Падение курса рубля сказалось и на жизни благотворительных фондов. Даже в относительно сытые годы деньги рекой к ним не текли. Сейчас же организации констатируют, что сбор пожертвований уменьшается, а количество нуждающихся наоборот — растет. Между тем оплата операций в зарубежных клиниках, стоимость лекарств и медоборудования, которое в большинстве случаев импортное, только за эту неделю уже выросло минимум в два раза. И это еще не предел. По просьбе «Ленты» представители благотворительных фондов рассказали, как они выживают сегодня и как планируют в будущем.
Митя Алешковский, руководитель проекта «Нужна Помощь.ру»:
Девальвация рубля — это смерть для тысяч тяжелобольных, которые раньше выезжали лечиться за рубеж по благотворительным программам. Если доллар вырос в три раза, естественно, это означает, что охват нашей помощи также уменьшится в три раза. По тем семьям, где сборы денег на лечение вроде бы уже считались законченными, сейчас снова начинаем искать средства. И самое страшное — иностранные клиники сейчас отказываются ждать оплаты. Раньше они могли взять больного на операцию под гарантийное письмо. Но сейчас, отслеживая последние новости, понимают, что денег в России нет. Поэтому беспокоятся и требуют сразу всю сумму.
Рубль девальвировался сейчас почти на сто процентов, в день теряется грубо говоря десять процентов. Это значит, что и сборы должны повышаться на 10 процентов в день. А они не повышаются. В ноябре у нас был самый маленький за год единовременный средний платеж — 440 рублей. Хотя в мае он составил 1023 рубля, в июне — 1400 рублей. Сумму, которую раньше мы собирали неделю, теперь будем искать две-три недели, а может, и месяц. Для онкологических больных, где счет идет на дни, такая скорость убийственна. Я не думаю, что народ экономит деньги. У нас есть программы, где можно сдать и 100 рублей, — и это тоже хорошая помощь. Просто людям сейчас не до того. По статистике, восемьдесят процентов благотворительных взносов в России — спонтанные. Совершаются, когда человеку на глаза что-то вопиющее, кричащее попадет. О чем сейчас новости? О войне на Украине, о долларе. Обо всем, что угодно, кроме насущных проблем.
Некоторые скажут — а пусть лечатся здесь, нечего за границей делать. У моего друга мама, страдающая онкологией, сейчас лежит в одной из центральных московских клиник. Там многого нет. Даже градусника, не говоря уже о некоторых лекарствах. И все приходится покупать родственникам. Мой отец недавно также лечился в крупной московской больнице. Ему делали операцию на ноге. Соответственно, какое-то время он не мог ходить, нужна была каталка. На все отделение каталок было две. Одна не ехала вообще, а другая — только назад. И это лишь малая часть проблем. Я бы не стал сравнивать нашу медицину с любой другой западной. К сожалению, часто поехать в Израиль или Германию, даже при том, что там лечат за деньги, — дешевле, чем бесплатно лечиться у нас.
Екатерина Бермант, директор фонда «Детские сердца»:
То, что происходит в экономике сейчас, — катастрофа для благотворительности. А представьте, что чувствуют родители, которые собирают деньги на лечение своих детей за рубежом! Мы колеблемся вместе с линией партии. Когда плохо в политике, также плохо и у нас. Была такая теория, что благотворительность — товар лакшери. Стоит в одном сегменте с лошадьми, бриллиантами и океанскими яхтами. Некоторые даже рассуждали, что стагнация и инфляция благотворительности не касаются, потому что это другого рода вещи. Может быть, во всем мире это действительно так. Но не в России. 14 декабря, когда рубль уже обвалился, но не столь кошмарно, у нас проходил ежегодный благотворительный фестиваль «Душевный базар». Наш фонд получил 243 тысячи рублей, что считается хорошим результатом. А буквально несколько дней спустя, во вторник, когда рубль рухнул уже существенней, на ярмарке мы собрали всего 22 тысячи рублей. Впереди еще одна ярмарка. Но я боюсь, что на нее люди вообще не придут. И это перед Новым годом, когда обычно все «чистят карму». Все очень и очень грустно. Люди сейчас в такой панике, что перестали, что бы то ни было покупать, кроме крупы и керосина.
А деньги благотворительным фондам очень нужны. Расходы на лечение в зарубежных клиниках для россиян выросли в разы. Наши больницы пока держат паузы. Но это происходит оттого, что медучреждения в основном государственные, несамостоятельные. К счастью, «пищеварительный тракт» у них длинный, пока голова что-то решит и это дойдет до хвоста, проходит время. То есть все еще будет, но не сразу. Плана, как спасаться, боюсь, нет ни у кого. Если бы мы знали, какие безумные шаги наши государственные чиновники еще предпримут, может быть, и подстелили соломки. Но в ситуации неопределенности остается одно — ждать.
Лида Мониава, менеджер детских программ фонда помощи хосписам «Вера»:
Мы постоянно закупаем импортное оборудование, реабилитационные приспособления, расходные материалы. Все это стремительно растет в цене. Эти цифры практически уже изменили жизнь самых беззащитных. Еще в сентябре датские индивидуальные инвалидные кресла с поддержкой для очень тяжелых детей стоили около 300 тысяч рублей. Сейчас мы ожидаем, что их стоимость вырастет в два раза. Значит, мы их уже вряд ли сможем купить. Ребенок без такого кресла — лежачий. То есть ему придется 24 часа сутки провести в кровати. С креслом можно было бы есть, сидя со всеми вместе за столом, выезжать на прогулку.
Перфузор для капельного введения лекарств и питания с 66 тысяч подорожал до 111. Без него практически невозможно ввести правильную дозировку препарата. Кислородный концентратор несколько дней назад стоил 60 тысяч рублей, сегодня — 96. А некоторые наши маленькие пациенты не могут провести без кислорода и пяти минут. Кресло для мытья в ванной вместо 36 тысяч сейчас стоит 60. Без него лежачего ребенка помыть в душе невозможно. Знаете как некоторые мамы приспосабливаются? Ложатся в ванну сами и сверху кладут на себя ребенка. А если ребенку уже 17 лет? ..
Расходные материалы могут долго храниться, поэтому мы сейчас пытаемся купить запас на январь-февраль. Иначе боимся, что после Нового года их стоимость вырастет втрое. Ничего этого отечественного — нет. Только бинты и вата. Мы, правда, пользовались еще отсосами российской фирмы «Армед», но и они за последний месяц подняли стоимость на изделия примерно на 20 процентов. Как будем жить в следующем году — представить страшно.
Лада Давыдова, координатор благотворительного фонда «AdVita»:
Сейчас начались трудности с поисками доноров костного мозга. Его пересадка требуется людям со сложными формами лейкоза, больным с некоторыми видами опухоли, при некоторых видах гематологических и врожденных заболеваниях. Все пересадки и взрослым, и детям в нашей стране осуществляет НИИ «Детской онкологии и трансплантологии», расположенное в Санкт-Петербурге. Если в качестве донора подходит родственник, то пересадка происходит бесплатно по государственной квоте. Однако на практике лишь 15 процентам больным везет. Остальным приходится искать донора. В российском регистре в базе доноров примерно 30 тысяч человек собраны, в международном — 30 миллионов. Но процедура поиска стоит 18 тысяч евро. Деньги идут на углубленные обследования, забор костного мозга, операцию. Понятно, что 18 тысяч год назад, два месяца назад и сейчас — две большие разницы. Это мы уже ощутили в полной мере.
Пока мы не сокращаем количество людей, которым оказываем помощь. Но если рубль продолжит свое «победоносное падение», тогда не знаю. Мы также покупаем для пациентов препараты импортного производства. Но здесь ситуация немного полегче — с поставщиками до весны заключены долгосрочные договоры, где цена зафиксирована. Конечно, боимся, что бизнесмены могут сослаться на форс-мажор, но пока они ведут себя корректно. Надеемся, что до марта-мая продержимся. А там, может быть, маятник качнется в другую сторону.
Плохо то, что идет тенденция к снижению общего количества благотворительных взносов. У нас примерно восемьдесят процентов жертвователей — корпорации. Конечно, обвального характера это не носит, торможение идет плавно. Но еще год назад декабрь для нас был — горячая пора. Традиционно всегда под Новый год начинался всплеск добрых дел. Наши сотрудники были по самую макушку завалены работой, чтобы принять и обработать взносы. Сейчас — тишина.
Мы, конечно, думаем, как спасти ситуацию. Выход один — более интенсивное привлечение широких слоев населения. Представьте, что какая-то фирма постоянно жертвует условный миллион на благотворительность. Естественно, когда у них начинают не очень хорошо идти дела, «посторонние» расходы оптимизируются. Пусть тогда этот же миллион приходит от людей, которые отрывают от себя по рублю. Даже в кризис пожертвовать рубль могут позволить многие. За рубежом в благотворительную деятельность вовлечено 80-90 процентов платежеспособного населения. Средний взнос — 10 долларов. В России по статистике прошлого года частных благотворителей — всего таких два-три процента. Так что есть куда стремиться.
Лев Амбиндер, президент «Русфонда»:
Рассчитываем, что общий объем пожертвований в следующем году если и не вырастет, то хотя бы не сократится. Мы ищем новых корпоративных доноров, заключаем договоры с новыми сборочными площадками — газетами, интернет-изданиями, телеканалами. Но боюсь, что, если сумма существенно не вырастет, если останется прежней, мы поможем гораздо меньшему количеству ребятишек, чем сегодня. Сборы в этом году составили свыше 1,5 миллиардов рублей. Они пошли на оплату лечения почти 2000 детей. Сейчас в зарубежных клиниках до тридцати гарантийных писем «Русфонда» на оплату лечения. Деньги собраны, но еще не поступили к нам от контент-провайдера. Обычно западные клиники доверяют нам и не требуют предоплаты.
Но как будет теперь, когда буквально за день-два стоимость лечения в рублях резко выросла?
Завтра возвращаюсь в Москву из командировки — немедленно разработаем программу ликвидации этой внезапной финансовой бреши. Найдем варианты. Есть, к примеру, компании, жертвующие «по правилу последней руки»: они вмешиваются, когда сроки сбора вышли, а исчерпывающая помощь героям наших публикаций еще не сложилась. Возможно, выручат и сейчас. Возможно, придется временно сократить число публикаций просьб о помощи на rusfond.ru. Наверняка впереди трудности и с отечественными клиниками: цена лекарств и имплантатов тоже подпрыгнет. Я все-таки рассчитываю на понимание российских и западных партнеров, наши отношения складывались годами, и мы никого еще не подводили. Разумеется, боюсь за репутацию «Русфонда», до сих пор нам не в чем было себя винить. Думаю, выстоим и теперь.
Екатерина Чистякова, директор фонда «Подари жизнь»:
Мы покупаем за границей около 30 наименований незарегистрированных в России лекарств, которые жизненно необходимы нашим пациентам. За первые восемь месяцев этого года фонд на эти цели потратил 67 миллионов рублей. Но доллар тогда стоил 35 рублей. Как увеличатся затраты — сложно спрогнозировать. При всем желании мы не могли заранее подстраховаться на случай девальвации. Лекарства в соответствии с законодательством мы можем ввозить для конкретных пациентов. В ближайшей перспективе мы ожидаем роста цен на лекарственные препараты и в России. Большинство медикаментов импортные. Даже если в России что-то упаковывается, субстанция все-равно откуда-то завозится. Цены на большинство лекарств, которые внесены в список жизненно необходимых, регулируются. Понятно, что после Нового года либо фиксированные цены будут пересмотрены, либо лекарства просто пропадут с рынка. Я очень надеюсь на первый вариант. Сейчас мы стараемся зафиксировать с поставщиками цены и выкупить товарные остатки.
Объем благотворительных поступлений у нас не уменьшился. Другое дело, что выросло количество запросов от нуждающихся. И мы прогнозируем, что этих заявок станет еще больше. Вызвано это будет не только ростом стоимости лечения и препаратов из-за девальвации. Ситуация осложняется тем, что с 2015 года российская система здравоохранения практически полностью переходит на одноканальное финансирование за счет фонда Обязательного медицинского страхования. А раньше в бюджете была отдельная статья по оплате высокотехнологичной помощи. Хватит ли у страховых компаний ресурсов, чтобы обеспечить всех нуждающихся? Обычно когда одна система сменяет другую, возникают ошибки. И за них кому-то придется платить.