Революционные события на Украине сопровождались появлением новых телевизионных форматов, которые быстро составили серьезную конкуренцию традиционным. Интернет-каналы подробнее, оперативнее и эмоциональнее, чем эфирное ТВ, рассказывали о жизни Майдана, а затем и о боях в центре Киева. Один из таких каналов — «Громадське ТВ» — начал вещать одновременно с началом демонстраций, три месяца назад. Сегодня телеканал, который называют «Эхом Майдана», претендует на то, чтобы стать национальным общественным телевидением. Главный редактор «Громадське ТВ» Роман Скрыпин рассказал «Ленте.ру», как телеканал, которым управляют сами журналисты, будет менять украинский медиаландшафт и почему его коллеги не скрывают симпатий к Майдану.
Создание канала «Громадське ТВ», название которого буквально переводится как «гражданское» или «общественное телевидение», было анонсировано еще летом 2013 года, на фоне разговоров об усилившейся цензуре на украинском медиарынке. Вокруг нового проекта объединились журналисты, ушедшие с других телеканалов — Пятого, ТВi, «1+1». Так получилось, что телеканал вышел в эфир 22 ноября, на следующий день после начала «Евромайдана», — телевизионщикам пришлось всего лишь сдвинуть эфир на несколько часов раньше. К началу декабря канал, журналисты которого «стримили» с улиц Киева, приглашали в студию украинских политиков и зачитывали сводку новостей из Facebook, уже цитировали крупнейшие украинские СМИ. К концу февраля, когда на Украине произошла смена власти, страница канала на YouTube насчитывала почти 30 миллионов просмотров, а Первый национальный, один из главных государственных каналов Украины, частично предоставил «Громадське ТВ» эфир.
«Громадське» еще называют реалити-шоу о телевидении: канал, не претендующий пока на технический профессионализм, развивается и растет буквально на глазах у зрителей. Работает на канале около 30 человек, из них восемь входят в так называемую программную раду — каналом управляют сами журналисты. В беседе с «Лентой.ру» Роман Скрыпин рассказал, что важнее рейтингов для сотрудников «Громадське» доверие зрителей, которые, собственно, и финансируют канал, — всего на существование нового СМИ было собрано четыре миллиона гривен — беспрецедентная для украинского краудфандинга сумма. Скрыпин объяснил, что теперь, после смены власти на Украине, «Громадське» планирует стать настоящим общественным телевидением — «не таким, как в России, а нормальным». При этом излишняя эмоциональность и пристрастность его журналистов Скрыпина не смущают: «поверьте, тяжело работать в белых рукавичках, которые через пять минут у вас превратятся в черные от сгоревших шин».
«Лента.ру»: Как вам пришла в голову идея создания «Громадське ТВ»?
Роман Скрыпин: Изначально была идея разорвать шаблон. Почему мы ждем от государства создания общественного телевидения? Государство 22 года показывает, что не способно сделать это в силу конъюнктурных, политических и бизнес-интересов. Значит, подумал я, нужно создавать общественное ТВ «снизу». Максимально, причем, дистанцироваться от государства, обойти разрешительные процедуры, получение лицензий и так далее. Так что изначально был получен домен hromadske.tv. А потом начались разговоры с коллегами о создании команды.
Если я правильно понимаю, сейчас прямой эфир у вас ведется не 24 часа в сутки. Это включения несколько раз в день?
Почему? У нас есть три стабильных блока, когда в студии сидят ведущие: с 10 до 12, с 15 до 17 и с 19 до 22 часов. Если происходят какие-то события, мы показываем стримы. Иногда мы переходим в режим марафона, когда ведущие не уходят из студии, иногда эфиры задерживаются на час, два, а то и три. У нас же нет сетки, поэтому у нас нет необходимости ее корректировать. Показываем мы 24 часа в сутки, если не прямой эфир, то повторы — у нас есть что показывать на годы вперед.
То есть вы подстраиваетесь под происходящие события?
И под события, если они происходят. Мы вынуждены бежать за ними. При этом завтра у нас будет собрание программной рады, на которой будет рассматриваться вопрос дальнейшего развития и запуска новых проектов. Мы хотим не только бегать за событиями, мы хотим вести осмысленную дискуссию — ведь никто не обсуждал с народом, как менять страну, регионы между собой никак не общаются. Мы можем обеспечить такой диалог и говорить о принципах построения страны в том числе.
Как выросла ваша аудитория за последние три месяца?
Цифры есть только по YouTube, но мы же не только на YouTube сейчас вещаем (на 28 февраля у канала «Громадське ТВ» на YouTube было более 29 миллионов просмотров и более 208 тысяч подписчиков — здесь и далее прим. «Ленты.ру»). Нас показывают в регионах кабельные провайдеры, интернет-провайдеры, из-за этого аудитория вырастает в разы. Например, львовский канал Zik просто по собственному усмотрению брал наш сигнал и показывал.
Посчитать аудиторию сложно, но, судя по «фидбэку» — как на нас реагируют люди на улицах, пишут, звонят, — она достаточно большая. Она соизмерима с аудиторией среднего частного канала: до миллиона зрителей. У нас нет замеров, но они вряд ли нам нужны, поскольку мы не стремимся к каким-то высоким цифрам. Для нас самым ценным является доверие аудитории. Доверие есть — нас смотрят, доверия не будет — смотреть не будут, что бы мы ни показывали.
В какой день был самый большой наплыв людей?
Когда случаются какие-то экстремальные события, скачок происходит буквально в течение часа: было 35 тысяч — это сейчас ядро нашей аудитории на YouTube — через час уже смотрят 200 тысяч. Зрители знают, куда идти за информацией. Были резкие скачки, когда людей расстреливали (19-20 февраля). Иногда бывает до ста тысяч, когда кто-то интересный приходит в эфир.
В отличие от классического ТВ, мы видим на YouTube моментальную смену настроения аудитории, как она прибывает и убывает, и это тоже позволяет корректировать содержательную часть. Если мы видим, что пришел какой-то гость, который собирает достаточно большую аудиторию, и мы понимаем, что людям это интересно, мы продолжаем с ним разговаривать. У нас нет хронометража — поговорили 15 минут и попрощались, — у нас бывают разговоры и по два часа. Мы перебиваем их стримами, материалами, читаем новости — это все очень живо.
Но мы думаем про завтрашний день: как мы будем жить и какой продукт будем давать аудитории. По крайней мере, мы это проговаривали, мы планировали сделать не только общественно-политический канал, но канал со всеми признаками общественного телевидения. Не такого, как в России, а нормального. То есть такого, которое устанавливает правила на медийном рынке и является своеобразным маяком для всех остальных.
Зрители считаются собственниками вашего общественного канала?
По уставу они все-таки не собственники. Независимо от того, кто сколько денег перевел проекту, он не может влиять на редакционную политику. Мы слушаемся, если нам делают замечания, корректируем свое поведение. Мнений много, все учесть нельзя, но основные тренды понять можно.
Мне тяжело объяснять, что такое «Громадське» — к нам приезжали ребята из Москвы и никак не могли понять, как на канале может быть горизонтальная структура, как журналисты могут заниматься самоуправлением. У нас нет какого-то дяди, который приказывает, что и как делать. Графиком координации у нас занимается линейный продюсер, но он не директор, он просто координатор. Все остальное — это самоорганизация. Например, кто-то решил, что едет в Межигорье, он едет в Межигорье и там находит сенсацию.
Мы не только работаем с инсайдерской информацией, но и слушаем людей, которые нам звонят, — а они сообщают очень многое. Мы же не все видео сами снимаем — бывает, нам присылают ссылку на YouTube о том, что происходит в Крыму, например. Конечно, мы показываем это в эфире. Это технологии, опережающие время. Мы берем картинку максимально возможного качества с места события, и это, наверное, стало нашим основным отличием от всех других телевизионных проектов, которые считают, что нужно давать только неимоверно сумасшедшее качество. Иногда даже один звук с места события важен, на картинке может быть темень, ничего неясно, но журналист рассказывает, что он видит вокруг, и этого достаточно.
У вас наверняка есть летучки в течение дня, на которых вы решаете, что делать? Или все происходит спонтанно?
На них нет времени. Мы сидим в «опенспейсе» и обсуждаем что-то по ходу, когда есть что обсудить. Редакция работает в непривычном для наших журналистов режиме, отличном от классического телевидения. У нас элементарно нет костюмера, нет монтажек — все находится в одном помещении. Ведущий во время эфира может повернуться и обратиться к рабочей группе, а та ему вслух ответить. Сначала нам было неловко, поскольку это на телевидении считается браком, а потом оказалось, что зрителям и это, в том числе, нравится.
Почему, как вам кажется, несмотря на наличие на Украине крупных оппозиционных каналов, так выстрелило новое интернет-телевидение? «Громадське ТВ» ведь не единственный канал, который запустился во время протестов, есть еще «Эспрессо ТВ», Spilno TV, которые тоже активно смотрели.
Ну, вы не сравнивайте «Эспрессо» с «Громадським». «Эспрессо» — это бизнес-проект, с директором, собственником в лице Николая Княжицкого, который занимался продажей TVi четыре раза в разные руки — и к ним очень много правопорядочных вопросов. Другой проект, «Spilno TV», сегодня предложил нам объединяться с ними. Мы не против, поскольку это тоже общественная инициатива без начальников. Это подконтрольность зрителям, которые нас финансируют.
У традиционного телевидения есть сетка, привязанная к рекламным блокам. У нас нет рекламных блоков, мы показываем события тогда, когда они происходят, у нас живая и моментальная реакция. Традиционные каналы часто опаздывали с подачей информации. Самая главная оценка работы медиа — это доверие. Но на больших телеканалах об этом забыли, а может, просто закрыли на это глаза. И сейчас они теряют аудиторию, самую активную аудиторию, которая уходит в интернет. Можно представить себе бешенство телеменеджеров, которые не понимают, куда делись люди. Но люди не будут сидеть и ждать, когда им будут что-то показывать, они будут смотреть это тогда, когда считают нужным.
Видео разгона «студенческого майдана», сделанное 30 ноября журналистом «Громадського» Мустафой Найемом и принесшее широкую известность каналу:
У вас на сайте есть манифест телеканала, и там, в частности, написано, что ваша цель — это «объективное и беспристрастное информирование украинского народа». Тем не менее во время протестов журналисты вашего канала заняли довольно очевидную позицию...
Какую позицию? Быть с народом? Да, заняли позицию быть с народом. Называйте вещи своими именами. Это достаточно сложная дискуссия — можно ли называть убийц убийцами, если они действительно убивают людей на улице. Когда к нам в студию приходили депутаты от Партии регионов, коммунистов, которые до этого принимали антиконституционные законы с нарушением процедур, с ними было тяжело общаться. Они говорили, что все было законно, хотя голосование было парнокопытное. Как в этой ситуации должны себя вести журналисты? Как мне кажется, журналисты всегда могут занимать сторону народа. Они являются коммуникатором между властью и разными социальными группами. А общественному телевидению выступать на стороне народа сам бог велел.
Конечно, у нас постоянно идет дискуссия о балансе, о невысказывании собственной позиции. Мы помним, что надо работать по стандартам. Но, поверьте, тяжело работать в белых рукавичках, которые через пять минут у вас превратятся в черные от сгоревших шин. Естественно, были эмоциональные эфиры. Мы этого не отрицаем, мы же люди, а не роботы. Зрители нас не осуждают. Замечания были, конечно, такие, но не массовые. Тем более, мы сделали для себя выводы и обратились к аудитории с соответствующим обращением.
Может ли журналист позволить себе призывать бросать «коктейли Молотова» в «Беркут»? На сайте Big Idea в статье про «Громадське» писали, что зрители возмущались, когда журналистка канала призывала к этому в прямом эфире во время боев на Грушевского.
Да? Я не помню такого эфира. Но у нас нет таких журналистов, которые призывали бы это делать. Поверьте, это невозможно. Мы можем только констатировать факты, а призывать, превращаться в агитаторов — нет, мы же не политическая партия.
Вас также упрекают за нецензурную лексику в эфире или, например, за инцидент, когда вы показали средний палец депутату Владимиру Олейнику от Партии регионов. Это тоже эмоциональный перегиб, который вовремя не отследили, или вы в принципе к такого рода самоцензуре не прибегаете?
Нецензурной лексики не было. А вот по поводу пальца, как вам сказать…Вы говорите, показали палец. А что, нельзя показать палец? По картинке — да, это выглядит как всем известный жест. Но надо смотреть в контексте. Мы обсуждали законы, принятые 16 января (в этот день Верховная Рада по инициативе Партии регионов приняла законы, существенно ограничивающие свободу слова на Украине; 28 января они были отменены), и Олейник сказал «идите в суд оспаривать». Какой суд? Где вы видите на Украине справедливый суд? Печерский? Шевченковский? Конституционный? Они все выносили неправомочные решения, начиная с Конституционного! Я ответил, что это выглядит, как если бы я сказал: «Посмотрите, у меня есть палец». И показал палец. Это было сравнение с его поведением. Ему при этом никто не сказал: «Пошел отсюда *****». Но те, кто увидел стоп-кадр, конечно, сказали, что это «фак» в прямом эфире.
Лично я считаю, что это на грани, но может обсуждаться. Это не было каким-то эмоциональным решением, я накануне знал, что обязательно покажу ему палец. У меня к этому человеку было несколько вопросов — например, часто ли его били в детстве, если он решил унизить 45 миллионов людей принятием таких законов.
Вы живете за счет грантов и пожертвований зрителей. Сколько вам удалось собрать с момента запуска?
Мы собрали достаточно много, неожиданно для себя и впервые в истории украинских медиа. Мы рассчитывали собирать около восьми миллионов гривен в год, а за эти три месяца собрали уже больше четырех (около 420 тысяч долларов по новому, упавшему, курсу, по курсу до февраля — более 500 тысяч). У нас есть свой счет, но мы собирали и через сайт Big Idea — там была акция «Собрать миллион за сто дней», но мы собрали более миллиона и за 50. Вдобавок наши партнеры за рубежом собирали на PayPal.
Четыре миллиона — это именно зрители или в том числе и гранты от организаций?
Это только зрители, с грантами получается пять.
То есть пожертвования зрителей — ваш главный доход сейчас?
Да, гранты — это вообще «мелочь на семечки». Хотя первые гранты нам, конечно, существенно помогли. Фонд «Відродження» дал первый грант в 11 тысяч долларов на прописание стратегии и бизнес-плана, на какие-то организационные вещи, а второй уже на покупку трех фотокамер для видеографов. Самый большой грант в 100 тысяч долларов мы получили от посольства Нидерландов по программе МАТРА, так же два гранта от посольства Соединенных Штатов — один был на покупку техники, в 50 000 долларов, а второй — в 35 000 долларов — на создание сети корреспондентов. Мы хотим, чтобы у нас были базы во Львове, Харькове, Симферополе и Днепропетровске.
Как общественное телевидение вы планируете отчитываться обо всех тратах перед зрителями?
Конечно, мы и так ничего не скрываем. Мы будем отчитываться по каждой копейке, тем более что мы не очень затратный проект, мы обходимся в тысячи раз дешевле, чем Первый национальный всей стране. Люди помогают не только деньгами, они дарят телефоны, планшеты стримерам, приносят еду, помогают организовывать трансляции.
Все-таки такое большое количество денег, которое вам удалось собрать, отчасти обусловлено событиями, происходившими в стране. Откуда вы рассчитываете получать финансирование потом, когда ситуация успокоится?
Понимаете, мы все платим налоги, и на эти налоги содержится Первый национальный канал. Когда мы создавали «Громадське», мы рассчитывали на зрителя, потому что мы строили параллельную реальность государства. Мы предложили зрителям альтернативу. Ну да, им приходилось платить дважды.
Сейчас же мы хотим официально стать общественным телевидением, надо не упустить этот шанс. Верховная Рада проголосует за закон, который определит источники финансирования, будет установлен наблюдательный совет. Мы хотим, чтобы контроль над наблюдательным советом осуществляли крупнейшие европейские общественные вещатели — «Би-Би-Си», ARD (Германия) и NOS (Нидерланды). Это нужно, чтобы у политиков не было соблазна установить единоличный контроль над общественным телевидением. Оно не для того создается и называется общественным — не для проформы. Надо институционализировать общественное телевидение, чтобы оно финансировалось из бюджета, но следить, чтобы бюджет никак не мог влиять на содержательную часть.
Общественное телевидение очень серьезно меняет медийный рынок. Если бы нашего проекта не было, я с трудом представляю, как бы освещали последние события ведущие телеканалы. Этой стране нужно честное телевидение. Здорово, что появилась инициатива снизу и общественное телевидение было сделано журналистами при поддержке общества — первый раз в истории медиа.
Вы сейчас договорились о сотрудничестве с Первым национальным. На каких условиях?
Там шаткая ситуация. Они перепуганы, просто перепуганы. Сейчас лицензионным договором мы зафиксировали три выхода в день по два часа: утренний, дневной и вечерний эфиры. Как будет складываться ситуация дальше, понятия не имею. Но мы заявили, что готовы давать им сигнал 24 часа в сутки. Вечерний эфир наш ограничен до 21:00, когда на «Первом национальном» выходят новости. Но мы же тоже можем делать новости, только лучше.
Мы с ними не конкурируем, мы существуем как будто в параллельной реальности. Чиновники нас спрашивали: «У вас есть лицензия?» Но какая лицензия, на что — мы же через YouTube вещаем. По большому счету, это разрушает систему, которая не понимает, как это так — их же надо как-то запретить, а как запретить то, чего нет?
Как, на ваш взгляд, теперь изменится украинский медиаландшафт?
Если заняться этим серьезно, то он изменится до неузнаваемости и станет примером для других. У нас наконец-то будет рынок, который, по сути, отсутствовал — по большому счету, все медиа были дотационные и убыточные, потому что тратили на производство больше, чем зарабатывали.
У вас увеличилось количество предложений от журналистов, которые хотят работать на «Громадське»?
А куда их всех деть? Приходят коллеги волонтерами с других телеканалов. С Пятого приходили, с «1+1». Кто-то был архитектором — становится оператором. Это надо видеть, это невозможно описать словами.