К 70-летию окончания Великой Отечественной «Лента.ру» начинает проект «Победа». В нем каждый может рассказать о своих ветеранах и тем самым добавить собственный кусочек в мозаику лиц Победы. Параллельно мы публикуем воспоминания и размышления о войне тех, кому, на наш взгляд, действительно есть о чем рассказать. О своем отношении к войне, Победе, интернационализму и государственной границе — писатель Борис Егоров.
Родился 2 октября 1952 года в Туле. Писатель. Победитель конкурса рождественского рассказа «Ленты.ру» (2015). Постоянно проживает в городе Хоф (Германия).
Война, война… Ну и чем была война для моего поколения? Так, одно название. Для меня, который родился в 1952 году, война была кино. «В бой идут одни старики», «Судьба человека», «А зори здесь тихие», «Два бойца» и многие-многие душевные фильмы еще советского производства.
Папаня мой покойный насчет войны был очень немногословен. Знаю, что являлся артиллеристом, на войну пошел сам, не дожидаясь, пока позовут. Послушать его, только и делал, что стрелял из пушки. Но, как я теперь понимаю, стрелять можно тоже по-разному. Судя по количеству орденов и медалей, батя мой любимый там груши не околачивал. И ногу до конца жизни слегка подволакивал — пулька попала, из крупнокалиберного пулемета. Маманя была более разговорчивая, но отец разок пристукнул кулаком по столу — и я до сих пор не знаю, за что мама награды свои получила. Осталось только подозрение, что и она там не портянки стирала.
А потом у меня было воспитание в советской школе. Дружба с народами, которые все за нас, и готовность дать гневный отпор империалистическим народам, которые против.
А потом… Потом я взрослеть начал. В геологии, где проработал лет 20 на буровых, народ собирался очень… разнообразный. Наслушался я рассказов от тех, кто сам участвовал в войне. Здорово эти… повествования отличались от кино. Мой помбур — дядька лет на 30 старше — давал мне пощупать пулю и осколок, которые так в нем и остались после Берлина. И он не говорил про патриотический подъем, который его внезапно обуял. Нет. Он сказал, что за свой дом и сейчас порвет любого. А как-то вечером за кружкой чифира дядя выдал: «Что интересно… Война закончилась — куда вся злоба на немцев делась? Я в эшелон садился — домой — весь сухпай отдал немчонкам. Худые пацанята, ветром качает их. Они-то тут при чем…»
Дальше — больше. Не буду говорить за всех — только за моих друзей. Пьянствовал как-то с бывшими одноклассниками и однокурсниками, которых хрен занес в Афган. Один из них — Саня, его при мне однополчане с уважением называли «Ходячая смерть», как-то, расслабившись, сказал мне: «Борян, а ты знаешь, почему я там выжил? Только потому, что представлял себе, что за отца дерусь, за дядьку-танкиста и тетку-корректировщицу. Которых какие-то гады взяли да убили. Конечно… Темное это дело». Вот так до меня стало постепенно доходить, чего стоила Великая Отечественная моей Родине.
В моей московской молодости непринадлежность к диссидентам автоматически лишала тебя обожания девочек, рвущихся к высшему свету. Но, как бы я перед ними ни выпендривался со своей типа крутой критикой существующих порядков, всегда без рассуждений вступал в драки с теми, кто в своем инакомыслии доходил до гнилых базаров о бесполезности Великой Отечественной войны для демократического будущего нашего народа. Как стенограмму, помню свои вопли в «Яме», — пивной на Пушкинской, — когда я швырялся кружками и с трудом махал тяжеленной скамейкой: «Сами вы гондоны бесполезные! Не победи бы наши отцы — хрен бы вы здесь сидели!»
Наверное, окончательно я определился в своей позиции, когда нежданно-негаданно поучаствовал в… типа боевых действиях. В том году мы бурили недалеко от монгольской границы. Застава была километрах в пяти от нас. Пятнадцать человек, считая повариху. Начальником заставы был казах Арман — старший лейтенант. Он учился в Ленинграде, очень любил Паустовского, так что мы с ним очень быстро снюхались. С Монголией у нас была тишина и покой, поэтому погранцы сходили с ума от скуки. Прибегали к нам, мы — к ним. Веселились как могли.
И вот однажды — я был на смене, за рычагами, — за шумом дизеля услышали беспорядочную пальбу со стороны заставы. В те времена отчетность за патроны в войсках была строгая, поэтому после короткого совещания мы пришли к выводу — что-то не так. Похватали все наше оружие — мелкашку, ракетницу, тетешник старшего мастера и свечные ключи — погрузились на водовозку и рванули к заставе. Потом уже из обрывков разговоров я выяснил, что солидная компания вооруженных барымтачей-конокрадов гнала большой табун из Казахстана в Монголию. Рассчитывали, видно, на то, что 15 солдатиков — это не препятствие. Сильно они просчитались. Арман организовал оборону и вызвал вертушки. Когда мы прикатили, бой был в самом разгаре. Поотбирали калаши у раненых и трусоватых и… повоевали. Потом птички прилетели и конокрадам пришла полная хана.
Меня потом в Москве спрашивали… доморощенные философы. Типа какой был смысл туда мчаться? Ведь отношения к краденым лошадям мы не имели. Вдобавок безоружные. Кому нужны такие бессмысленные жертвы? Сначала я либо отшучивался, либо отругивался. А потом до меня самого вроде дошло.
Точно так же 22 июня 1941 года я бы бросил все, схватил бы в руки свечной ключ и помчался бы… на войну. Родина — это не место, где ты родился. И где ты сейчас живешь. Родина, по мне, — такое понятие, которое есть в сердце человека, или его, к несчастью, нет. Если нет, то человеку предстоит тоскливая старость.
А Родина — она будет жить. И да хранит ее Господь.