Последнее время Андрей Звягинцев не дает интервью. Но для «Ленты.ру» он сделал исключение. Председатель жюри «Кинотавра» рассказал, что ждет его фильм «Левиафан», о сакральном феномене русского мата и о демократических преобразованиях российского общества.
«Лента.ру»: В этом году вы были председателем жюри «Кинотавра». Можно ли по фильмам, представленным на «Кинотавре», судить о состоянии российской киноиндустрии?
Андрей Звягинцев: Думаю, да. Репутация любого фестиваля важна для его устроителей, и потому в конкурс, да и в другие программы, отбираются действительно лучшие фильмы, снятые за текущий год. Ситора Алиева, программный директор фестиваля, занимается этим давно, и, уверен, она лучше знает о состоянии российской киноиндустрии, чем я, например. Из 73 картин, которые ей довелось посмотреть в этом году, она выбрала для конкурсной программы 14. Если судить по этому срезу, по этому тестовому замеру, складывается ощущение, что все очень неплохо. Я бы ограничился следующим высказыванием: не могу судить о том, что там у нас с индустрией, но могу точно утверждать, что сильные авторы в российском кино есть.
В этом году было много дебютов. И многие, я слышала за кулисами, расстраивались, что призов дебютантам дали мало…
Справедливости ради давайте скажем, «Кинотавр» — это не конкурс дебютного кино. Более того, коллегия нашего жюри не исходила из принципа «всем сестрам по серьгам» и, признаюсь, я даже не думал о том, какой именно мы рассматриваем фильм, дебютный он или нет. Мы оценивали картины, поставив их все на одну доску, так мне кажется. Всегда будут те, кто расстроится. Это неизбежно: призов только шесть, а фильмов – 14. Что тут поделаешь! Разумеется, грустно не увидеть свой фильм в числе победителей, но такое случается. И вот что я бы сказал тем дебютантам, которые были расстроены результатом: так сложился узор этого фестиваля, такие фильмы оказались волею судеб в одном ряду с вашими, такой состав жюри сложился именно в этом году. Тут можно говорить только о судьбе. В который уже раз я хочу подчеркнуть один важный момент: уверен, что если бы был другой состав жюри, скажем, три-четыре человека из нашего состава были бы другими, то и призовая картина была бы другой. Не сними в этом году Юрий Быков или Саша Котт своих фильмов, сложился бы другой узор. Да, в который раз я убеждаюсь: все это — лотерея. Я ничуть не хочу оправдаться перед дебютантами или другими обидевшимися, я хочу только сказать, все случившееся — это судьба. Не останавливайтесь, вы ведь делаете ваш фильм не для побед на фестивалях. Уже одно то, что ваш фильм попал в конкурс «Кинотавра», — победа. И это не красивые слова, это действительно так. Из увиденных отборщиками 73 картин именно ваша оказалась в конкурсе. Уж и не стану приводить известные всем слова про «поражения и победы, которых сам ты не должен различать». Участие в конкурсе — это уже высокое признание твоего таланта, двигайся дальше и побеждай только себя.
На «Кинотавре» было очень много фильмов с ненормативной лексикой. Как вы оцениваете новый закон и его влияние на российское кино?
Ханжеский и варварский закон, близорукий и не взвешенный. Я думаю, он просуществует недолго, сама жизнь приведет к его ревизии или даже полной отмене. Тем более что вообще непонятно, зачем придумывать дополнительные меры, когда есть «18+» или «осторожно, ненорматив!», налепили на афишу — и пожалуйста… Зритель сам выберет, что ему смотреть. Он вправе сказать: «Я купил билет в кино, пожалуйста, покажите мне то, что я хочу. Ненорматив? Хорошо, я как раз за ним и пришел!» Билет в кино — это наш общественный договор, условие, на которое обе стороны идут ответственно: автор снял это, а зритель хочет это увидеть. И что же это, министр решает за взрослых людей, смотреть им фильм или не смотреть? Господа, делайте жизнь людей в стране лучше, и тогда, глядишь, люди станут выражаться иначе. Следите за тем, чтобы билет не продавался в кассе малолеткам. Любой талантливый фильм — это лишь отражение происходящего с нами. А то вон на улице мы это делаем, а тут нельзя? Или, как говорится в известном стишке: «Жопа есть, а слова нет»? Это очень странное решение — ввести такой категоричный закон в действие, не обсудив его со специалистами языка, лингвистами, с самим обществом, наконец. Во всем мире кино снимается с ненормативной лексикой уже давно, есть просто круг ограничений, заявленных на постере — вот тебе и решение проблемы. Мне кажется, есть только две страны, где это категорически запрещено, мы теперь стали третьими. Поздравляю нас, это большое достижение демократических преобразований общества.
Русский мат — уникальный лингвистический и даже сакральный феномен, корни которого лежат глубоко в русской культурной традиции. Мера пресечения его использования является несусветной глупостью. Можно было бы, напротив, предложить его охранять как культурное наследие, но низовая культура крепка и всех переживет, даже охранителей с хулителями вместе. Если бы власть подошла к этому вопросу умно, то обратилась бы сначала к специалистам, заказала бы лингвистическую экспертизу. Любой неангажированный властью специалист языка, уверен, сидит сейчас в своем рабочем кабинете и смеется над этими мерами. Если у вас что-то болит, вы идете к врачу. Или к сантехнику, если трубу прорвало. Ведь так? Почему же любой депутат со значком на лацкане его платья считает, что он может судить о такой тонкой материи, как русский язык. Такой депутат подобен слону в посудной лавке, поскольку не понимает, что язык — это живой организм, независимо от нашей воли развивающийся и, главное, выживающий в любых условиях. Карлик решил схватить за хвост великана, вот что такое новый закон о ненормативе. Глупость карликовая. Сейчас этому заносчивому глупцу язык отомстит такими новыми формами, что мало не покажется. А все потому, что язык живет сам, не повинуясь никому, а только уму и душе носителя его — народу.
Насколько этот закон повлияет на ваш фильм «Левиафан»? Будет ли он перемонтирован? И когда планируется премьера?
В сентябре. Во второй половине сентября. Он не будет перемонтирован. Картина в монтаже не изменится. Возможно, нам придется «замолчать» реплики с ненормативом. То есть как-нибудь их изъять из звучания. Сейчас юристы компании «Нон-Стоп Продакшн» изучают новый закон, пытаясь найти возможности для того, чтобы фильм шел на экранах страны в авторской версии. Законы соблюдать следует, иначе что же будет, если всем сторонам общественного договора будет на него плевать. Достаточно того, что плюют на него власть имущие.
Антон Долин, после того как посмотрел «Левиафан» в Каннах, назвал этот фильм панк-молебном Звягинцева по аналогии с панк-молебном Pussy Riot. Как вы относитесь к таким сравнениям?
Мне кажется, это чрезмерное выражение. Есть отдельные события, вот и все. Зачем соотносить одно явление с другим? Я этой тяги многих не понимаю. Каталогизация какая-то, желание уложить разные явления в один ряд. Зачем? Но я могу сказать как я отношусь к тому событию, которое мы именуем панк-молебном Pussy Riot. Я не нахожу в этом событии никакого искусства и, возможно, потому, что плохо разбираюсь в современном искусстве. Да. Ничего не могу с собой поделать — но я не вижу тут ни красоты, ни формы, а только и единственно содержание. И вот тут для меня наступает мой личный когнитивный диссонанс. Потому что для меня их жест — настоящий поступок. Причем поступок значительно более важный, чем если бы это претендовало только на акт современного искусства или на хулиганскую выходку.
В фильме есть прямое упоминание Pussy Riot...
Мы писали сценарий в те самые дни, когда их… трамбовали. Вот и все. Только поэтому в фильме есть косвенное упоминание этих событий: да, оно звучит в проповеди нашего архиерея и, кстати сказать, это не сочиненный нами текст, это вербатим, то есть вся речь архиерея — это дословная цитата, компиляция из речей трех разных священников.