В конце 2013 года лидером «Гражданской платформы», основанной бизнесменом Михаилом Прохоровым, стала его сестра — издатель Ирина Прохорова. Прежде она старательно дистанцировалась от политической деятельности. Сейчас Прохорова утверждает, что так или иначе всегда была в нее вовлечена, поскольку «культурная политика — это тоже политика». В ближайших планах «Гражданской платформы» — сентябрьские выборы в Мосгордуму. О своем возможном участии в них и отношениях с другими либеральными силами Прохорова рассказала в интервью «Ленте.ру».
Еще два года назад Ирина Прохорова, главный редактор «Нового литературного обозрения» и глава благотворительного фонда, который носит имя ее брата, отказывалась участвовать в политике. Тем не менее, она выступала от лица своего брата на президентских дебатах 2012 года. А полтора года спустя возглавила «Гражданскую платформу», чтобы создать не «вождистскую сверхцентрализованную структуру», но площадку «для объединения ярких профессиональных лидеров и организаций». Идеологическая платформа у партии простая: поддержка культуры, борьба с «настоящим чудовищем» ксенофобией и федерализация, без которой «бесхозные пространства» России останутся «нежизнеспособными и неконкурентоспособными». Вертикаль власти, считает Прохорова, потребуется демонтировать — потому что в нынешней политической системе регионы рассматриваются как «внутренние колонии», а та же Чечня — как «порабощенное государство, которое мы удерживаем силой и подкупом».
Прохорова не исключает своего выдвижения на сентябрьских выборах в Мосгордуму, которые «Гражданская платформа» считает сейчас главной пробой своих сил. Она призывает другие либеральные силы не участвовать в «псевдоконкуренции» друг с другом, а распределить между собой 45 избирательных округов.
«Лента.ру»: В ходе предвыборных дебатов во время президентской кампании 2012 года вы представляли своего брата, но подчеркивали, что не хотите заниматься политикой. Теперь вы — руководитель партии «Гражданская платформа», уже больше двух месяцев. Что заставило вас изменить свое мнение относительно российской политики?
Ирина Прохорова: Не могу сказать, что я прежде открещивалась от политики, потому что с момента создания партии я активно помогала ей как эксперт, как член ее федерального гражданского комитета, так что в этом смысле все равно была включена в политическую орбиту. Но сама жизнь иногда заставляет пересматривать свою позицию. С тревогой наблюдая драматическое развитие социальных процессов в стране, в определенный момент понимаешь, что больше невозможно дистанцироваться от происходящего, необходимы более решительные действия.
При этом я продолжаю заниматься издательством «НЛО» — своим любимым детищем; по-прежнему руковожу благотворительным Фондом Михаила Прохорова. Посмотрим, насколько в качестве лидера партии я окажусь нужным человеком в нужное время.
Многие сторонятся политической деятельности как таковой, говоря, что политика — это грязное дело. У вас же были иные возможности реализовать свое желание быть полезной обществу.
Моя деятельность вне политической партии — тоже политика, это культурная политика. Издатель посредством книг и периодики формирует культурную политику страны, транслируя в общество определенную систему ценностей. То же самое с полным правом можно сказать и о благотворительности.
Нынешнее неприятие политики досталось нам от советского времени, где вся социальная жизнь была узурпирована тоталитарным режимом. Считалось, что в этих жестких рамках ничего сделать невозможно. Кстати, опыт Советского Союза показал, что и тогда это было не так. Появлялись лидеры общественного мнения, правозащитники, деятели культуры, которые, порой рискуя жизнью, боролись за гуманизацию общества.
Вы говорите, что неприятие политической деятельности ― наследие советского прошлого, но рубеж 1980-1990-х годов показал, что это не совсем так. У нас до середины 1990-х был период цветения партий.
Я считаю, что это было замечательное время с точки зрения становления многопартийной системы и новой политической культуры, а еще это был колоссальный социальный лифт для многих людей, осваивающих новые сферы деятельности. Политика стала важным инструментом личной самореализации и, кстати, проверки готовности общества к демократической жизни. Я хочу упредить ваш упрек по поводу слабости либеральных сил, их неспособности консолидироваться перед лицом опасности. Действительно: последнее двадцатилетие мы постоянно наблюдаем распадение демократических альянсов. Однако не нужно забывать, что в отсутствие исторического опыта очень трудно найти общую платформу для объединения, где каждый его член усиливает себя, а не ослабляет. А для этого требуется долгая традиция общественной жизни, закрепляющая навыки консолидации, создания горизонтальных связей. Из истории европейских стран мы знаем, что их обществам потребовалось несколько столетий для формирования современной партийной жизни. Мы только в самом начале пути, и очень обидно, что в двухтысячных многопартийный «первоцвет» увял под натиском политических заморозков.
Куда же делись идеалисты?
Они никуда не делись, но выход их на политическую арену очень затруднен. Когда создаются законодательные и силовые барьеры для полнокровной политической деятельности, это обедняет не только само политическое поле — это сильно тормозит всю общественную жизнь. Ротация управленцев, которая происходит через партии, и есть залог здорового кровоснабжения общественного организма. Стагнация происходит, когда не появляются новые лидеры, новые партии, новые общественные организации и новые идеи. Что такое партия? Это концентрированная система ценностей, которая предлагается обществу в качестве альтернативы существующему порядку вещей. Если не происходит битвы проектов будущего, то начинается политический склероз, закупорка сосудов. А здесь, мне кажется, прямой путь к авторитарной системе управления. Власть теряет связь с обществом, не слышит его и не хочет с ним разговаривать, пытаясь репрессивными мерами решать сложные проблемы современности.
Кстати, возвращаясь к проблеме объединения оппозиционных партий — попытки наладить взаимодействие не прекращаются. Например, недавно «Гражданская платформа» обнародовала «соглашение о ненападении», где призвала все партии, планирующие принять участие в выборах в Мосгордуму, следовать принципам и нормам демократических выборов, не допускать использования «черных» технологий, начать переговоры по распределению кандидатов по утвержденным избирательным округам. Мы надеемся найти сторонников как среди внепарламентских, так и, возможно, некоторых парламентских партий.
Чем «Гражданская платформа» отличается от других либеральных партий — «Яблока», «Партии прогресса», РПР-ПАРНАСа?
«Гражданская платформа» по своей структуре и целеполаганию отличается от традиционных партий. Она создавалась как партия XXI века, не как вождистская сверхцентрализованная структура, а как платформа для объединения ярких профессиональных лидеров и организаций, разделяющих наши убеждения. Более того, это одновременно и своего рода исследовательский центр, куда привлекаются лучшие эксперты по социальным наукам для разработки долгосрочной программы стратегического развития России. Мы стремимся предложить конструктивную альтернативу тому управленческому хаосу и непрофессионализму, который царит сейчас на всех уровнях власти. Федеральный гражданский комитет (мозговой центр партии) ежемесячно собирается для обсуждения докладов по различным вопросам: земельной реформе, религиозному кодексу, образованию, внешней политике, законодательству, миграционной политике и так далее. Многие наши предложения широко освещаются в прессе, в Государственной Думе, в Общественной палате.
Цель «Гражданской платформы» — защита человека от государственного произвола, гуманизация среды и повышение качества жизни. На этих трех китах и строится вся наша деятельность. В политической жизни много компромиссов, но мы никогда не позволим себе заигрывать с националистическими и фашизоидными идеями, даже если они сейчас популярны в определенной части общества.
Для меня тревожным симптомом девальвации этических принципов послужили мэрские выборы в Москве, когда практически все кандидаты вне зависимости от их идеологических различий разыгрывали националистическую карту.
Вы же сами утверждали, что голосовали бы за Навального, а он является одним из главных националистов в российской политике.
Я тогда говорила, что не исключаю возможности проголосовать за Навального в знак протеста против отстранения Михаила Прохорова от участия в выборной кампании и надуманного уголовного дела против самого Алексея. За кого я голосовала, говорить не буду, догадайтесь сами.
Навальный только в последние два года не ходит на «Русские марши» ― после того, как стал политиком федерального масштаба.
Это уже прогресс, с моей точки зрения. Ксенофобия — настоящее чудовище, способное разрушить страну быстрее любого экономического кризиса, и мало-мальски разумный политик должен воздерживаться от соблазна поиграть с националистическим огнем.
Лозунг «Хватит кормить Кавказ» у нас сейчас фактически приравнен к уголовно наказуемому. У нас же введена ответственность за призывы к распаду России.
Ну, разумеется, будем снова скреплять Россию кровью и кутузкой. У нас резвые депутаты вот-вот примут закон о произвольном толковании понятия «экстремизм» и «терроризм» вкупе с беспрецедентными полномочиями для ФСБ. Можно подумать, что снова превратив страну в тюрьму народов, власть сделает ее подлинно «единой и неделимой державой». Весь предыдущий исторический опыт России показывает, что дело обстоит ровно наоборот. Что трансформирует разрозненные территории в единое пространство?
Сейчас ― уже практически ничего.
Ну почему же? Прежде всего, это символическое единство обусловливается культурной матрицей. Это не столько набор имен великих творческих деятелей прошлого, олицетворяющих величие страны (хотя и это очень важный момент), сколько элементарная доступность для людей очагов культуры. И дело не только в огромных пространствах, препятствующих физическому передвижению, но и в художественной неосвоенности самих этих пространств.
Что вы имеете в виду?
Попробую пояснить свою мысль на примерах. Сколько раз, приезжая в заграничное туристическое место, я слышала от наших соотечественников: «Да что за ерунда! У нас в тысячу раз красивее!» И, между прочим, они говорят правду. Почему же мир стремится увидеть красоту Швейцарии, а не Башкирии? Туристическая привлекательность места напрямую зависит от его «литературно-художественной» репутации. Немецкие художники-романтики прославили Рейнскую долину в своих пейзажах. Почему каждый российский гражданин стремится в Париж? Потому что русская литература пронизана мечтой об этом городе. Мы ведь тоже говорим о Петербурге Достоевского, о Москве Гиляровского. Пожалуй, только две российские столицы обзавелись своей культурной мифологией на федеральном и международном уровне, но ментальной карты России в целом не существует, то есть отсутствует представление о стране как едином культурном пространстве.
Без этого созидательного узнавания страны невозможно добиться подлинной целостности. Более того, даже то, что с трудом наработано культурой, безжалостно уничтожается в угоду ежеминутной жажде наживы. В течение нескольких лет группа энтузиастов сражается за сохранение музея-заповедника Сергея Есенина в Рязани. Знаменитые заливные луга и дали, воспетые поэтом и привлекающие в эти места десятки тысяч культурных паломников, грозят быть застроены дачными коттеджами с высокими заборами. Вот вам и духовные скрепы…
По поводу целостности нашей страны можно поспорить; можно взять для примера Чечню, которая существует как государство в государстве. Вам не кажется, что на самом деле трудно определить российскую государственную политику как в культурной, так и в национальной сфере?
Проблемы российской политики коренятся в камуфлировании подлинной природы государственных амбиций. Недавно вышла книга известного исследователя Александра Эткинда под названием «Внутренняя колонизация», где он утверждает, что правящая верхушка в России традиционно рассматривает свои регионы и их жителей как колониальные территории и выстраивает свою политику в соответствии с этим мировоззрением. Сколько бы власть ни прикрывалась декларациями о «союзе нерушимом республик свободных» и принципами федеративного устройства, в управленческой практике она все время проговаривается. Официальная риторика утверждает, что Чечня — это неотъемлемая часть российской территории и там живут российские граждане. С другой стороны, во всех медиа и бытовых разговорах в отношении Чечни и Кавказа в целом давно употребляются местоимения «мы» и «они». Так все-таки это граждане нашей страны, которые подчиняются Конституции и обладают правами и свободами? Или мы смотрим на Чечню как на порабощенное государство, которое мы удерживаем силой и подкупом?
Если Россия представляет собой сверхцентрализованную империю, выкачивающую из собственных регионов человеческий и природный капитал, неудивительно, что власти постоянно грезится призрак распада, которым она пугает саму себя и общество.
Владимир Путин спас страну от распада — это же основная идея его правления.
Между прочим, к концу девяностых разговоры о распаде закончились сами собою. После отделения ряда бывших советских республик начался процесс федерализации страны, который проходил трудно, но с положительной динамикой. В регионах постепенно развивалось самоуправление, при всем несовершенстве выборной системы местная власть училась считаться с общественным мнением. Отбившись от бандитов, вставал на ноги региональный бизнес. В какой-то момент резко уменьшился исход интеллектуалов в Москву, они стали получать местную поддержку на создание новых культурных и образовательных институций. В регионах бурно развивалась театральная жизнь; складывался пул новых меценатов. Я не пытаюсь идеализировать девяностые, они были очень драматические, но я выступаю против их демонизации.
С приходом Путина и его команды этот тренд был остановлен, все стало возвращаться на круги своя — на строительство новой властной вертикали. На коротком временном отрезке это принесло определенные плоды, но в более дальней перспективе это способно лишь увеличить количество проблем. Мы уже становимся свидетелями кризиса подобного управления. Возможно, концентрация власти могла бы дать положительный результат, будь она использована для проведения и завершения фундаментальных реформ. В конце концов, смешно, что до сих пор нет нормального закона о земле, этой болевой точке нашего государства. Как мы хотим удержать страну, когда эти бескрайние просторы непонятно кому принадлежат ― у нее нет собственника, даже государство толком ею не владеет. Эти бесхозные пространства, конечно, нежизнеспособны и неконкурентоспособны.
Чем живописать ужасы про внешних и внутренних врагов, не лучше ли проявить политическую волю? Например, разработать прозрачное и эффективное миграционное законодательство, позволяющее обеспечить приток людей из разных социальных и профессиональных сфер. Вернуть регионам экономическую и правовую самостоятельность, делегировать часть властных полномочий обществу. Эти меры куда лучше гарантируют целостность территории, нежели железный кулак сверхцентрализации. Скажите, если человеку нужно перелететь из Екатеринбурга в Красноярск, зачем ему лететь через Москву?
Нерентабельно поддерживать региональные маршруты. Страна живет теперь в замкнутых общинах.
Неправда. Я регулярно смотрю программы РБК и других каналов, посвященные развитию региональной авиации. Инвестиции в гражданскую авиацию, как и строительство дорог, весьма перспективное дело с точки зрения бизнеса. Проблема в том, что у нас экономика до сих пор ходит в служанках идеологии. О рентабельности вспоминают только в связи со «спорами хозяйствующих субъектов», когда нужно разделаться с политическими противниками. Локальная авиация позволила бы и людям, и товарам, и культурным инициативам активно перемещаться по стране, тем самым сплачивая общество и государство. Без физической и социальной мобильности происходит фрагментация жизненного пространства, появляется ощущение распада, отчуждения. Но жажда тотального контроля не позволяет правильно сформулировать приоритеты государственной политики.
То есть второй лозунг «Гражданской платформы» после борьбы с ксенофобией — реальная федерализация?
И мировой опыт, и здравый смысл, подсказывает, что именно федеративный способ управления огромной страной и есть наиболее эффективный.
Это ваша личная позиция? Люди, которые приходят в ваши региональные отделения, исходят из тех же самых убеждений? Есть ведь и другое мнение: строится партия Прохорова, в ней будут деньги, а значит — можно пойти и заработать на политическом брокерстве.
Соблазн такой всегда есть. Мы имеем возможность постоянно наблюдать, как люди легко перебегают из партии в партию, по ходу радикально меняя свои политические взгляды. «Гражданской платформе» всего год с небольшим, она в процессе становления. Те, кто пришли в партию в надежде подзаработать, постепенно покидают ее, обнаружив, что здесь не синекура, не благотворительный фонд и не светский клуб, а серьезная организация. Хотя партия только сформировалась, она уже успела одержать целый ряд побед, и нашлось большое количество людей, для которых важно политическое самоопределение, а не легкие дивиденды за счет богатого Прохорова.
«Гражданская платформа» объединяет очень разных людей. Там есть и звезды, например, Леонид Ярмольник или Алла Пугачева, есть разочаровавшиеся регионалы, вроде [бывшего мэра Ярославля Евгения] Урлашова, сидящего сейчас в СИЗО, или господина Ройзмана, выигравшего выборы в Екатеринбурге…
Почему они такие разные, с вашей точки зрения?
В партии есть Александр Осовцов и Марина Литвинович, которые были радикальными оппозиционерами, но был и бывший чиновник из команды Лужкова, Михаил Вышегордцев (в середине января глава московского отделения «Гражданской платформы» Вышегородцев, при Юрии Лужкове возглавлявший департамент поддержки малого бизнеса в правительстве Москвы, стал столичным бизнес-омбудсменом ― прим. «Ленты.ру»).
Вы не верите в то, что люди способны меняться, причем иногда в лучшую сторону? Что их гражданское сознание может развиваться? Человек не рождается с готовой системой идей. Человек думающий, с большим жизненным опытом, с этическими принципами способен пересмотреть свои прежние взгляды, преодолеть предрассудки или заблуждения, то есть выстрадать свои убеждения. Но этот долгий внутренний процесс пересмотра системы ценностей не имеет ничего общего с расчетливым и беспринципным поведением политических карьеристов.
Вспомним, какой огромный путь проделал Борис Николаевич Ельцин — от советского партаппаратчика до убежденного демократа. Или пример Андрея Дмитриевича Сахарова, отказавшегося от всех благ успешного ученого ради защиты демократических принципов.
А вы верите, что в принципе возможна политика убеждений сейчас в России? Я про то, что смерть идеологии — это уже реальность: коммунизм показал свою несостоятельность, я уже не говорю о фашизме или корпоративизме. Даже социал-демократия поправела.
Спрос на убеждения как нельзя высок в нынешнем российском обществе. Людям надоел цинизм политической элиты, полное отсутствие этических принципов, беззаконие и бесстыдство, оборотной стороной которых становятся кликушество и ханжество. На социальную арену вышло новое поколение, для которого убеждения — не красивые слова в телевизоре, а принцип и смысл жизни. Они хотят, чтобы страной управляли люди, которые верят в то, что говорят и что делают.
Партии, которые будут принимать участие в выборах в Мосгордуму, должны определиться, кого они будут выдвигать в 45 округах. У вас уже есть список кандидатов, с кем вы ведете переговоры?
Он сейчас активно формируется, идут переговоры с людьми, обдумывание стратегии...
Вы лично будете выдвигаться?
Я не исключаю такой возможности. Этот вопрос будет решен внутри партии, и я думаю, что в обозримом будущем окончательный список будет представлен.
Ваше участие может переиграть планы многих активистов либеральных партий.
Каким образом? Для кого я представляю опасность?
Опасность в том смысле, что вы — прямой конкурент.
Конкурент кому?
Всем либералам. В конечном итоге, ваш брат набрал в Москве 20 процентов, Алексей Навальный набрал 27 процентов.
Мне бы очень не хотелось, чтобы дружественные партии вдруг стали считать друг друга конкурентами. Это как раз то, на что власть рассчитывает, пытаясь столкнуть лбами людей, которые исповедуют сходные принципы. Мы будем делать все возможное, чтобы не допустить псевдоконкуренции.
Есть мнение, что партийная жизнь в нашем конкретно-историческом контексте подразумевает постоянную консультацию с Кремлем — с Олегом Морозовым или Вячеславом Володиным. Вы ведете такие консультации?
Не удостоена чести быть принятой столь важными вельможами.
Касательно текущей повестки: конфликт вокруг телеканала «Дождь», антигейская кампания... Какова функция всех этих репрессивных шагов? Это ответ на глобальное структурное изменение, которое сейчас происходит в обществе и о котором вы говорили?
Если бы геев не было, их нужно было бы придумать. Честно говоря, это искусственно созданный скандал. В девяностые новая Конституция отменила уголовное преследование за нетрадиционную сексуальную ориентацию, и за все эти 20 лет я нигде не видела пропаганды гомосексуализма. Эта была сфера частной жизни и личного самоопределения. Истерия, которая сейчас возникла вокруг гейской темы, напрямую связана с ресоветизацией сознания и системы управления. Если в правовом государстве правительство, не справившееся со своими обязанностями, уходит в отставку, то в государстве авторитарном начинается закручивание гаек и изобретение фантомных врагов, виновных в неудачах страны. Геи, иностранные агенты, проклятые либералы, оскорбители чувств верующих, белоленточники — все в одну кучу.
Мы все обсуждаем, что и как говорить о блокаде Ленинграда, а у нас евро пробил потолок в 48 рублей.
Именно. Если вдуматься, а что было преступного в вопросе, поставленном «Дождем»? Сам факт, что в блокадном Ленинграде от голода погибло свыше миллиона людей ― просто чудовищен. Можно ли было спасти этих людей? Что надо было делать, чтобы этого не допустить? Как вообще могла произойти такая ужасная гуманитарная катастрофа? Почему так долго не освобождали Ленинград? Эти вопросы законные, и они никак не умаляют гражданского подвига блокадников, но ставят под сомнение компетентность тогдашнего командования во главе с генералиссимусом.
Обратите внимание, спекуляции на тему памяти о Великой Отечественной войне разворачиваются вокруг одного и того же тезиса: не смейте критиковать начальство! Как выразилась, с позволения сказать, одна журналистка: «Начальство надо любить, потому что оно начальство». Как только делается попытка указать на преступные действия советского руководства и репрессивных органов (особенно сталинского периода), сразу же поднимается крик о фальсификации истории и оскорблении памяти ветеранов. В этой истерии прослеживается вполне четкая логика: желание вновь утвердить право государства на бесконтрольное насилие.
Эта логика и заставляет видеть крамолу везде, где есть намек на гуманистические ценности. В многочисленных случаях, когда историческая правда передергивается в сторону идеализации тоталитаризма, никаких упреков в фальсификации не возникают. Да, героический народ победил в войне, но почему этот самый народ не может предъявить счет власти за свои страдания и жертвы?
Сакрализация власти приводит к еще одной опасной подмене понятий: патриотизм начинает воспринимается не как любовь к родине, а как лояльность режиму. Нас из граждан стараются превратить в верноподданных.
Благодаря усилиям государства произошло отчуждение понятия патриотизм от, скажем, людей либеральных убеждений. Мы же не видим на оппозиционных митингах людей с российскими флагами, хотя мы видим людей с украинскими флагами в Киеве, с египетскими флагами в Каире и с тунисскими флагами в Тунисе.
Вы знаете, это хороший вопрос, действительно, почему мы не выходим на демонстрации с триколором, хотя коммунисты вовсю потрясают красным флагом? Тем более, что триколор появился как национальный флаг как раз на баррикадах 1991 года, как символ нарождающейся демократии. Об этом стоит подумать…
А вы давно были на митинге последний раз?
Я практически на все митинги ходила. Пропустила пару из них, когда уезжала в командировку. Я считаю, что это мой гражданский долг.
На большие митинги [зимы 2011-2012 года], вы имеете в виду?
Да, я ходила, конечно, всегда. Это мое конституционное право, и очень ценное.
2 февраля в Москве был очередной митинг, но он стал только отголоском того, что было. Более того, говорить о том, что ты ходил на митинги зимой 2011-го, уже как-то стыдно сейчас. Можно услышать: «Мы были детьми практически тогда…»
Мы всегда стыдимся того, чем следует гордиться. Меня давно удручало, что в дни путча 1991-го те, кто стояли у Белого дома и рисковали, между прочим, своими жизнями ― ведь все могло обернуться кровавой трагедией, потом смущались, что были участниками этих событий. Я всегда говорила: «Ребята, по-моему, это были три лучших дня в нашей жизни. Может быть, единственное, о чем мы сможем с гордостью рассказать нашим детям». Нам, очевидно, предстоит долгий путь воспитания гражданских чувств.
У нас радикально-утопическая культура, мы требуем всего и сразу, подавай нам рай ― здесь и сейчас. Если мы вышли на демонстрацию, а режим в одночасье не пал, то сразу наступает уныние и разочарование в любой социальной активности. Для достижения цели — гуманизации среды — требуется системная и упорная работа по консолидации общества, по овладению навыками политической жизни, по пересмотру собственной системы ценностей. У нас не было раньше опыта социальной жизни, мы учимся на ходу; главное — не складывать крылья и не ждать, что свобода придет сама собой. Один раз она случайно пришла, но мы не сумели ее удержать. Так давайте же добиваться ее заново.