Свидетельства иностранцев о Москве, будь они комплиментарные или раздражительные, приковывали внимание не только читателей, но и исследователей. Не случайно русский историк Ключевский написал большую работу, суммируя заметки заезжих наблюдателей, которая так и называется: «Сказание иностранцев о Московском государстве». Ключевского больше всего интересовал допетровский период, поскольку свидетельства иностранцев об этом времени ценны тем, что о нем осталось не так много информации. Москвовед и писатель Леонид Видгоф, выступая с лекцией в магазине-лектории «Читалка», уделил внимание рассказам иностранцев о Москве более позднего времени — XVII-XIX веков. «Лента.ру» записала наиболее интересные моменты его выступления. Сегодня мы публикуем первую часть лекции Леонида Видгофа.
Немецкий ученый Адам Олеарий. XVII век.
Олеарий за свою жизнь побывал в Москве четыре раза, и в 1657 году было опубликовано его сочинение «Новое дополненное описание путешествия в Московию и Персию», в котором он описывал свои наблюдения, подкрепленные собственными иллюстрациями.
Первое, что он заметил в Москве, — это почти сплошь деревянный город, где в каменных домах жили только бояре, богатые купцы и немцы. «Поэтому-то часто происходят сильные пожары. Мы в свое время по ночам иногда видели, как в 3-4 местах за раз поднимается пламя. Улицы широкие, но осенью в дождливую погоду очень грязные и вязкие, поэтому большинство застлано круглыми бревнами, поставленными рядом, и по ним идут, как по мосткам», — писал он о непривычных европейцу мостовых.
Нынешний вид Кремля отличается от того, каким он был в XVII веке. По свидетельствам Олеария, «внутри находится много великолепных построек из камня, зданий, дворцов и церквей. Колокольни обтянуты гладкой, густо позолоченной жестью, которая при ярком солнечном свете превосходно блестит и дает всему городу снаружи прекрасный облик».
Другим интересным наблюдением, уже при прогулке по Красной площади, стали для него торговцы неподалеку от храма Василия Блаженного. В частности, он описывал женщин, которые стоят, держа во рту кольца с бирюзой, продавая украшения: «Как я слышал, одновременно с этой торговлей они предлагают покупателю и кое-что иное». Это были проститутки, а кольца во рту — атрибут, указывающий на их профессию.
О самих же русских женщинах он писал следующее: «Женщины среднего роста, в общем красиво сложены, нежны лицом и телом. Но в городах они все румянятся и белятся, причем так грубо и заметно, что кажется, будто кто-нибудь пригоршней муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску. Они чернят, а иногда окрашивают в коричневый цвет брови и ресницы».
В Москве, также писал он, у женщин, особенно девушек, были туфли с очень высокими каблуками. Жили знатные женщины затворнической жизнью, в отличие от обычных девушек: «Праздные молодые женщины очень редко появляются среди людей». На улицу знатная дама одна не выходила никогда — делали это только в сопровождении мужа, отца или старшего брата, а основными местами посещения были церкви, монастыри, поездки в гости.
Эту же особенность жизни москвичек отмечали и другие иностранцы. Венецианец Марко Фоскарино, который был в Москве в XVI веке, писал практически аналогичные заметки: «Знатные москвитяне очень ревнивы, они не пускают своих жен ни на пиры, ни на праздники, ни в дальние церкви, едва позволяют им выходить из дома».
Что ели люди в Москве? Олеарий уделил внимание и этому: «Ежедневная пища простых людей состоит из крупы, репы, капусты, огурцов, рыбы свежей или соленой. Есть у них весьма обыкновенная еда, которую они называют икрой. Она готовится из икры больших рыб, особенно из осетровых, или белорыбицы. Это неплохое кушанье, такой икры солится больше всего на Волге, у Астрахани, ей наполняют до 100 бочек и рассылают затем в другие земли, преимущественно в Италию, где она считается деликатесом и называется «кавьяро».
Во время своего пребывания в Москве путешественник успел познакомиться и с оборотной стороной жизни в городе — грабежами и разбоями: «Без хорошего ружья и спутников нельзя избежать нападения. Так случилось и с нами: когда некоторые во время пира пробыли у доброго приятеля до поздней ночи, а один на обратном пути пошел далеко вперед, он подвергся нападению двух уличных грабителей, криком указал на свою опасность. Ему поспешили на помощь. Один из воров спрятался, другой был избит. Не проходит и ночи, чтобы наутро не обнаруживали на улицах разных лиц убитыми».
Не понравился ему и мат, о чем он также упоминал в своих заметках: «У них употребительны многие постыдные, гнусные слова и насмешки, которые я, если бы этого не требовало историческое повествование, никогда бы не сообщил целомудренным ушам. Произносят их не только взрослые и старые, но и малые дети, еще не умеющие назвать ни Бога, ни отца, ни мать. Уже имеют на устах это и говорят и дети родителям, и родители детям».
Как и другие иностранцы, в своих текстах он указывал и на пьянство русского человека, которое ему очень не понравилось. Негодовал он и по поводу русской бани: «Мы сами несколько раз видели в Москве, как мужчины и женщины выходили прохладиться из простых бань и голые, как их Бог создал, подходили к нам и обращались к нашей молодежи на ломаном немецком языке безнравственными речами. Мужчины и женщины мылись вместе, и это считалось нормальным».
Олеарий находил некоторые изъяны в социальной структуре и поведении русских и писал, что народ в Московии бесправен, с его точки зрения, и жил в тяжелых условиях: «Обычай и нрав их таков, что перед иным человеком они унижаются, земно кланяются знатным людям, вплоть до самой земли, и бросаясь к ним в ноги. В обычае их и благодарить за побои и наказания. Подобно тому, как все подданные, высокого или низкого звания, называются царскими холопами, так же точно у вельмож и знатных людей имеются свои рабы и крепостные работники и крестьяне. Князья и вельможи обязаны проявлять рабство и ничтожество перед царем еще и в том, что они в письмах и челобитных должны подписываться уменьшительным именем, то есть писать "Ивашка", а не "Иван", "Петрушка, твой холоп", а не "Петр"».
Это отмечал и англичанин Джильс Флетчер, бывший английским посланником царю Федору Иоанновичу, сыну Ивана Грозного, в XVI веке. Он же написал большое сочинение о России, где предсказывал смутное время. О своеобразном ступенчатом насилии он рассказывал так: «Видя грубые и жестокие поступки с ними всех главных должностных лиц и начальников, они так же бесчеловечно поступают друг с другом, особенно с низшими. Я нередко видел, как купцы, разложив товар свой, все оглядывались и смотрели на двери, как люди, которые боятся, чтобы их не настиг какой-нибудь неприятель. Когда я спросил, для чего так делали, то узнал, что они сомневались, не было ли в числе посетителей кого-нибудь из царских дворян или сына боярского. Остерегались, что могут прийти с сообщниками и взять у них насильно весь товар».
Такое практикуемое насилие знатных людей, беззаконное по отношению к простым людям, было возможно. Это заметил не только Флетчер, но и Олеарий. Он прозорливо писал, что это как бы некая система, в которой периодически вспыхивает народный бунт: «Правда, русские, в особенности из простонародья, в рабстве своем и под тяжким ярмом, из любви к властителю могут многое перенести, но если при этом мера оказывается превзойденной, то и про них можно сказать, что, когда часто испытывают терпение, в конце концов, получается бешенство. В таких случаях дело заканчивается опасным мятежом, причем опасность обращается не столько против главы государства, сколько против низших властей, особенно если жители испытывают сильные притеснения со стороны своих сограждан и не находят у властей защиты. Если раз уже возмущены, то их нелегко успокоить. Не придавая значения никаким опасностям, они обращаются к разным насилиям и буйствуют, как лишившиеся ума».
Немецкий путешественник Ганс Мориц Айрман. XVII век.
Примерно это же время, в 1669 году, Москву посетил и Ганс Мориц Айрман. В своих записках, в отличие от Олеария, он очень положительно отзывался о банях: «Простые люди, которые сообща строят бани на проточной воде, лишь только они сильнее разогрелись, выходят как их Бог создал в холодную проточную воду и усаживаются в нее на долгое время, безразлично, будь то летом или зимою. Летом спускаются в воду подобием лесенки из двух длинных бревен, между ними они поочередно повисают в воде. А зимой пробивают во льду большие отверстия и так бросаются в ледяную воду. Они считают это очень здоровым. Так как у нас обычай подобным образом мыться неизвестен, а я сам часто участвовал и мне очень понравилось, то захотел рассказать об этом».
Ему заодно приглянулись москвички: «Таковые с лица столь прекрасны, что превосходят многие нации. Они стройны телом и высоки, поэтому длинные, доходящие сверху до самого низа одежды, сидят на них очень красиво. Свои волосы, будучи девицами, заплетают в косу и еще украшают жемчугом и золотом, так что смотрится чудесно».
«Эта московицкая женщина умеет по-особенному презентовать себя серьезным и приятным поведением. Никогда не увидишь такую даму хохочущей, а еще менее — с теми жеманными смехотворными улыбками, с какими женщины нашей страны стараются проявить свою светскость и приятность. Они не изменяют выражения лица то ли дерганьем головой, то ли закусывая губы и закатывая глаза, как это делают немецкие женщины», — так отзывался он о манерах москвичек, их величавости, статичности и отсутствии ужимок, которые, с его точки зрения, портили поведение немок.
Кроме того, многие иностранцы отмечали физическую крепость и выносливость русского народа. Например, моряк Ричард Ченсвер писал: «Я думаю, нет под солнцем людей столь привычных к суровой жизни, как русские. Никакой холод их не смущает. Я спрашиваю вас, много ли нашлось среди наших хвастливых воинов таких, которые могли бы пробыть с ними в поле хотя бы месяц?»