В российский прокат выходит новый фильм Валерии Гай Германики «Да и да» — история романа юных учительницы и художника, снятая так, будто речь идет о последней любви на Земле. У «Да и да» при этом сложилась непростая, даже по меркам часто непредсказуемой киноиндустрии, судьба. Снятый более двух лет назад фильм успел пройти по фестивалям и выиграть «Серебряного Георгия» за режиссуру на ММКФ-2014, после чего вместо выхода на экраны ушел на переделку: вступил в силу закон о мате, и картину, где минимум треть лексики была нецензурной, пришлось переозвучивать. Германика рассказала «Ленте.ру» о том, как изменила «Да и да» эта трансформация, а также что изменил фильм в ее собственном подходе к профессии.
«Лента.ру»: С легким сердцем согласились переозвучить «Да и да»?
Гай Германика: Я вообще с большой радостью переозвучила фильм. Звук стал намного лучше — теперь можно показывать кино в кинозалах IMAX, в крутом формате, и оно, в принципе, зазвучало так, как и должно было. Мне очень нравится то, что получилось. Что касается мата — что-то переозвучили, что-то просто убрали. Были массовые сцены, в которых он был, но даже и не прослушивался. Представляете, после финальной перезаписи прогоняли копию, и я уже даже не слышала никакого мата, не замечала его, а ребята нашли еще пятьдесят слов нецензурных! Не заметили бы — был бы такой скандал!
Вам как автору как кажется — содержательно фильм изменился, лишившись мата?
Я посмотрела отстраненно и как автор, и как зритель — и фильм даже легче пошел. Он стал доступнее. Когда убрали резкие слова, против которых многие, получается, выступают, раз уж закон приняли, появилась легкость. Нежность, что ли… Эти чувства стали для меня еще ярче. Магнетизм, который есть в фильме, вышел на первый план. Резкость ушла.
Если вычленять сюжетную модель, то «Да и да» — в первую очередь, такой роман воспитания героини, ее взросления через любовь.
И через знакомство с парадоксальной средой она оказалась там, где никогда не могла бы оказаться. Это как любовь Карениной и Вронского, складывающаяся в обществе, которое для этой любви становится такой парадоксальной средой. Не подумайте, я не сравниваю, просто пример привожу. Я сейчас очень много исследую эту тему — и, знаете, в XIX веке она котировалась, а сейчас уже нет. Ни в кино, ни в книгах я не нахожу этой парадоксальной среды, в которой я все время сама себя ощущаю. Так что этим фильмом я чувства свои пыталась выразить.
То, что эта парадоксальная среда, в которой оказывается героиня, — мир современного искусства, принципиально для фильма?
Современное искусство было в сценарии, который мне принес Александр Родионов. Я не ожидала, что герои будут художниками, не могла даже себе представить никогда, что сниму кино именно о художниках. Вообще, слово «художник» можно заменить словом artist и подставить любую, сколь угодно одиозную, творческую профессию. Не так важно, художник ли герой, или музыкант, или актер. Для меня это в первую очередь фильм о любви — такой, о которой Артюр Рембо писал.
Ничего подобного импрессионистским анимационным вставкам, которые есть в «Да и да», в ваших фильмах раньше невозможно было представить.
Это художественная память героини. Она проходит по улице мимо надписи «9 Мая», мимо Дома Васнецова, который вообще у нас красной линией служит сквозь весь фильм — и потом появляются картины ее художественной памяти, как бы она нарисовала эту табличку «9 Мая», этот дом. Как бы герой нарисовал ее, когда она лежит голой.
Фильм вы снимали уже более двух лет назад, а выходит он только сейчас. Вот этот зазор дает возможность отстраниться, на дистанции оценить, что он вам дал как автору, чему научил?
Как автору он мне дал «Серебряного Георгия» на ММКФ — и не дал «Белого слона». (Смеется.) А если серьезно… Я после «Да и да» поняла, что могу снимать кино не вслепую, не наугад, а осознанно. Уверенно стоя на земле, могу пару фраз произнести на киноязыке, скажем так, — и они будут осмысленными. Если раньше мы снимали инстинктивно, на ощупь, и попадали в дух времени, то сейчас мы совершенно не хотим никуда попадать, а хотим делать свое кино, вне любого времени.
Тогда что ждет вас дальше? Какой будет следующая ступень на пути в профессии?
Мы сейчас снимаем сериал «Бонус», такой рэп-мюзикл. Сняли пока только пилотную серию — очень трудная, ювелирная работа, которую не сделаешь широкими мазками и длинным кадром. С несколькими камерами, со сложно постановочными сценами, с песнями и танцами внутри кадра, с монтажом аттракционов, с экшен-сценами и мультипликацией. Поэтому пока одну серию всего сняли за полгода.
Насколько сложно переключаться со своих, авторских кинопроектов на телевизионную работу, которая всегда зависит от воли продюсера, канала, формата?
На этот проект, на «Минус» легко было переключиться, потому что он стал своим, родным и любимым. Я начала изучать рэп-субкультуру, полюбила как-то и решила преобразовать. Мне не подходил русский рэп в том формате, в котором я его слышала, и мы сейчас пытаемся что-то с этим сделать. В первую очередь, привнести другие смыслы — я не хотела, чтобы это был шансон, акынство, как часто с русским рэпом бывает. Хочется, чтобы каждая песня, которую мы используем, выстреливала.