлять детей. Елена Алексеева-Пошон, которую Ренат И. четырех с половиной лет уже называет мамой, теперь рассчитывает на апелляцию в Верховном суде. К ней она и ее муж «подготовилась до зубов» — даже заручились поддержкой швейцарского правительства.

«Лента.ру»: Как вы попали в Швейцарию?

Елена Алексеева-Пошон: Я в свое время уехала в Женеву по работе, через год познакомилась со своим теперешним мужем. Как ни странно, его зовут Иван ― такое вот оригинальное швейцарское имя. До замужества я работала в цирке, клоунессой; сначала ― в Санкт-Петербургском Цирке на Сцене, потом выезжала с другими коллективами на гастроли. У меня характер независимый, я не хотела свою трудовую книжку сдавать, сама по себе была девочка. В Швейцарию я поехала клоунессой в местный цирк. Сама нашла контакты, сама вышла на директора местного цирка, сама французский язык выучила.

Муж пришел на ваше выступление?

Да, совершенно случайно. У меня был номер с дрессированными собачками чихуахуа, они по мне карабкались и из карманов вылезали ― немножко акробатики, немножко хулиганства. Муж, как меня на манеже увидел, сразу к нам прицепился, ездил с цирком по всем городам и весям, по всей Швейцарии катался с нами. В любую свободную минуту прибегал с цветами и убедил меня выйти за него замуж, хоть профессионально мы с ним никак не совпадаем: он инженер, доктор физико-математических наук. Мне пришлось оставить работу, о чем я сейчас, конечно, жалею временами, потому что ностальгия ест. С другой стороны, я профессию не забросила: мы с русскоязычными девочками из Женевы организовали ассоциацию помощи российским сиротам, устраиваем разные мероприятия, жертвуем большую часть доходов детским домам. На этих мероприятиях я и выступаю.

Сколько у вас приемных детей?

А я детей по такому признаку не делю, только на девочек и мальчиков, или на старших и младших. У нас с мужем куча детей от первых браков ― три штуки на двоих. Вот это ― старшие. Младших ― две девчонки, Таня и Соня. Таня ― приемная.

Почему вы решили ее удочерить?

Усыновители обычно говорят: «Не приведи бог вам полезть в базу данных по отказным детям, это всегда плохо кончается». С Таней была абсолютно фантастическая история. В 2007 году я обсуждала российских сирот на одном из форумов с девочкой из Волгограда. Она мне пишет: «Да за сиротами в России очередь из усыновителей стоит!» А я к тому моменту сколько-то крутилась в этой теме, поскольку наша ассоциация уже работала. Я знала, что никаких очередей за сиротами нет. Я ей пишу: «Вы откуда? Из Волгограда? Сейчас я вам покажу список волгоградских сирот, которые никому не нужны». Открываю сайт, и вываливается совершенно страшная фотография девочки Тани, у которой полная слепота и двусторонняя рото-глазная расщелина. Потом я минут пять безуспешно ловила крестик в углу экрана, поскольку это зрелище было невыносимым.

Дальше я начала саму себя спрашивать: «А что это было? Это же в базе данных находится, значит, это ребенок!» Отдышалась, открыла ссылку заново, подумала: «Ну, не убьют же меня в волгоградском доме ребенка, если я им по телефону позвоню и помощь предложу». В глубине души я была уверена, что девочки уже нет в живых, потому что это невозможно, чтобы такой ребенок долго жил. А она оказалась живой, но на грани смерти: в два года весила шесть килограммов, оперировать в Волгограде ее никто не брался. Я стала присылать в дом ребенка поильники для детей с лицевыми расщелинами, мои московские друзья ускорили для Тани получение квоты в Научно-практическом центре челюстно-лицевой хирургии в Солнцеве, а когда девочку положили на операцию, я прилетела к ней из Швейцарии. После всех пластических операций, после частичной реабилитации я стала с ребенком общаться. Таня боялась обращенной к ней речи, рук боялась до смерти ― видно, ни за чем хорошим ее из кроватки не вынимали. Вы поймите меня правильно, я ни в чем не упрекаю персонал дома ребенка в Волгограде: они прекрасные люди и детей любят, но сама система, в которой живут больные дети, мягко говоря, далека от совершенства.

Я поняла, что удочерить ребенка мы сможем, условия позволяют. Если совсем невыносимо будет, помощника возьмем. Тогда еще не было этой истерии по поводу запрета на иностранное усыновление, суд прошел легко и просто, без сучка и задоринки: два часа длилось заседание, потом мы, довольные, уехали и Таню с собой увезли. Это было в 2009 году.

Честно сказать, мы бросались в эту прорубь с разбегу, не зная, что нас ждет: в самых смелых мечтах я надеялась вытащить Таню до уровня «ходить на горшок и ложку держать», вот и все. Тогда мы не знали, что в Швейцарии очень хорошо отлажена система детской реабилитации ― государство целиком берет на себя страховку по инвалидности, Тане бесплатно делают пластические операции, на дом приходят эрго-терапевты, которые учат дочь перемещаться в пространстве с тростью, я вожу ее к логопеду. Сейчас Тане шесть лет, она с сопровождением ходит в обычную школу, отлично учится, одинаково хорошо говорит по-русски и по-французски.

Когда вы решили усыновить второго ребенка?

В 2011 году. Периодически дети из волгоградского дома ребенка приезжают на госпитализацию в детский ортопедический институт имени Турнера в Питере. Я их навещаю, когда приезжаю в город по делам — документы сделать, паспорт продлить. И вот я случайно приехала в больницу с памперсами, когда туда привезли мальчика Рената, больного артрогрипозом. Мое первое впечатление было таким чудовищным, что я даже представить себе не могла, что мы его усыновим ― хотя, теоретически, мы с мужем были готовы к тому, чтобы взять еще одного ребенка, желательно, мальчика.

Каким было ваше первое впечатление от Рената?

Он выглядел глубоким аутистом. Я подумала: «Ух, какой тяжелый мальчик!» Он смотрел сквозь людей, было невозможно поймать его взгляд, он не реагировал на свое имя, он не реагировал ни на что вообще. Сидел абсолютным чурбачком, ему подсовывали подушки, чтобы он на сторону не заваливался. Руки у него не двигались в принципе, ноги двигались, но коленки были вывернуты наружу, как у кузнечика. Когда его брали на руки, он запрокидывал голову, закатывал глаза и широко открывал рот ― дурак-дураком, что называется. Я представить себе не могла, как его можно вытащить из этого состояния. Потом я раз пришла с памперсами, два, на третий раз с его няней стала о чем-то хихикать, на четвертый повернулась, и поймала совершенно осознанный взгляд Рената. Тогда я стала его тормошить, он оттаял, и стало понятно, что его нужно усыновлять.

Вы не боялись брать в семью второго тяжелобольного ребенка?

Тут вот какая штука: эти дети, когда вырастают, дают тебе гораздо больше того, что ты в них вкладываешь. Когда обычный ребенок рисует каракули, мамы бегают, вывешивают картинки на разных форумах: «Смотрите, какая елочка!» И все ахают, ручками от радости всплескивают. А когда ребенок, который с виду «не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка» перевоплощается в цветочек, воздается больше в тысячу раз.

Когда вы окончательно поняли, что готовы усыновить Рената?

Примерно через полгода после первого знакомства. Мы созванивались с врачами волгоградского дома ребенка, в котором жил Ренат, обсуждали установку аппаратов на ноги ― в принципе, их может оплатить и государство, но оно это делает, когда у ребенка с артрогрипозом коленки на спину начинают заворачиваться. А тут надо было действовать быстро, установку аппаратов оплачивали мы с мужем, и нянечки мне как-то сказали, что из Питера им вернули совершенно другого ребенка, настолько у Рената состояние улучшилось. Тогда я решила: «Все, забираем».

Сколько времени вы оформляли документы?

Два года. При этом и в российском Министерстве образования, и в доме ребенка, и в волгоградской опеке все были уверены, что никаких проблем не будет, Рената мы заберем: мы соответствуем профилю усыновителя, у нас в полном порядке отчеты по первому усыновленному ребенку, никаких нареканий не было. В детдоме ребенку сходу представили нас с мужем как «папу с мамой», а когда нас утвердили в качестве усыновителей, Ренату стали упорно говорить: «А вот и папа с мамой приехали, ты сейчас с ними гулять пойдешь, а потом на самолете полетишь!»

Когда дело об усыновлении Рената поступило в суд?

В июле 2013 года (дело было передано в суд 20 сентября, до этого Елена и ее муж собирали документы ― прим. «Ленты.ру»), причем в тот же волгоградский областной суд, где принимали решение об усыновлении Тани. Никаких подвохов я не ждала: да, уже вступил в силу «закон Димы Яковлева» (закон об усыновлении российских сирот гражданами США — прим. «Ленты.ру»), но мы же не американцы! Стало ясно, что дело пахнет порохом, когда суд стал бесконечно требовать документы о правах ЛГБТ в Швейцарии. Но даже тут я нервничать особенно не стала, поскольку в Швейцарии однополые браки законодательно запрещены, а отдельной статьей семейного кодекса прописано, что однополые пары, проживающие в гражданском браке, не имеют права на усыновление. Эта статья, я бы сказала, дискриминационная, по этому поводу в Швейцарии проходят многочисленные акции протеста, но нам этот запрет, в случае с усыновлением Рената, должен был помочь.

Но не помог.

Да. В отказном решении областного суда города Волгограда черным по белому написано: «Принимая во внимание то обстоятельство, что заявители являются гражданами государства, в котором разрешены однополые (гражданские) партнерства, а также то, что законодательство Швейцарии допускает возможность переустройства усыновленного ребенка в другую семью… в удовлетворении заявления об усыновлении отказать». И судья [Светлана Жданова] перед каждым заседанием куда-то бегала: я думаю, часами с каким-то начальством созванивалась. Несмотря на это, когда она начала оглашать [решение], мы все были настолько уверены в успехе своего предприятия, что даже толком не слушали. Рядом с моим мужем сидела переводчица-синхронистка, она мужу в ухо бубнила все, что судья говорит. И вот зачитывают наши положительные характеристики и другие бумаги с благосклонным уклоном. Переводчица по инерции мужу переводит: «Заявление об усыновлении удовлетворить», а я-то слышу «Отказать» и чуть не падаю на пол. Тут Иван понял, что что-то пошло не так, да и переводчица закричала: «Отказать, отказать!»

Ренат знает, что вы не сможете его усыновить?

Думаю, догадывается. Ему четыре с половиной года, он уже понимает, что стряслось что-то нехорошее. Перед отъездом я заходила к нему в слезах и соплях, меня всю трясло. Он был каменный, совсем как в тот раз, когда я его в Питере увидела. Когда его выдрали у меня из рук, он орал: «Мама, нет, нет!» Вот и все.

Вы подали апелляцию в Верховный суд?

Да, готовим.

Что вы будете делать, если вам и там откажут?

Мы подготовились до зубов, подключили правительство Швейцарии. Я не знаю что делать, если нам откажут, я не понимаю, почему судья против нас как усыновителей. Я вот смотрела на нее: нормальная женщина, детям своим сказки на ночь, наверное, рассказывает.

От идеи усыновить Рената вы не отступитесь?

Нет, как же можно? Была мама, и нет ее больше, да?! Он же все понимает, он просто ляжет, и умрет, я на сто процентов в этом уверена.

* * *

«Он женат?» ― спрашивает о швейцарце Иване Пошоне Антон Жаров, адвокат, специалист по семейному и ювенальному праву. Получив утвердительный ответ, он говорит: «Все. Остальное его может не касаться. Этот пункт законодательства не про эту семью».

Жаров рассуждает о последнем абзаце в п.1 ст.127 Семейного кодекса, который Госдума с подачи правительства добавила этой весной. Она расширила список тех, кому российский суд должен отказать в усыновлении, за счет «лиц, состоящих в союзе, заключенном между лицами одного пола, признанном браком и зарегистрированном в соответствии с законодательством государства, в котором такой брак разрешен», а также одиноких граждан стран, где легализованы гей-браки. «Зачем расписывать так сложно, почему бы не прописать в таком случае просто запрет на усыновление гражданами стран, в которых разрешены однополые браки? Наверное, законодатели имели в виду нечто другое», ― говорит Жаров.

3 декабря на этот пункт сослалась судья Волгоградского областного суда Светлана Жданова.

«Исследовав законодательство Швейцарии в области усыновления […], а также справку руководителя Центрального кантонального органа по усыновлению Мирей Шерве Дарме о том, что в случае смерти приемных родителей в отношении усыновленного ребенка будет установлена опека, суд приходит к выводу о том, что законодательство Швейцарии допускает возможность переустройства усыновленного ребенка в другую семью», ― говорится в решении суда. Судья Жданова делает вывод, что никто не может гарантировать, что Ренат будет «проживать и воспитываться в соответствии с условиями и требованиями, установленными в Семейном кодексе РФ». Российское же государство должно заботиться о том, чтобы мальчику были созданы благоприятные условия «как материального, так и морального характера».

Предположение Волгоградского областного суда о том, что Иван Пошон и Елена Алексеева-Пошон могут умереть и тогда их приемные дети окажутся на попечении государства, которое сможет отдать их на усыновление геям и лесбиянкам, Жаров считает абсурдными. Он вспоминает отрывок из книги Корнея Чуковского «От двух до пяти»: «Бабушка, а ты умрешь? ― Умру. ― Тебя в землю закопают? ― Да, деточка. ― Вот тогда-то я буду крутить твою швейную машинку». «Давайте тогда и браки не заключать, а вдруг невеста передумает, и завещания не составлять, а вдруг наследник умрет раньше наследодателя», ― приводит аналогии адвокат.

Судья Жданова приняла отказное решение, несмотря на то, что в Швейцарии геи пока не уравнены в семейных правах с гетеросексуалами, и даже члены зарегистрированных однополых партнерств не имеют права на совместное усыновление детей.

С 1 января 2007 года в Конфедерации действует закон «О зарегистрированном партнерстве между лицами одного пола» (.pdf), который швейцарцы одобрили на референдуме за два года до этого. Он прямо указывает: «Лица, вступившие в зарегистрированное партнерство, не имеют права на усыновление ребенка, а также права на использование медицинской помощи для деторождения». При этом один из партнеров в однополом союзе получает почти всю полноту родительских прав, если у другого партнера уже был ребенок. В марте этого года нижняя палата швейцарского парламента высказалась за поправку в законодательство, которая давала бы такому партнеру полноценные права усыновителя, но пока законопроектом эта инициатива так и не стала.

Что касается усыновления одинокими гражданами, то оно в Швейцарии, как и в России, возможно. Для этого потенциальный усыновитель должен достичь 35 лет; вопросы сексуальной идентичности заявителя закон не оговаривает.

«Судьи вообще боятся международных усыновлений, тем более после “закона подлецов” и всех разговоров о том, что мы вообще запретим международное усыновление», ― комментирует Жаров решение Волгоградского облсуда («законом подлецов» он называет закон о запрете усыновления российских сирот гражданами США). По его мнению, судьей двигал «административный восторг» ― она таким образом пыталась угадать, что в этой норме хотел прописать законодатель.

Собирались ли правительство и Госдума ввести фактически полный запрет на усыновление в страны, легализовавшие однополые браки, сказать не так-то просто. В пояснительной записке, направленной в парламент из Белого дома, и в отзывах профильных комитетов упоминаний о поправках в ст.127 Семейного кодекса нет. Региональные парламенты, которые имели право поделиться мнением относительно поправок, законопроект проигнорировали (короткий отзыв поступил только от парламента Кабардино-Балкарии: «Замечаний и предложений к законопроекту нет»).

Председатель думского комитета по вопросам семьи, женщин и детей Елена Мизулина и ее заместитель Ольга Баталина, чьи визы стоят на сопроводительных документах, для комментариев были недоступны. Но летом Мизулина говорила о поправках так: «Мы подготовили поправки в наше законодательство, чтобы появились жесткие нормы, ограждающие наших детей от возможности попадания в семьи однополых граждан и усыновления одинокими гражданами в странах, где такие законы приняты». Она подчеркнула, что это «более мягкий путь», чем денонсация двустороннего соглашения с Францией об усыновлении или полный запрет международного усыновления. Вариант, когда в усыновлении будет отказано «традиционной» семье, да к тому же наполовину российской, судя по всему, законодателями даже не рассматривался.

В российском правительстве дело Пошонов считают неприятной юридической коллизией. Источник «Ленты.ру» в социальном блоке правительства, ответственном за подготовку поправок в Семейный кодекс, решением Волгоградского облсуда был удивлен. «В поправках [в Семейный кодекс] указаны конкретные лица ― состоящие в [однополом] браке или одинокие граждане стран, где такие браки разрешены. Так что это расширительное трактование», ― заявил он, уточнив, что органы исполнительной власти не могут официально комментировать судебные решения.

Даже если судья Жданова ошиблась, фактически наделяя швейцарские однополые союзы тем статусом и правами, которыми они не обладают, у нее мог быть и другой аргумент. В своем решении она упоминает о том, что «между Российской Федерацией и Швейцарией отсутствует международный договор о сотрудничестве в области усыновления детей», что также не делает усыновление Рената «юридически обоснованным и целесообразным». Такой договор обычно прописывает, что переустройство приемного ребенка в другую семью возможно только с согласия страны, гражданином которой этот ребенок изначально является.

Ссылка на этот договор есть в рекомендациях Верховного суда касательно новых правил международного усыновления, которое было разослано председателям областных судов после утверждения пленумом ВС 29 августа 2013 года. Это внутренний документ, он не находится в публичном доступе, и на просьбы «Ленты.ру» его предоставить пресс-служба Верховного суда отвечала отказом. Зато на него не так давно ссылался уполномоченный по правам ребенка Павел Астахов, когда говорил, что международное усыновление в России будет фактически остановлено — на основании того, что для продолжения процедур требуется наличие двустороннего договора об усыновлении с Россией. «Он у нас сегодня есть с Италией и Францией. То есть всего две страны», ― заявил тогда Астахов.

В этом внутреннем документе, который все-таки попал в распоряжение «Ленты.ру», упомянуты два условия, при невыполнении которых судам рекомендовано отказывать заявителям в усыновлении. Первый ― уже знакомый: суд при принятии решений об усыновлении в страну, где разрешены однополые браки, должен учитывать, «допускает ли законодательство данного государства возможность переустройства усыновленного ребенка в другую семью (например, в связи с тем, что дальнейшее пребывание ребенка в семье усыновителей станет невозможным, поскольку оно больше не отвечает его интересам, либо в связи с наличием иных обстоятельств)». Второй касается наличия «ставшего обязательным для обеих сторон» договора с Россией о сотрудничестве в области усыновления детей. Только он, по мнению пленума Верховного суда, гарантирует, что российский сирота не будет переусыновлен геями и лесбиянками ― ведь для такого переусыновления потребуется разрешение со стороны «соответствующего компетентного органа Российской Федерации».

В Верховном суде об этих запретительных мерах говорят неохотно. Помимо того что ВС держит подальше от посторонних глаз свое рекомендательное письмо, на заседаниях пленума, посвященных судебной практике в области усыновления, вопрос об «антигейских» поправках в Семейный кодекс тоже не обсуждается. Только 17 декабря 2013 года судья Верховного суда Людмила Пчелинцева, представляя проект постановления по судебной практике по усыновлениям, сказала: «Разъяснение по данным вопросам разработчики посчитали нецелесообразным вносить в данный проект».

Но «Лента.ру» все-таки попросила ее прокомментировать, почему Семейный кодекс в новой редакции фактически стал запретительным для иностранных усыновителей, вне зависимости от того, геи они или натуралы.

«Этот запрет ― что он означает? С точки зрения нашего государства, ребенок, находится ли он на территории России или он попадает в иностранное государство, не может попасть в однополую семью. Это запрет законодателя, он законом предусмотрен», ― пояснила Пчелинцева, отказавшись говорить конкретно о деле Пошонов. При этом она дала понять, что считает их историю «правовой проблемой», у которой «есть правовой механизм решения» ― «подписание двусторонних соглашений между государствами о международном усыновлении». «Нет договора ― есть запрет», ― пояснила она.

Что касается разговоров о том, что Госдума не вводила запрета на усыновление в страны, где разрешены гей-браки как таковые, а лишь отсекла от российских сирот иностранных геев и лесбиянок, то, по мнению Пчелинцевой, депутаты сами дали повод трактовать их законотворчество расширительно. «Мы ни на йоту не отступили ни от буквы, ни от духа закона. Может быть, законодатель не предполагал, что будут такие правовые последствия, а вот толкование этой нормы (поправок в ст.127 Семейного кодекса — прим. «Ленты.ру») получается как раз таким», ― заявила «Ленте.ру» Пчелинцева.

Елене Алексеевой-Пошон и ее мужу она советует подать апелляцию в Верховный суд.