Просьба Минкульта не конкурировать со значимыми отечественными картинами индустрией была услышана: выпускать большие голливудские релизы в один день с патриотическим «Батальоном» Дмитрия Месхиева дистрибьюторы не рискнули. Зато несколько интересных премьер выходит в ограниченный прокат: это и бенефис Аль Пачино, и противоречивый украинский фестивальный хит, и соцреалистический триллер о грехах американского истеблишмента.
Фильмы о доблести русского оружия, кажется, окончательно превратились в главный в российском кино жанр — пока, впрочем, он, за редким исключением вроде «9 роты», обходился двумя Отечественными войнами. В «Батальоне» Дмитрия Месхиева проверку скрепами военно-патриотического воспитания проходит уже Первая мировая война — и, надо признать сразу, поддается со скрипом. С одной стороны, история женского батальона Марии Бочкаревой — готовый материал для духоподъемной окопной мелодрамы: бабы шли гибнуть за умирающую страну, когда мужики, взбаламученные революцией, воевать уже отказывались. С другой же, история этого отдельного подвига неотъемлема от спровоцировавшей его большой Истории: водораздел между добром и злом на Первой мировой проходил не по линии фронта, а между развязавшими эту войну властями и гибнувшими на ней народами.
Режиссер Месхиев и его продюсеры (интервью с идеологом проекта Игорем Угольниковым читайте здесь) вроде бы отдают себе отчет в этом парадоксе — здесь, например, то и дело мелькает неэффективным менеджером Керенский (Марат Башаров) — но осознают, что без четкого образа врага и пафоса защиты отечества кассовый фильм в военном жанре не снять. В итоге враг этот находится не столько по ту сторону фронта, сколько по эту: злом по версии «Батальона» оказываются раскачивающие государственную лодку силы смуты и хаоса. Противопоставляют ему авторы трех китов русской духовности в современном, а не столетней давности изводе: веру (молятся в кадре раз в пять минут, обязательно под киногеничный огонь свечи), покорность (русская солдатка не ставит под сомнение даже самый абсурдный приказ) и целомудрие (умирают героини девственницами).
При этом трудно отделаться от ощущения, что «Батальонъ» подгоняет историческую правду под повестку дня сегодняшнего — и не так важно, политическую, требующую все новых доказательств мощи национального мифа, или деловую, подразумевающую отдачу вложенных в кино инвестиций. Еще труднее — от мысли, что честное кино о Первой мировой может быть только антивоенным, как, например, «Тропы славы» Кубрика, провозглашавшие подвигом вовсе не боевую самоотверженность, а отказ офицера выполнять бесчеловечный приказ из штаба.
Аль Пачино давно не играл актерскими мускулами так, как в «Унижении» голливудского ветерана Барри Левинсона — тем более, что в его персонаже, состарившемся шекспировском лицедее в экзистенциальном кризисе, так легко разглядеть самого артиста. Вот он дает мастер-класс по профессии, в одиночестве репетируя очередную роль, а вот транслирует боль незаметно прошедшей жизни, обходясь без чрезмерной игры лицом и закатывания глаз, к которым в последние годы Пачино нас уже успел приучить. Тем обиднее, что приходится этот бенефис легендарного актера на фильм, в своей мощи ему заметно уступающий.
«Унижение» — экранизация романа неистового Филипа Рота, повествующего о любовной связи озабоченного старика и симпатичной молоденькой лесбиянки. Сам Рот вытягивал этот сюжет с территории абсурда за счет собственной специфической харизмы и хлесткости, эффектности стиля своей прозы — качеств, которые на экран перенести почти невозможно. Левинсон пытается компенсировать этот факт, разбавляя драму комедией — и, так и не найдя точной интонации, терпит сокрушительное поражение. Из того запутанного клубка противоречий и конфликтов, что составляют книгу Рота (и по-хорошему, человеческую жизнь в любом, не только пожилом возрасте), «Унижение» в итоге выводит на первый план самый смехотворный. В русской фольклорной традиции он описывался поговоркой «седина в бороду, бес в ребро».
Фильм Майкла Куэсты пересказывает невымышленную журналистскую трагедию: в середине 1990-х репортер Гари Уэбб (Джереми Реннер) в серии статей под названием «Темный альянс» доказал связь между ЦРУ, гражданской войной в Никарагуа и трафиком кокаина в США, но вместо признания был подвергнут остракизму и, по сути, лишен права на профессию. Все его находки были, конечно же, впоследствии подтверждены — в том числе и на правительственном уровне; вот только сам Уэбб к тому моменту превратился в парию и покончил с собой. Куэста поначалу ставит эту историю, как классический журналистский детектив: вводит зрителя в жизнь Уэбба, бодро описывает его расследование, следует, проще говоря, канону. Подлинной мощью, впрочем, «Убить гонца» наливается в своей второй половине, когда материал Уэбба выходит в печать. Здесь триллер уступает дорогу трагедии о жуткой бездушности еще одного темного альянса, но уже сложившегося между властью и медиа. Легкое зрительское любопытство, с которым фильм смотрится до этого, сменяется тотальной вовлеченностью и праведным, освобождающим от стереотипов гневом — а кроме того, завистью: попробуйте представить игровой, со звездами в ролях и бескомпромиссным месседжем, фильм о том, например, кто на самом деле виноват в убийстве Политковской.
Зритель «Племени», жестокого романа воспитания в декорациях провинциального интерната для глухих подростков, обречен испытывать противоречивые эмоции. Украинец Мирослав Слабошпицкий мгновенно поражает ловким, сильным приемом — он не переводит субтитрами язык жестов, на котором разговаривают его герои; проще говоря, вслед за персонажами глушит и публику. Мир, который он таким образом показывает, шокирует не меньше: в интернате царит жесткая, почти тюремная иерархия, завязанная на насилии, проституции, наркотиках — не отвернется режиссер и в сцене аборта. Другое дело, что все это складывается в кино, нацеленное в первую очередь именно шокировать, привлекать и держать внимание, а не раскрывать тему, персонажей, себя. Уникальные герои Слабошпицкого (и самоотверженные слабослышащие актеры, которые их играют) не живут в кадре, а разыгрывают клишированный, искусственный сюжет — причем снятый с очень четким пониманием фестивальной конъюнктуры. Кажется, режиссеру, талантливо изображающему социальное беспокойство, но лишь эксплуатирующему больную тему и непрофессионалов в главных ролях, нет до глухих никакого дела. Зато его очень интересует собственная слава.
Турция до сих пор официально не признала геноцид армянского населения в 1915-м, во время которого, по разным данным, было убито от миллиона до полутора миллионов человек. Поэтому любой фильм турецкого режиссера, поднимающий эту тему, заслуживает как минимум похвалы за смелость. Увы, но этим достоинства «Шрама», самого размашистого и дорогого, но и самого безжизненного фильма в карьере немецкого турка Фатиха Акина, и исчерпываются. В теории, конечно, можно было бы расчувствоваться над историей отца, в течение десяти с лишним лет, в нескольких странах и на нескольких континентах ищущего потерянных во время геноцида дочерей. На практике она оборачивается утомительной двухчасовой мыльной оперой, которая всем прочим интонациям предпочитает надрыв, а развитию сюжета — бесконечное повторение одной и той же формулы «тяжелый путь — счастливая случайность — надежда — разочарование — снова дорога». К второму часу экранного времени хочется уже только одного: чтобы Акин перестал мучить собственного героя и наконец воссоединил его с дочерьми. Но тот продолжает гнуть свою линию, размывая шок от жуткой исторической правды одномерной, лишенной полутонов мелодрамой.
Шуточное название нового фильма Алексея Пиманова не подразумевает буквального прочтения — речь идет о любом научном эксперименте, кажущемся успешным, но на деле ускользающем из-под контроля экспериментаторов. Таким изобретением с подвохом становится для студента МИФИ Никиты (Данила Шевченко) машина времени — она переносит его в Москву начала 1980-х, где не мыслящему себя без интернета и фейсбука юноше предстоит познакомиться с научным атеизмом, туристическими слетами, газировкой из автомата и жизнью, не знающей виртуальности. Фокус в том, что стоит Никите освоиться в прошлом, как приходится искать способ вернуться назад — иначе он состарится всего за месяц и, как та овечка Долли, умрет, не дожив до собственного рождения.
Пиманов известен в первую очередь авторской телепрограммой «Человек и закон» — славящейся в том числе достаточно суровой интонацией. Тем удивительнее наблюдать, с какой энергичностью в «Овечке Долли» режиссер пускается в приключения в жанре легком и развлекательном. Да, этот фильм беззастенчиво пытается перенести в российские реалии мотивы великой франшизы «Назад в будущее» — но обвинять его в заимствованиях по меньшей мере странно: когда еще увидишь, сколь абсурдными оказываются мнимые константы и навязчивые идеи нашего времени при столкновении с эпохой, во многом более искренней и тактильной.