Политолог, доктор исторических наук, главный научный сотрудник ИМЭМО РАН Кирилл Холодковский выступил с докладом перед научными сотрудниками Института социологии Российской академии наук (ИС РАН). Нынешнее состояние общества он назвал «квазитрадиционализмом», в который внедряются установки западного типа. «Лента.ру» записала основные тезисы его выступления.
Сегодня российское общественное сознание сложно назвать гражданским — согласно данным социологических опросов, лишь 30 процентов людей выражают согласие с теми ценностями, которые говорят именно о гражданской идентичности: ответственность за судьбу страны, за чьи-либо действия. И такие результаты социологи получают из года в год. Следовательно, понятие гражданской идентичности по отношению к россиянам сложно применимо, и лучше обозначить ее термином «государственная идентичность». Именно это является одной из черт незавершенности российского сознания, потому что в России на первом месте всегда находится государство, а роль общества принижается, не говоря уже о личности.
Российское массовое сознание — этническое, государственное, национальное — результат многовекового исторического процесса. И окончательно его формирование так и не завершено. Советская идентичность тоже была государственной, хотя она пыталась предстать как идентичность, отражающая какие-то интересы и черты всех этнических культур, которые существовали у народов СССР.
История, формирующая сознание
Процесс становления российского общественного сознания начинается с принятия православия и вместе с ним культурного комплекса из рук Византии. В дальнейшем стена между православием и католичеством начала воздвигаться и укрепляться. Вехой здесь оказалось татаро-монгольское завоевание, которое оторвало на несколько веков Русь от Европы. В этот же период Русь восприняла некоторые черты татаро-монгольской орды, прежде всего деспотизм власти. Таким образом страна упустила целый ряд исторических эпох, которые в Европе формировали современное западное сознание, таких как Ренессанс и Реформация.
После освобождения от татаро-монгольского ига начался процесс значительного расширения территорий, сначала за счет русских земель, а потом за счет земель соседних народов. Тогда же возник географический фактор, который также повлиял на российское сознание, и встал вопрос — как удержать такую огромную территорию, охватывающую не только часть Европы, но и Азии.
Русь выбрала путь силы, что также отразилось на российской идентичности. Представление о единстве огромных земель властям помогала поддерживать церковь. Она же формировала представление о величии государства, о святости царя.
Реформы Петра I также сильно повлияли на эволюцию российского массового сознания. По подсчетам историков, за время его правления из-за войн, голода и репрессий погибло около четверти населения России (такие же потери были и по окончании сталинского периода).
В результате петровских реформ произошел социокультурный раскол, образовался верхний вестернизированный слой и традиционалистское большинство. Этот же раскол затем проходит красной нитью через всю последующую историю страны, приобретая самые разные формы: отчуждение от народа, противостояние интеллигенции и масс, славянофилов и западников, революционеров и консерваторов. И даже советская власть не смогла этот раскол преодолеть, а в чем-то, может быть, даже усилила его.
Между традицией и модерном
Крестьянство и крепостничество долгое время оставляли население Руси и России на стадии примордиальной идентичности, то есть первичной — родоплеменной и локальной. Представление об окружающем мире носило в большей степени мифологизированный характер. Тогда же и зародился этот тип — традиционалистский, существующий до сих пор.
Традиционалистский тип идентичности — это патернализм, то есть надежда не на собственные силы, а на благодетеля, главу рода, общины или правителя. Другими характерными чертами этого типа стали пассивность, связанная с патернализмом, и подозрительное отношение к чужакам и иноверцам.
Начиная от царской эпохи и кончая советской, власти прибегали к политике идентичности для того, чтобы повлиять на характер общественного сознания и его эволюцию, внести в него какие-то новые или старые элементы. Царская власть иногда опиралась на традиционалистское большинство. Советская же власть проводила настолько активную политику идентичности, пытаясь практически сломать российское массовое сознание, заменить его советской идентичностью, что это привело к действительно серьезным последствиям.
В итоге первоначально возникло то, что можно назвать конфликтом революционной идентичности, проводившейся сверху, и традиционалистской, где основную массу составляло крестьянство, раскулаченное и фактически ликвидированное советской властью.
Бурное раскрестьянивание, которое проводила советская власть, переселение в города и успехи просвещения первоначально воспринимались интеллигенцией как возможность размыть традиционалистскую культуру и идентичность. На деле же произошел процесс смешения — в широкие массы хоть и проникали отдельные черты модернизаторской идентичности, но это не приводило к вытеснению традиционалистских черт. В результате это привело к фрагментированию, раздробленности сознания.
В середине 1930-х годов политика резко поменялась. И дальше уже конфликт наблюдался между политикой власти, направленной на укрепление государственности, на державность, на пассивность массы, ее приведение в состояние покорности официальными и формальными лозунгами, и между усилившейся, восстанавливающейся интеллигентской идентичностью, которая ориентировалась на Запад. Этот конфликт окончательно определился к концу советского периода, который характеризовался банкротством советской идентичности.
На рубеже 1980-1990-х годов произошло проникновение элементов вестернизированной интеллигентской идентичности в традиционалистскую массу. Этот период стал наиболее выигрышным для модернизаторов: выходили многомиллионные тиражи журналов, которые можно было назвать антисоветскими, проводились многотысячные митинги под лозунгами прав и свобод — тех ценностей, которые входили в круг вестернизированной идентичности.
В дальнейшем же практика модернизаторов ельцинского периода оказалась неэффективной и привела к тому, что традиционалистское большинство (или большинство, которое не было завоевано по-настоящему современными модернизаторскими ценностями) было снова отброшено назад к прежним своим убеждениям.
«Сейчас все опросы подтверждают тот факт, что в России есть большинство традиционалистского типа и вестернизированное меньшинство, 15-20 процентов. Но надо осторожно относиться к такому очень резкому, грубому разделению на два типа идентичности. Скорее большинство сегодня исповедует «квазитрадиционализм», в котором утрачены некоторые черты традиционализма.
Например, одной из основополагающих черт этой идентичности был общинный коллективизм. Эта черта была максимально использована советской властью, которая всячески продвигала и идеи коллективизма, и действия, которые базировались на этом принципе: коллектив является главной единицей общества, и коллектив всегда прав по отношению к индивиду. Но такая сверхэксплуатация этой идеи усилила разложение общины. В совокупности с фактически уничтоженным крестьянством коллективизм в России изжил себя.
Современная картина российской идентичности
Этот процесс становления общественного сознания имел значение преимущественно для русского народа. И если в официальных документах обычно речь идет о России и россиянах, то подразумевается не только русская часть населения, но и другие народы, населяющие территорию страны. Однако в широкой массе это различие оказывалось очень неопределенным и неясным.
Есть в этом какая-то опасность? Да, потому что, во-первых, нет ясного представления о том, где кончается «русский мир». Во-вторых, есть опасность понимать российскую идентичность как национализм — «Россия это страна русских». Мы видим по опросам, что такое представление действительно существует и охватывает очень значительную часть населения. Может быть, прямую поддержку лозунгу «Россия для русских» оказывает все-таки меньшинство, но по опросам большинство согласно с тем, что русские в составе России должны иметь определенные преимущества.
С другой стороны, преимуществами процесса эволюции массового сознания россиян стало проникновение целого ряда ценностей и установок нового западного типа — демократия, свобода, равенство возможностей. Однако и эти понятия российское общество трактовало по-своему. Так, демократическая свобода воспринимается скорее как воля — свобода, не имеющая границ. В западной же культуре всегда имеются в виду какие-то ограничения и обязательства, которые сдерживают свободу, определяя ее рамки. И даже такая черта, как индивидуализм, который, казалось бы, является прямой противоположностью традиционного коллективизма и заимствован из западной культуры, интерпретируется иначе. На Западе индивидуализм сочетается с определенным учетом потребностей и интересов других людей, в то время как в России индивидуализм принимает потребительскую форму».
Конфликт на фоне стабильности
Далее участники семинара перешли к обсуждению тезисов Кирилла Холодковского.
«Схожий конфликт наблюдается и в такой традиционной для российского общества ценности, как стабильность. С одной стороны, тяга к ней сформирована в сознании людей в результате произошедших в XX веке трех революций и трех войн. Но самой высокой степени стабильность — в тюрьме. Там никогда ничего не меняется», — подметил главный научный сотрудник отдела сравнительных исследований социально-политических систем ИС РАН Алексей Давыдов. К тому же, по его словам, непонятно, на каком основании строится стабильность как в российском, так и в других обществах. Если это основание гражданское — то речь идет об одном ее типе. Если же это стабильность имперская, соборно-авторитарная — уже другой тип. И если ответа на этот вопрос нет, то нельзя в принципе говорить о какой-то стабильности. Аналогичным образом возникает вопрос и о других традициях и ценностях вроде семьи.
Другая проблема заключается в сочетании российского индивидуализма с традиционалистскими чертами пассивности, что приводит к беспрецедентной для страны атомизации. Немногие, согласно социологическим опросам, готовы активно отстаивать свои ценности, еще меньше готовы к каким-то протестам.
«Это очень существенная черта нашего времени. И вот сейчас новый поворот, связанный с кризисом, с ужесточением внутренней политики. И здесь возникает проблема, как на все это реагировать. Средства массовой информации всячески настраивают нас на то, чтобы мы пассивно воспринимали все происходящие события, и большинство так и делает. А меньшинство дезориентировано, оно кроме пассивного недовольства и несогласия не способно противопоставить происходящему никакой конкретной конструктивной линии», — анализирует Холодковский, приводя при этом данные недавних социологических опросов, проведенных преимущественно «Левада-центром».
Так, за открытый ввод российских войск на Украину, согласно последним соцопросам, выступает 23 процента респондентов, против — 58. «Все-таки воевать по-настоящему с Украиной мы не хотим», — подметил политолог. 31 процент респондентов отметили, что для них самих санкции создают трудности, в сентябре 2014 года таких было только 16 процентов. Число россиян, считающих возможным начало социальных протестов, за последние четыре месяца увеличилось почти вдвое — с 14 процентов в октябре прошлого года до 27 процентов в январе 2015-го. И, наконец, показатель фрагментации сознания: 79 процентов респондентов ощутили на себе последствия санкций, однако 69 процентов участников опроса считают, что надо продолжать прежнюю политику.
Исходя из этой неопределенности массового сознания, Холодковский отмечает, что описанная ситуация опасна вдвойне. Во-первых, потому что таким образом контроль над политическими процессами полностью переходит в руки элит. Во-вторых, есть очень большой вопрос относительно будущего, когда станет происходить ослабление основанной на эмоциях патриотической мобилизации. На смену ей придет недовольство материальной стороной жизни, которое может перерасти в массовые выступления, как это происходило в конце 1990-х годов.
Это могут быть протесты, которые сосредоточены только вокруг материальных потребностей, не имеющие никакой конструктивной программы широкого плана. Если речь идет о каких-то высших целях, то вполне возможно, что активное участие примут какие-то националистические, радикальные элементы. И противопоставить этому можно только упорную разъяснительную, воспитательную работу интеллигентной части общества, которая пока не совсем к этому готова.
С другой стороны, руководитель отдела анализа социально-политических процессов ИС РАН Юрий Красин полагает, что характерной чертой как советского, так и нынешнего сознания российских граждан является чувство государственного начала в сознании человека, иногда даже стихийное, — «государственничество», в том числе «государственническая» идеология и «государственническая» психология.
«Когда интеллигенция вышла на Болотную площадь, все ожидали, что это оживление в Москве и Петербурге подхватит вся Россия. Но этого не произошло, потому что инстинктом русский человек чувствует, что не может существовать Россия без сильного государства. И трагедия наша заключается в том, что, может, у нас и плохое государство, но альтернатива еще хуже», — объясняет Красин.
Красин приходит к выводу, что трагедия российского общества может быть решена только путем эволюционного изменения государственности. «Может быть, это кажется утопией. Но тогда Россия движется к своему распаду, другого пути просто не будет», — заключает он.