В 1950–1960-е годы в Калифорнии родился своеобразный стиль архитектуры и организации пространства для засекреченных научных центров, занимавшихся разработкой новейших систем оружия и получавших финансирование из государственного бюджета. Пережив свой расцвет в годы космической гонки он, казалось бы, канул в Лету уже в кризисные 1970-е годы. Однако в новейших проектах калифорнийских кампусов Google и Apple возродились основополагающие принципы именно «аэрокосмического модернизма» — футуристический дизайн, максимум зелени и воды на территории, создание общего пространства для обедов и общения коллег под открытом небом. «Лента.ру» рассказывает об истоках, быте и стиле научно-инженерной утопии Калифорнии.
Холодная война стала локомотивом американской экономики второй половины ХХ века. Многомиллионные контракты на разработку самолетов, баллистических ракет, спутников не просто создали мощнейшую аэрокосмическую промышленность (и помогающую ей прикладную науку), но и радикально изменили жизнь целых штатов. До 1990-х годов экономику Калифорнии определяли не развлечения и информационные технологии, но аэрокосмические разработки. Но дело не только в деньгах: тысячи ученых и инженеров калифорнийских пригородов жили и творили в атмосфере невиданного оптимизма. Однако свобода творчества, неформальное научное общение и ожидание скорых полетов к звездам — все это было возможным лишь в тени военно-промышленного комплекса, а работали мечтающие о космическом будущем ученые над созданием новых видов вооружений.
В большинстве штатов заводы и лаборатории «космической эры» остались в рамках эстетики авиационных фабрик времен Второй мировой — гигантских, закрытых и мрачных. И только в южной Калифорнии экономические силы холодной войны нашли адекватное архитектурное воплощение. Парадоксальным образом эстетика «пасторального капитализма» (алюминий и стекло, открытые пространства, сады и фонтаны) сочеталась в Лос-Анджелесе с максимальной секретностью и изоляцией от внешнего мира, технически реализованной на всех уровнях: от комнат для работы с секретной информацией до системы пропусков и охранников.
История «авиационно-космического модерна» начинается еще в годы войны, когда Саймон Рэмо (Simon Ramo) и Дин Вулбридж (Dean Woolbridge), два выпускника Калифорнийского технологического института, решили бросить работу в лабораториях восточного побережья (Рэмо занимался радарами, а Вулбридж — противопожарными системами) и вернулись на запад США, в фирму Hughes Aircraft, разрабатывающую новые технологии для военной авиации. В 1953 году они взбунтовались против руководства и создали свою компанию, вместе с другими однокашниками, в надежде перейти от оборонных конструкторских разработок к более прибыльному делу: коммерческому производству высокотехнологичных новинок.
Однако Рэмо и Вулбриджа вскоре пригласили на секретное заседание комитета ВВС США (его возглавлял Джон фон Нейман), где было объявлено о необходимости срочно разрабатывать систему межконтинентальных баллистических ракет (МБР). Инженерам сделали предложение, от которого невозможно было отказаться: если они не возьмутся за системную разработку МБР, им не светят выгодные производственные контракты от Минобороны. Военные дали такой заказ не гигантам авиаиндустрии, а мелкой инновационной фирме лишь потому, что сложные научно-технические задачи свободный коллектив ученых из разных дисциплин выполнит лучше, чем сотрудники иерархически организованной корпорации.
Фирма Рэмо и Вулбриджа под названием TRW начала набирать персонал. Но сначала в духе того же, модного в 1960-е годы, системного подхода она заказала проект нового научно-исследовательского центра. Его автор, Мелвилл Брэнч (Melville Branch), счел, что ученым и инженерам больше понравится работать в комплексе невысоких, разбросанных в пространстве зданий, а не в одной «высотке». Этот подход, по мысли урбаниста, поможет «развести» различные научные дисциплины, а также отделить «белых воротничков» от обслуживающего персонала. Даже кафе должны быть отдельными: для ученых обеденный перерыв даст уникальную возможность обсудить свои идеи с коллегами, тогда как для обслуги обед — это просто обед.
Реализовывать проект TRW поручила местному архитектору Альберту Мартину-младшему (Albert C. Martin, Jr.), который в итоге и стал «отцом» калифорнийского архитектурного стиля холодной войны. Комплекс «Лабораторий космических технологий» (ЛКТ, прекрасное название для разработчика боевых ракет) заложил основы этого стиля: изоляция комплекса от внешней среды, внешние подоконники и солнцезащитные жалюзи, высокое административное здание в окружении малоэтажных «научных» строений, размещение рабочих кабинетов и офисов по внешнему периметру зданий, а лабораторий (без окон) — внутри, элементы ландшафтной архитектуры (пруды, фонтаны, модернистские скульптуры).
Брэнч вместе с Мартином внимательно изучили повседневную жизнь ученых и инженеров: сколько рабочего пространства им нужно; сколько времени они проводят в общении с коллегами, а сколько — думая в одиночестве; как на их психику воздействует солнечный свет; где им лучше гулять, где — встречаться, а где — отдыхать друг от друга. Мартин настоял на том, чтобы у каждого «белого воротничка» был отдельный кабинет (в крайнем случае один на двоих) с окном во всю стену. Хотя такие окна подняли стоимость здания на 10 процентов, расходы стоили того: приятный вид из окна улучшит самочувствие и работоспособность ученых, решили Мартин и Брэнч.
Архитектор разместил лестничные марши на периметре зданий и «закатал» их в стекло. Так, наряду с высокими окнами в конце длинных коридоров, создавалось пространство для случайных встреч, интересных разговоров или просто для размышлений в одиночестве. Массивные жалюзи контрастировали со светлыми стенами из бетона. На улицу (бульвар Эль Сегандо) выходил высокий фасад центрального административного здания с ярким логотипом STL, а безликий производственный корпус был упрятан вглубь.
Комплекс открылся в 1957 году, и скоро число сотрудников выросло до 2700 человек. Лаборатории стали технической основой американской программы МБР. Там продумывались, испытывались и оценивались все элементы системы: топливо, ступени, управление, пусковые комплексы. Фирмы-подрядчики Минобороны присылали опытные образцы, а инженеры ЛКТ придирчиво «обкатывали» их с помощью телеметрии, или в условиях, приближенных к эксплуатационным.
Через три года «Лаборатории космических технологий» перешли в ведение военно-воздушных сил и стали государственной организацией — Aerospace Corporation, AC. Ее руководитель Айвэн Геттинг (Ivan Getting) столкнулся с проблемой кадрового дефицита: нелегко было уговорить специалистов высокого класса работать в не самом богатом государственном учреждении. Чтобы привлечь кадры хотя бы кампусом высокого уровня, Геттинг нанял того же Альберта Мартина, и на бульваре Эль Сегандо в 1964 году возник еще один комплекс.
На улицу, в виде своеобразной проходной, выходило шестиэтажное административное здание, за которым размещались ряды лабораторий и других научных строений. В дальнем краю «зеленого прямоугольника» Мартин разместил поле для гольфа — любимого спорта бригадного генерала Бернарда Шривера (Bernard Schriever), руководителя всей программы американских МБР. Обеденные столы поставили на открытом воздухе, чтобы поощрять ученых и инженеров выходить из своих кабинетов и встречаться даже с малознакомыми коллегами. Центром комплекса стала библиотека, в оформлении которой декоративные колонны сочетались со стеклянным кубом. Стильные стулья и тахты, мягкое освещение словно приглашали ученых отдыхать в библиотеке, а также создавали характерную атмосферу для «часа историй», когда исследователи рассказывали друг другу о своих наработках в неформальном ключе.
Хотя многие «практики» остались работать в TRW, «теоретики» перешли в компанию Aerospace Corporation, которая играла прежде всего роль «мозгового треста» (think tank). Хотя четкого разделения между сферами деятельности не проводилось никогда. На территории «треста» не было недостатка в лабораториях: по физике плазмы, аэродинамике, электронике и материаловедению. Специальный комитет конгресса следил за тем, чтобы AC не стал башней из слоновой кости, не ведающей о практических последствиях своих технических решений. В распоряжении ученых корпорации находилась сверхзвуковая ударная труба для моделирования возвращения головной части ракет в атмосферу, аэродинамическая труба с электродуговым подогревателем для проверки теплозащитных экранов и камера с очищаемым воздухом для испытания микроэлектроники в условиях, приближенных к космическим. Сотрудники компании конструировали военные спутники, космические хемолазеры, системы управления и слежения для спутников-шпионов.
При всем стремлении создать идеальное пространство для полета научной фантазии и свободного общения, творение Мартина представляло собой абсолютно засекреченный кампус. Для противодействия прослушке телефонов AC заказала у Лабораторий Белла коммутаторы и систему обработки данных на волоконно-оптических кабелях — за много лет до того, как об этой технологии узнала общественность. Специальный бункер выступал в качестве гигантской клетки Фарадея, экранирующей аппаратуру от внешних электромагнитных полей (там ученые анализировали сверхсекретные данные для ЦРУ). Сотрудники питались в собственной столовой, брились и стриглись в собственной парикмахерской.
Несмотря на критику в конгрессе (считалось, что ВВС потратили слишком много «народных» денег на свой кампус), комплекс стал одной из козырных карт Aerospace Corporation, наряду с высококлассным оборудованием и возможностью заниматься исследованиями, не отвлекаясь на преподавание — на что обычно уходит львиная доля сил и времени американских ученых. Но даже вопреки всем этим преимуществам, всем попыткам создать академическую атмосферу, AC так и не удалось привлечь «свободные умы» из университетов: три четверти ее сотрудников в 1960-70-е годы раньше работали в промышленности или в государственных лабораториях.
Тем временем TRW, избавившись от кабальных военных контрактов, смогла, привлекая частный капитал, заняться делом, о котором мечтали ее основатели: проектированием и конструированием космических аппаратов. Для этого фирма заказала Мартину амбициозный проект — центр космических технологий Спэйс-Парк. Раскинувшись на площади 44 гектаров вокруг огромного водоема, комплекс из 50 зданий был рассчитан на 17 тысяч сотрудников. Секретность в Спэйс-Парке обеспечивалась менее явными способами, чем в оборонных комплексах — скрытыми в подвалах лабораториями и специальными оконными стеклами, не вибрирующими под воздействием звуков. Зато не было никаких заборов и проходных.
«Изюминкой» комплекса стала «фабрика спутников». Поскольку к этим аппаратам в принципе невозможно вызвать техпомощь, перед запуском в космос необходимо отладить все до последнего винтика, писал Рэмо в своей книге «Наука как бизнес». Весь сборочный цех представлял собой большую безмикробную комнату: сотрудниц (в цеху работали только женщины, обосновывалось это лучшей, чем у мужчин, моторикой) «обрабатывали» в сушильном шкафу, после чего они одевали перчатки, маски и приступали к ручной микросварке электронных устройств — в здании, интерьер которого напоминал футуристическую больницу. Дальше наступала очередь системного конструирования. «Необходимо отслеживать маршрут каждого полупроводника, микросхемы, амортизатора, переключателя, провода, пружины, болта и гайки — как они изготавливаются и собираются в отдельных деталях и, в итоге, находят себе место в космическом аппарате», — писал Рэмо.
Наконец, готовый спутник «обкатывали» в лаборатории, моделирующей реальные условия эксплуатации. Виброплощадка сотрясала все здание, подобно землетрясению. Криогенная камера работала в диапазоне от 175 до минус 165 градусов Цельсия и могла воссоздать глубокий вакуум открытого космоса. Мощная дуга между угольными электродами моделировала яркий свет Солнца. Акустическая камера генерировала звуковые волны, возникающие при взлете ракеты — эти колебания могли смять в лепешку автомобиль; а рабочие характеристики электроники измеряли в сверхтихой звукопоглощающей камере. Это оборудование обошлось недешево (одна криогенная камера стоила полмиллиона долларов), но возможность проверить системы спутников ценой в сотни миллионов долларов, безусловно, оправдывала такие расходы.
Интерьер и экстерьер лабораторий в итоге привлек внимание Голливуда. В одном из эпизодов сериала «За гранью возможного» они стали декорациями военной базы, а герою-астронавту показывают настоящую криогенную камеру. В классическом (и последнем) эпизоде первого сезона «Звездного пути» Спэйс-Парк стал планетой Девеной — образцовой космической колонией будущего, где команда «Энтерпрайза» сражается с опасными паразитами, заразившими колонистов.
Однако Спэйс-Парк остался в истории не только благодаря своим технологичным интерьерам и архитектурным декорациям. TRW участвовала в разработке автоматических межпланетных станций НАСА (серии «Викинг» и «Пионер»), а также тормозных двигателей лунного модуля «Аполлона-13», которые и «дотащили» переживший аварию аппарат до Земли. Однако большие деньги фирме приносили заказы на спутники военного назначения. Это прежде всего серия Vela, разработанная в рамках программы по слежению за соблюдением СССР договора 1963 года о частичном запрещении испытаний ядерного оружия. За Vela последовали 23 спутника программы обеспечения противоракетной обороны: каждый из них стоил полмиллиарда долларов, что наполнило бюджет Спэйс-Парка на много лет вперед.
Творения Альберта Мартина-младшего создали моду на стильность и в оборонной промышленности других штатов. Архитекторы McDonnell попытались воссоздать в пыльном Сент-Луисе атмосферу Калифорнии, вплоть до характерных фонтанов и солнцезащитных жалюзи. Даже гордящуюся своим аскетизмом корпорацию Grumman НАСА попытались уговорить оформить исследовательские лаборатории в духе Спэйс-Парка. Но только в южной Калифорнии «невидимая империя» авиационно-космической промышленности создала критическую массу памятников эпохи, столь же ярко выражавших дух «космической гонки» 1950-1970-х, как индустриальная архитектура Альберта Кана в Детройте — дух промышленного оптимизма 1920-х годов.
Как промышленная эстетика Кана не пережила Великой депрессии, так и «космический» модерн утратил свою привлекательность уже в кризисные 1970-1980-е годы, а конец холодной войны, обанкротивший авиакосмическую промышленность, окончательно стер с творений Мартина ореол «светлого будущего». Эра рейганомики и «Стелсов» создала немало знаковых самолетов и космических кораблей, но проектировали и строили их на бывших автомобильных заводах (бомбардировщики B-2) или в секретных центрах времен Второй мировой (штурмовики F-117A). Проекты Мартина же остались «мемориальной капсулой» эпохи космических надежд на фоне гонки ядерных вооружений.