Годовщина начала Первой мировой войны обернулась беспрецедентным урожаем международных семинаров и конференций. Мне удалось побывать на трех — в Калининграде, Лондоне и Южно-Cахалинске, — тогда как некоторые коллеги отчитываются о пяти, семи и даже ещё большем числе мероприятий (в географическом диапазоне от Парижа до Сараево).
Разумеется, речь идет о дате более чем значимой. Ни для кого не секрет, что наш современный мир возник именно на пепелище той войны, что именно ею закончился викторианский век буржуазного прогресса и процветания, именно с нее начался короткий ХХ век, сроку которому было отмерено, по мнению историков, с 1914 по 1991 год. Началась эпоха войн и революций, в ходе которой на место старых европейских империй пришли две молодые сверхдержавы — Советский Союз и Соединенные Штаты Америки, противостояние двух систем и многое другое, что мы сейчас автоматически связываем с ушедшим столетием.
Однако на этом фоне удивительным кажется не то, что сейчас про Первую мировую войну, ставшую глобальным историческим рубежом, говорят так много, а то, что в прежние годы о ней говорили так мало. Разумеется, были и научные монографии, и популярные публикации, были документальные и художественные фильмы, были конференции. Однако в сравнении с масштабом события, эта война была на протяжении многих десятилетий явно не самым популярным сюжетом. Она проигрывала в данном отношении не только Второй мировой войне, но и многим другим сюжетам и событиям европейской истории, начиная от Французской революции и наполеоновских войн и заканчивая сюжетами, связанными с античностью. Причем если взять художественную литературу и кинематограф, то интерес к событиям 1914-1918 годов заметно оживился именно в последние полтора-два десятилетия.
Иными словами, Первая мировая война оказалась в некотором смысле забытой войной. Вернее, войной о которой все помнят, но никто не хочет вспоминать.
В российской прессе часто можно встретить утверждение, что отсутствие должного внимания к событиям тех лет связано с официальной советской оценкой войны как империалистической. Это, несомненно, так. Однако со времен СССР прошло почти четверть века, и многие исторические сюжеты за это время подверглись радикальной переоценке и переосмыслению, чего до недавнего времени нельзя было сказать про Первую мировую войну. Но даже если списать отсутствие должного интереса к этой теме у нас на инерцию советской исторической традиции, то как быть с западными странами, где наблюдались те же тенденции?
Единственным исключением в Западной Европе была, пожалуй, Франция, где та война оставила самый глубокий след. И на фоне не слишком героического участия французской армии во Второй мировой, акцент военными историками делался именно на события 1914-1918 годов. Для американцев война оставалась в значительной мере чужой и европейской. Что касается британской исторической традиции, то здесь основное внимание уделялось именно ужасам войны, бессмысленности потерь, мрачной повседневности траншейной жизни и некомпетентности командования. Иногда подобные сюжеты даже приобретали оттенок черного юмора, достаточно вспомнить знаменитый сериал «Черная гадюка» с Р. Аткинсоном в главной роли. Что касается немецких специалистов, то их положение было еще более сложным — после 1945 года любые изыскания в области военной истории Германии воспринимались с подозрением: не кроется ли тут попытка реабилитации прусского милитаризма?
Таким образом, как это ни парадоксально может показаться на первый взгляд, западноевропейская историография Первой мировой не так уж принципиально отличалась от советской. Именно этим и объясняется неожиданный всплеск интереса к теме на фоне столетнего юбилея. Для одних это повод поставить под вопрос сложившиеся оценки, другие стремятся отстоять их, а третьи просто пытаются разобраться, отстранившись от политических сюжетов начала ХХ века, явно уже потерявших актуальность даже с идеологической точки зрения, — а что же все-таки происходило в Европе с 1914 по 1918 год.
Показательно, однако, что дискуссия западных историков почти сразу же соскальзывает с идеологических вопросов на темы гораздо более приземленные, связанные с повседневностью. В этом плане очень показательна была конференция в Лондоне «1914-2014: сто лет войн». Ее организаторы, среди которых был известный драматург и колумнист The Guardian Дэвид Эдгар и парламентарий-лейборист Джереми Корбин, сразу же заявили о своей приверженности традиционному взгляду на Первую мировую войну как на общеевропейскую трагедию, в которой было очень много виноватых, но практически не было правых. Тем не менее сразу же обнаружилось, что спорить, по сути, не с кем.
Противоположный лагерь консервативных историков действительно призывает более позитивно оценивать роль Британии в событиях той эпохи, но и там акцент делается не на правильность или справедливость английской политики, а на героизм солдат и матросов, на чувство долга и товарищество фронтовиков. В конечном счете, на величие Британской империи в общеисторическом масштабе. Эту тенденцию блистательно выразила книга Н. Фергюсона «Империя», недавно переведенная на русский язык, — автор не пытается доказать, будто британская империя была хороша и права в каждом конкретном случае (и в этом он резко отличается от большинства наших патриотов, не допускающих даже мысли о неправоте «своего» государства или о справедливости чужих претензий). Однако, признавая, что британцы то и дело поступали неправильно или, по крайней мере, не самым лучшим (и не самым умным) образом, историк подводит читателя к выводу, что в общем и целом все-таки империя содействовала прогрессу цивилизации и сыграла свою роль достойно. Примерно в таком же ключе выступает Фергюсон и применительно к нынешней дискуссии.
Подавляющее большинство историков, однако, сосредоточивают свое внимание не на общих оценках событий, а на специфических обстоятельствах, которые раньше оказывались за пределами повествования.
«Большой нарратив» расщепляется на множество, казалось бы, второстепенных сюжетов, из которых на самом деле и складывается ткань истории. Происходит радикальная демократизации повествования — если раньше внимание было приковано к императорам, министрам, генералам и, на худой конец, вождям социал-демократических партий, поддержавшим или, наоборот, осудившим войну, то сегодня главным героем исторического повествования становится рядовой солдат, обстоятельства его выживания или гибели, его окопный быт, его предвоенная или послевоенная судьба. От истории генералов мы переходим к истории рядовых, причем на поверхность поднимаются темы, ранее совершенно не затронутые серьезными исследованиями, например формирование и боевой путь различных «туземных» частей, организованных европейцами в Африке, война в колониях, проблемы мирного населения в прифронтовой полосе, беженцы, механизмы работы военной пропаганды и т.п. Существенное различие между левыми и правыми историками мы обнаруживаем здесь не столько в идеологических оценках, сколько в выборе тем. Если правые больше внимания уделяют фронту, то левые — тылу. Если правые склонны писать про боевой путь того или иного батальона, то левые подробно разбирают биографии людей, отказавшихся служить или занимавшимися антивоенной пропагандой.
По большому счету, именно эта демократизация истории оказывается главным и общепризнанным итогом нынешней дискуссии о событиях столетней давности. Рядовой человек, обыкновенный, ничем не примечательный участник исторического процесса оказывается наконец в фокусе внимания. В точности соответствуя вопросам, поставленным Бертольдом Брехтом от имени «читающего рабочего» в стихотворении, опубликованном в 1936 году: «Куда ушли вечером по окончании строительства Китайской стены каменщики?»