Вызывающе высокая «Федерация», попавший к Книгу Гиннесса «Дом Бенуа», берлинский «Дом Акваре» с самым большим в мире цилиндрическим аквариумом... — российско-немецкому архитектору Сергею Чобану к рекордам не привыкать. Мы расспросили Сергея о проекте российского павильона на выставке Expo-2015, московской архитектуре, смысле бизнеса и сути творчества, получив довольно четкие ответы.
«Дом»: Как Вы думаете, что-нибудь принципиально новое архитекторы придумают для Москвы или мы живем во времена переработки готовых идей?
Чобан: Москва отличается от других городов. В ходе своего исторического развития, под влиянием разных, в том числе политических, процессов город сильно менял свой масштаб в течение веков, — здесь сложилась очень интересная своим разнообразием структура. То есть это город, который не получил моноразвития, напротив, оно было очень контрастным, и особенно в первой половине XX века, когда Москву наделили столичными функциями и когда был абсолютно принципиально изменен масштаб города... Сегодня рядом с небольшими московскими церквями стоят крупные здания, по соседству с историческими особняками — крупные офисные и жилые комплексы, и это не странность города, а его характерная особенность, без которой Москва не была бы Москвой. И мне кажется, что вот это контрастное развитие — это и есть ключ к пониманию столицы. Не надо искать здесь какую-то моноидентичность, гармония московской архитектуры — в контрасте. Поэтому возможностей для развития архитектурной мысли здесь масса.
Понятно, что Москва контрастна и разнообразна, и этот, так сказать, хаос, можно развивать и поддерживать. А что еще можно сделать для города в целом, для москвичей?
Надо улучшать качество жизни в городе, то есть развивать в правильном направлении общественные пространства. Очевидно, что очень многое в этом плане было сделано при руководстве нынешнего мэра Сергея Собянина, и по выбранному пути, я думаю, нужно двигаться и дальше. Каждый горожанин, по сути, «ощущает» город на отметке первого этажа, и на этом уровне он должен видеть не только интересные, долговечные детали фасадов, но и находиться в приятной и разнообразной среде, сбалансированной в том числе и с точки зрения функций. Поэтому благоустройство парков, создание пешеходных набережных, упорядочивание парковок — это необходимость.
Григорий Ревзин недавно заявил, что архитектуру в Москве фактически отменили как вид деятельности: в столице при упомянутом выше Сергее Собянине не построено ни одного здания, о котором вообще можно было бы говорить с точки зрения критики. Вы согласны с этим мнением?
Архитектура всегда содержит какое-то количество интересных зданий и большее количество — куда менее интересных. Другое дело, что для ее развития требуется время. Сегодня провести конкурс, утвердить проект и реализовать его за год-два невозможно ни в Москве, ни в других европейских городах. Для того, чтобы построить хоть сколько-нибудь значимый комплекс, необходимо примерно 10 лет. И большинство тех зданий, которые сегодня в Москве строятся, было задумано еще в 2004 году. Это реальность девелоперского рынка, абсолютно не зависящая от политической ситуации.
А если заглянуть в будущее, то есть представить, что уже прошло лет 15? Какие знаковые здания появятся в городе?
Все флагманские проекты сегодняшней Москвы, в принципе, на слуху. Это, в том числе, Зарядье, Рублево-Архангельское, проект развития набережных Москвы-реки, «ВТБ Арена Парк», новое здание ГЦСИ… Очень интересный проект — «Садовые кварталы», где под руководством Сергея Скуратова работает ряд архитекторов. Остается только пожелать, чтобы все эти планы были реализованы. Главное, выбран правильный путь повышения качества городской архитектуры: конкурсная практика, активная дискуссия, стремление найти лучшее решение — все это хорошо, но по определению занимает время. И нетерпение, на мой взгляд, здесь излишне.
Что Вы думаете об архитектурном наследии Юрия Лужкова? Может быть, его надо как-то переосмыслить? Адаптировать?
Я думаю, что архитектуру периода правления Юрия Лужкова нужно оценивать в рамках всего архитектурного развития города, начиная с 30-х годов прошлого века. В период с 1930-х по середину 1950-х мы пережили очень активный период расцвета неоклассики, ар-деко, то есть очень украшенной, детализованной и, безусловно, качественной и долговечной архитектуры. Затем было постановление об архитектурных излишествах и полная отмена любого, как тогда называлось, украшательства. Поэтому в последующие советские годы создавалась, в основном, достаточно аскетичная архитектурная среда, хотя и в этот период появлялись отдельные выдающиеся сооружения. Но массовая жилая застройка, которую преимущественно люди и оценивали, выдающимися качествами не обладала. И после развала Советского Союза вполне естественным стал уход в прямо противоположное, в эклектику, неоклассику. Причем я уверен, что это была инициатива и самих заказчиков строительства, а не только властей города. У них была потребность сделать архитектуру — в первую очередь, жилых зданий — более привлекательной и яркой в их понимании, чем в предыдущие 40-50 лет. В получившемся неровном результате скорее вина архитектурной школы, которая очень долго находилась под влиянием редуцированного, с точки зрения деталей, модернизма. К началу 1990-х архитекторы просто не обладали теми навыками, которые позволили бы им с легкостью перейти на язык неоклассики и ар-деко.
И что все-таки можно с этими зданиями сделать?
Некоторые из этих зданий, безусловно, станут памятниками своего времени. Они будут восприняты в будущем как характерный пласт архитектурной культуры этих лет.
В Москве не утихают «сносные» скандалы. Что Вы думаете о практике уничтожения исторических зданий?
Я думаю, что на сегодняшний день практика сноса вообще нормальной быть признана не может. У населения и у политиков, представляющих это население, есть совершенно справедливые опасения по поводу того архитектурного качества, которое может быть привнесено вместо сносимых зданий. Только подумайте: огромное количество очень ценных объектов было варварски уничтожено в 20-50-е годы прошлого столетия, и сегодня никто о них не вспоминает лишь потому, что на их месте были построены другие знаковые объекты. Например, некоторые из знаменитых «семи сестер»… Таким образом, эти объекты стали новыми архитектурными иконами Москвы. Сегодня ситуация иная: граждане боятся, что новые здания будут куда хуже старых, и поэтому степень привязанности к последним велика. Иными словами, уровень современной архитектуры, к сожалению, не вызывает у общества доверия, воспринимается как более низкий по отношению к архитектуре исторической, поэтому старые здания любого качества особенно ценимы. И, на мой взгляд, сегодня все, что является историческим пластом, достойно сохранения.
И что тогда девелоперам делать с дефицитом площадок под новые объекты? Не строить в центре?
Не строить в центре, да. Хотя, кстати, я не думаю, что в центре Москвы есть прямо-таки острый дефицит площадок. Надо работать с той данностью, которая есть. Во многих исторических городах имеется дефицит земли в центре, но они продолжают успешно развиваться, с тактом и вниманием относясь к своему архитектурному наследию.
С Москвой мы разобрались. Давайте теперь поговорим о Всемирной выставке в Милане. Как возникла идея сделать именно такой павильон для России?
Изначально мы хотели сделать павильон достаточно простой, но узнаваемой и динамичной формы. И эта динамичность заключается не только в самом рисунке павильона, но и в его функции: павильон работает не только как выставочное пространство внизу, но и как кровля, по которой можно гулять, наверху. Таким образом, люди могут пройти не только внутрь здания, но и по зданию.
Еще одна «изюминка» нашего проекта — нетривиальное инженерное решение, связанное с консольным выносом входной части павильона почти на 30 метров. То есть, люди, которые будут стоять у павильона — а там обычно бывает очередь — будут фактически находиться под навесом, причем этот навес внизу планируется покрыть зеркально полированной нержавеющей сталью. Получится огромное зеркало, и посетители смогут наблюдать в нем себя, своих соседей, делать фотографии.
Кроме того, нам хотелось самой формой павильона продолжить традицию динамичных форм советских павильонов прошлого. Именно такую форму имели павильоны, созданные Борисом Иофаном для Всемирных выставок 1937 и 1939 годов; динамичными были и конструкции, построенные советскими архитекторами в Монреале и Осаке. Некая устремленность вперед — это отличительная черта наших павильонов, и мне кажется интересной идея ее перехода из одного времени в другое.
Перейдем на личности. Хотя вопрос, на самом деле, скорее профессиональный: как в архитектуре сочетается бизнес и творчество? Как удается и деньги считать, и рисовать что-то одновременно? Это возможно вообще?
Все возможно и все является результатом хорошей организации и самоорганизации. Понятно, что если ты изначально не отдаешь себе отчета в том, что как архитектору тебе придется решать массу разных по своему характеру задач, и будешь пытаться все эти задачи решить сам, то успеха не будет. Архитектор — это чрезвычайно комплексная профессия, и поэтому помощь и участие специалистов в отдельных областях и микрообластях строительства жизненно необходимы. То же самое и с бизнесом. Ты можешь глобально понимать законы девелоперского бизнеса, и, проектируя здания, этим законам не противоречить, но полагаться на мнение специалистов со стороны все равно придется. Конечно, и внутри офиса есть люди, которые отвечают за заключение договоров, ведение процесса генерального проектирования, решение других задач. Потому что только в тот момент, когда ты высвобождаешь свои силы, делегируя какую-то часть работы надежным людям, ты и можешь обратить внимание на творчество.
Вот вы видите, например, что мы с вами сидим, и я не хватаюсь за телефон каждые пять минут, никуда не тороплюсь. И это спокойствие — не от того, что мне нечем заняться, а потому, что в данный конкретный момент работают специалисты, решая те задачи, которые они в состоянии решить никак не хуже меня, а может быть и гораздо лучше. А когда ты пытаешься все сделать сам, то, естественно, возникает трудноразрешимая коллизия — надо и договор проверить, и с заказчиком что-то согласовать, и с рабочими поругаться — причем все одновременно. И ни на что времени не остается.
Кстати, по поводу заказчиков: приходится ли Вам подстраиваться под них, или Вы, что называется, «гнете свою линию»?
Я воспринимаю работу с заказчиком как диалог, никогда не думая, что заранее подготовленное решение является заведомо лучшим. Оно лучшее для меня в тот момент, когда я его предлагаю, но я никогда не замыкаюсь, не ставлю ультиматумов. Я стараюсь понять логику другого человека и никогда не исхожу из того, что он или она заведомо говорит глупости, желая тебе зла. Из этого нельзя исходить, я думаю, ни в какой профессии. Ты должен понимать, что у другого человека есть свои цели, и эти цели рациональны, их надо понять, суметь разгадать, почувствовать. И если эти цели переложить на свой архитектурный язык, то может получиться результат гораздо более интересный, чем изначальное решение. Хотя понятно, что существуют некие границы и компромиссы, на которые идти нельзя. Но в целом вот эта идеальная картинка архитектора, который взял карандаш, мышку компьютера, спроектировал нечто, принес и все сказали «Ура!» и построили точно так, как было задумано — она нереалистична. Так бывает, но это скорее гигантское исключение из правил и, кстати, не единственный путь к созданию знаковых зданий.
Напоследок небольшое уточнение про творчество — так его все-таки можно организовать? В конкретное время, в конкретном месте? Или вдохновение должно быть?
Творчество организовать нельзя. Творчество — это стопроцентная готовность воспринимать некие внешние импульсы, замечать интересные детали. И если мозг занят массой каких-то дурацких проблем, то он к восприятию такого рода импульсов не готов. Чем более свободна твоя голова, тем более ты расположен к тому, что в какой-то момент тебе придет в голову хорошая мысль. Кстати, отличная платформа для возникновения идей — это диалог, общение с разными людьми, с единомышленниками, сотрудниками. В разговоре всегда рождаются интересные мысли. Очень жаль, что сегодня люди стали меньше разговаривать в силу того, что появились альтернативные формы общения — электронная почта, SMS. Когда ты пишешь, ты менее спонтанен, ведь можно написать и исправить. Живую речь тоже можно корректировать, но слово — не воробей. Поэтому когда ты говоришь, тебе отвечают, вы вместе обсуждаете — это приводит с космически большей скоростью к рождению новых идей, чем если бы ты сидел один и пытался что-то из себя выжать. В этом я абсолютно уверен.