С 15-го по 26 января на сцене московского Театрального центра «На Страстном» проходят гастроли Коляда-театра из Екатеринбурга. Труппа под руководством уральского драматурга и режиссера Николая Коляды привезла в Москву 16 спектаклей, в том числе премьерную постановку «Мертвые души» по собственной инсценировке.
Перед началом гастролей стало известно, что Николая Коляду сняли с рейса «Екатеринбург — Москва» из-за того, что режиссер был пьян. Новость получила широкое распространение в интернете и транслировалась по всем федеральным каналам. «Лента.ру» встретилась с Николаем Колядой во время гастролей и побеседовала с ним о страхе перед полетами, который способствует продажам билетов. Кроме того, режиссер рассказал, что он считает неприемлемым в творчестве, почему не ждет «Золотой маски» и за что симпатизирует Владимиру Путину.
«Лента.ру»: Как вы относитесь к тому, что вся страна, в том числе совершенно нетеатральная ее часть, внезапно узнала про Николая Коляду благодаря инциденту с самолетом?
Николай Коляда: Здорово! Когда я приехал, директор [Театрального] центра «На Страстном» Миша Пушкин встал на колени и сказал: «Коля, ты гений пиара! Как ты это придумал?» Я потом пришел домой и подумал: «Надо же, мне 56 лет, я работал всю жизнь, я поставил 80 или 90 спектаклей по всему миру, мои пьесы идут в Австралии, в Америке, в Англии, я воспитал тысячу учеников — и актеров, и драматургов, никто обо мне ничего не знал». Я очень боюсь летать, я ужасно боюсь, и с возрастом это становится какая-то невозможная паника: подхожу к аэропорту, и меня начинает трясти.
Вы вообще знаете, что это опасно для жизни? Пить перед полетом.
Слушайте, а кто не пьет? Вы мне покажите хоть одного, кто не пьет перед полетом! Да наплевать, зато ты летишь и не думаешь о том, что самолет железный, но он летает, что там пилот нажмет не ту кнопку — и сейчас твоя смерть. Ты в воздухе, ты заключаешь сделку с дьяволом — все! Я два часа молюсь, я все время повторяю молитву. Одна моя подружка говорит: «Молодец Коля. Один молится, а спасутся все». Я больной, меня обуевывает жуткий страх, ну просто панический страх. Прибыли мы как-то в Грецию на гастроли — меня поселили на 22 этаж. Я ползком подползал, чтобы закрыть балкон на ночь. Что делать, в каждой избушке свои погремушки. Ну — сумасшедший. Так что, когда мне говорят, что я бросился и ударил милиционера... Если бы я ударил милиционера, я бы сейчас с вами не разговаривал, а сидел бы в кутузке 15 суток — и все бы радовались: «Э-э, посадили! Так тебе и надо!»
Еще больше людей пришли бы на гастроли.
И сейчас у нас все билеты проданы. Вы представить себе не можете! Всегда были хорошие продажи, но сейчас просто под завязку. Причем это в Москве, которая объелась Лепажем, Уилсоном, черт-те-знает-кем. А приехал какой-то провинциальный театр, и тут, понимаешь, билеты тоже недешевенькие — 1500, 1700, хотя по московским понятиям это вроде дешево — на другие спектакли 14-15 тысяч стоят билеты. У меня частный театр, я все время говорю про деньги, потому что мне надо зарабатывать людям. В театре много народу работает — 65 человек: 35 актеров и 30 человек — обслуживающий персонал. Так что надо платить деньги, все время надо про деньги думать.
Как у вас, кстати, дела с новым зданием?
Делают. Обещали вот в марте, апреле, мае, июне... обещали! (В настоящее время Коляда-театр работает в небольшом особняке по адресу Тургенева, 20. В 2010 году власти Свердловской области заявили о намерениях отремонтировать и передать театру здание бывшего екатеринбургского кинотеатра «Искра». Сделать это обещали в конце 2013 года — прим. «Ленты.ру».)
То есть непонятно, когда вы будете спектакли там показывать?
Я захожу туда раз в неделю, осторожно смотрю, потому что театр потихонечку начинает обретать очертания. Уже сделали амфитеатр. Я ходил — проверял акустику, смотрел и думал, как надо перенести на эту сцену 48 спектаклей, которые у меня в репертуаре. Надо их обновить, костюмчики купить новые, декорации сделать новые. Но это будут радостные хлопоты, мы все ждем не дождемся, когда переедем.
Большой театр?
Он не очень большой, но он как тортик. Там в одном зале 121 место, а в другом зале — 50-60-70, многофункциональный он такой. Фойе есть... Вы знаете наш деревянный дом, в котором мы сейчас живем? Там двести квадратных метров. И мыши ходуном ночью ходят. Правда, мы против них боремся. Там зрители — их 60 человек, 56 даже — сидят впритык. И конечно, им и тяжело, и неловко. Ты платишь деньги, достаточно большие для провинции, 600-700 рублей, — должен же быть буфет, гардероб. Ни сесть, ни встать, что называется. Но билеты не купить за месяц вперед. Несмотря ни на что.
А давайте поговорим про еще один ваш недавний скандал. Как все закончилось с человеком, который хотел подать на вас в суд за издевательство над хлебом?
«Скандалы, интриги, расследования!» Да ничем. Позвонил какой-то придурок в театр и сказал: «А что это вы такое с хлебом вчера делали?» Кассирша сказала: «Это не мы делали, это персонажи делали, чтобы показать внутреннюю гнилость этих людей. Вы понимаете это?» — «Нет, я подам на вас в суд». А спектакль восемь лет идет уже, причем идет с огромным успехом. Приходит ко мне Инна Иосифовна (а руки у нее трясутся) и говорит: «Николай Владимирович, на нас в суд подают». Я говорю: «Что такое опять?» — «Ну вот, из-за хлеба». Можно было бы сказать: «Да пошел он в пень дырявый!» — и промолчать. А я подумал: «Нет, собака! Надо об этом написать». И написал в ЖЖ у себя большими буквами. Потому что каждая тварь, каждая идиотка, каждый кретин, придурок лагерный лезет в работу художника. И каждый говорит: «Не так надо!» Ты откуда знаешь? Иди точи гайки на своем заводе, я тебе не показываю, как гайки точить. Или иди подметай улицу, я тебе не показываю, как. Что ты лезешь не в свое дело? И ты кого, меня, русского писателя, человека, который недоедал в детстве, который жил в крестьянской семье, обвиняешь, что я буду издеваться над хлебом — просто так, потому что мне вот так захотелось?! Ну что вы, совсем меня за дурака что ли считаете?!
Все чаще и чаще и чаще всякие идиоты лезут туда, куда им запрещено свой поганый нос совать. И случаев таких по Москве… Что, у вас не было на Богомолове, не выходили люди — и давай орать? Куда лезете? Какое ваше дело? Богомолова в чем решили обвинить? Что он нерусский человек, что он против бога пошел? Что, совсем уже ку-ку? Куда лезете? Не лезьте не в свое дело! Вот и все. Господи, вон церковь, прости ты меня, господи. Но правда, это выводит из себя. Можно было плюнуть и забыть. Но каждый, каждый, понимаете... Потому что в театре все разбираются. Ну спасибо ему, этому дяденьке: все СМИ написали, и на спектакль «Букет» стали билеты продаваться со свистом пули! Все в порядке.
Вы не боитесь, что эти «идиоты» и к вам могут полезть в какой-то момент, потому что к вам наверняка можно применить ряд последних законов об оскорблении разных чувств?
Конечно, у нас, например, портрет Путина висит на сцене, и главный герой в спектакле «Группа ликования» рисует ему слюнями слезы. У нас много чего есть. Но я свободный человек. И вообще, театр — это территория свободы. Мы вольны делать, вольны — при этом все равно имея в башке какую-то цензуру, потому что есть грань, которую ты не можешь переступать... Вот ты не можешь свою мать назвать ******. Не можешь издеваться над Россией. Ты можешь над ней плакать, рыдать — как Гоголь. Вот если подумать, это же катастрофа — то, что он написал про Россию. Но так, как он любил Россию, никто, по-моему, на белом свете не любил, разрывая свое сердце.
Есть такое понятие — «вкус». Вот он либо есть, либо нет. Есть какая-то грань, которую переступать нельзя. А так можно все абсолютно. Но зачем? Можно, конечно, раздеться, штаны снять, показать все свои причиндалы, чтобы все сбежались, провокация такая, но для чего? Ну для чего ты раздеваешь артиста или артистку на сцене? Если нет повода, а просто так — чтобы билеты купили. Бред какой-то. Надо себя, если ты работаешь в театре, извините за пафос, считать художником, творцом, создателем, а не дебоширом из самолета.
Как в вас уживаются этот портрет Путина в спектакле и поддержка его кандидатуры перед выборами?
И что? И что тут такого?
Это противоречиво.
Я верю в Путина, вы понимаете? Я верю в Путина. И он мне нравится.
Серьезно, прямо нравится?
Мне нравится, то, что он делает.
А расскажите, почему. Что именно вам нравится?
Почему нравится? Потому что он все делает правильно. Ну что досталось ему в наследство? Я аж закроюсь (скрещивает руки на груди). Что было после Ельцина? Сколько грязи, сколько этой катастрофы! Как мы, русские, позорились за границей! Вот приезжаешь куда-то за границу, в какую-нибудь Германию — все смеются: «Гы-гы, русские. Гы-гы, идиоты». Страна разваливалась, Ельцин косой, черт-те-знает-чего, дирижирует оркестром, из самолета не выходит — тоже был дебошир, кстати, еще тот, надо было его посадить, гада! И вот все это барахло достается Путину… И он тащит, тащит, тащит, тащит. Ну я же вижу это.
Но наши оппозиционеры — они сидят в лучших ресторанах Москвы. Вот они тут все — и сидят: «Отвратительно мы живем, отвратительно». А приехали, *****, на «Бентли»! Ну на «Бентли» приехали же, *****, ну «отвратительно живем»! С Майами, *****, не вылазим, потому что там у нас четыре дачи. Ну уже АААРРРР! Понятно, нет? Вот это меня вот бесит! Ну если ты белый, так будь до конца белый, а не будь то белый, то черный, то за ваших, то я за наших. Я за него. Вот я за него, да и все.
А помните, вы говорили, что если бы Прохоров баллотировался, вы бы за Прохорова голосовали? Это же совсем разные кандидаты.
Я передумал (смеется).
А почему Прохоров? Потому что у него фонд искусства?
Ну что, они нам помогают, спасибо большое, несмотря на то что я за него не голосовал, они нам опять дали недавно 200 тысяч рублей — спаси-ибо. Спаси-ибо. Исполать вам, батюш-ка. И вашему фон-ду.
Вот вы говорите, что Путин вытащил страну. А у вас в «Мертвых душах» — это же все-таки сегодняшняя Россия — такой ад творится!
Это не у меня, это у Гоголя. Ну, вы же не скажете, что в этом спектакле (если вы его видели) ненависть к России? Меня раздирает любовь. Меня раздирает любовь, понимаете! И когда в финале [спектакля] лежит Чичиков под памятником Гоголю, он кричит: «Куда несешься, Русь-тройка?» — так это мои слова! Мне хочется всем сказать: ну куда ты несешься, Русь-тройка, что ты творишь? Что ты делаешь? Ну остановись на секунду, хоть задумайся! «Давайте нахер Путина, давай за этого, давай за того!» Ну давай, ну давай — идиоты, понимаете? Ладно, хватит уже на эту тему. Давайте про искусство, про творчество.
Давайте про искусство.
Нет, чтобы закончить, вот покажите хоть одного человека — руководителя театра, который не дружит с властями. Покажете — я вам 50 рублей дам за это. Честное слово. Вот я не знаю такого, чтобы говорил: «Не дружу я с ними! Вот пошли вот все вот. Не надо мне вашего здания, подвала или там дворца на Страстном бульваре!» Покажите мне хоть одного такого. Не заработаете вы сегодня, то-то и оно.
А вообще можно ли художнику одновременно поддерживать политика и тут же его высмеивать в своем произведении? За это ничего не бывает?
Не знаю, мне ничего не было. Всю жизнь это делаю. И ничего!
Откуда вы, кстати, вытащили Ельцина в «Мертвых душах»? Собакевич ведь у вас — абсолютный Ельцин. Почему вдруг он?
Ну, это длинная история. Он все-таки оттуда, из Екатеринбурга, из партийных работников — это во-первых. Во-вторых, это как-то случайно получилось на репетиции. Я сказал Сереге Федорову: «Федоров, ну-ка играй чиновника. Он говорит: «Чино-о-о-вни-ка-а...» И вдруг начинает говорить голосом Ельцина. Я говорю: «Тихо-тихо, ты прижми, чтобы сильно похоже не было». А он начал это делать, и все 40 человек, что были на репетиции, так ржали, что катались по полу просто. Я сказал: «Оставляем». Я даже не репетировал этот кусок, понимаете? Потом только сказал своей студентке Копарулиной: «Иди, будешь ему подсказывать слова, стоять как пресс-аташе или кто-то такой». Вот и все. Не было такого, что я лежал на диване, долго-долго думал, придумал, пришел и сказал: «Иди играй Ельцина». У нас все рождается на репетиции. Я вообще не готовлюсь к репетициям. Я прихожу: «Здрасьте. Включай музыку. Включай свет. Ну, пошли. Ну, ходи. О, хорошо!» И потихонечку начинаем вместе с артистами что-то делать.
То есть вы сходу начинаете работать?
У меня нет застольного периода. С «Мертвыми душами» вообще так было, что я писал ночью часть какой-то сцены (потому что не была готова инсценировка, я переписывал), приносил, они учили. Если им не нравилось — переписывал, до последнего дня переписывал. Потому что существует несколько инсценировок «Мертвых душ», но мне надо было написать свою.
Вы хотите отдавать вашу инсценировку в другие театры?
Господи! Как в том анекдоте: «Сьисть-то он сьисть, да хто ж ему дасть?» Главный мой заработок — это доходы от постановок пьес, от спектаклей по моим пьесам. Поэтому, если кто-то захочет взять, я с него попрошу минимум восемь процентов от сборов, да локтем перекрещусь и скажу: «Да ставь ты, ради Христа».
Как вы думаете, чего вам не хватает до «Золотой маски»? Почему вам ее не дали до сих пор?
Не «Золотая маска», а «Золотая смазка» называется. В провинции все ее так называют! Вы знаете, над этой «Золотой маской» уже все смеются. Потому что это все стало походить на Леонида Ильича Брежнева. «Ну, кому? Давайте Евгению Миронову восьмую штучку повесим». Слушайте, Россия велика и прекрасна, и спектаклей хороших так много, что представить себе нельзя. Но в Москве идут подводные течения: туда, сюда, туда, сюда. Я поначалу пытался в этом разобраться, был даже однажды членом жюри «Золотой маски», а потом подумал: «Слушайте, а пошли вы-ка нахер! Зачем мне ваше говно надо?» Я вон сижу у себя там спокойно. Мы четыре раза ездили на «Золотую маску» — как часы. Приезжали, привозили, нам не давали, члены жюри спали, были недовольны. Но в этой премии нет никакого престижа. Она просто себя изжила. Это всегда так: что-то идет-идет-идет, а потом надо уже понимать, что надо это ломать. Я Лие Ахеджаковой пожаловался много лет назад, когда мне еще хотелось: «А вот „Золотую маску“ мне не дают...». Она сказала: «Да господи, Коля, у всех твоих артистов и у тебя вот такие „Золотые маски“!» И я подумал: действительно, у нас «Золотых масок» много. У меня один артист другого лучше в театре. Таких в Москве нет ни одного. Сто процентов. Зуб даю.