Уходящий май запомнился сразу несколькими громкими событиями, так или иначе касающихся прав человека. Сперва вся страна обсуждала состоявшуюся в Чечне свадьбу с несовершеннолетней. Потом депутат Госдумы Елена Мизулина предложила запретить аборты в частных клиниках. Вдобавок на минувшей неделе фонд «Династия», который много лет спонсировал научные и культурные проекты, был признан иностранным агентом. О происходящих переменах «Лента.ру» поговорила с главным правозащитником страны, уполномоченным по правам человека в России Эллой Памфиловой.
«Лента.ру»: С чем, по-вашему, связан очередной законотворческий накат на НКО?
Памфилова: В сложившейся ситуации (я имею ввиду информационные и прочие войны) Россия вынуждена защищаться и защищать свои национальные интересы, как любая нормальная страна. Нельзя позволять, чтобы какие-то варяги-политтехнологи спонсировали нам перевороты.
Но под этот каток попадают такие благотворительные организации как, например, фонд «Династия».
А здесь надо говорить о том, что законодательные и прочие меры должны быть хорошо продуманы и решать именно те задачи, которые перед ними ставятся. Иначе принимаются такие вот законы, которые вызывают волну критики — как на Западе, так и внутри страны. Шума много, а толку от такого закона мало. Проблему, ради которой все затевалось, он совершенно не решает, а только приносит вред и добавляет негатива имиджу страны. Я полагаю, что эти законы, в том числе «Об иностранных агентах» и «О недружественных организациях», ничего не изменили в жизни этих организаций. Они как гадили нашей стране, так и продолжают гадить. А страдают те структуры, которые много лет добросовестно работают и много полезного делают, такие как фонд «Династия».
Есть разнарядка: каждому региону выявить по «иностранному агенту». Вот они и выявляют. Закон прописан нечетко. Нет установленного понятия «политическая деятельность», и каждый трактует ее так, как ему удобно.
Как в этих условиях живется россиянам? На что они жалуются?
В основном на то, что официальные органы не реагируют на их жалобы и обращения. Критикуют замкнутый круг нашей бюрократии, когда жалобы граждан приходят для проверки и разбирательства к тому же чиновнику, на действия или бездействие которого они жаловались. Причем этот механизм работает независимо от того, в какую инстанцию подается жалоба: даже с высокого уровня она спускается для проверки именно тому чиновнику, на которого жаловались. То есть параллельной, независимой проверки деятельности чиновников нет. Это сейчас очень актуально.
В последнее время к вам чаще обращаются?
Сейчас обострились проблемы, связанные с моногородами и закрытием так называемых градообразующих предприятий. Когда вся жизнь небольшого городка или поселка завязана на деятельности единственного предприятия, его закрытие становится настоящей проблемой для жителей. Недавно у меня были две женщины из небольшого поселка, которым соседи сообща собирали деньги на поездку в Москву. Закрылось предприятие в феврале, им выплатили зарплату за два месяца — и все. Куда им деваться? Регулярного транспортного сообщения там нет. Населенного пункта, где была бы какая-то работа, поблизости тоже нет. Одна мать-одиночка, другая многодетная, которой еще несколько лет выплачивать ипотеку за скромную квартирку. Даже продать ее нельзя, потому что у поселка перспектив никаких нет. Все было замкнуто на это предприятие.
И все это происходит на фоне безразличного отношения властей, их равнодушия к судьбе этих людей. Это меня просто потрясает. Местная власть сваливает все на федеральную, федеральная говорит, что это ответственность местной. Чиновничья возня — вместо того чтобы сообща подумать об этих людях.
Из Чечни люди приезжают?
Приезжают. Есть обращения из Чечни. Обращаются по поводу пропажи людей, по поводу незаконных задержаний. Приходится вмешиваться. Там раньше хорошо было развито правозащитное движение, и сейчас еще, слава богу, сохранилось.
Часто приходится слышать, что чеченские правозащитники превратились в декоративные фигуры, а за реальной помощью надо ехать в Москву.
Не могу это комментировать. Мне трудно судить о том, как это работает на месте. Раньше я часто там бывала и хорошо знала ситуацию, но в последние годы я там не была и объективную картину дать не могу. Уверена, что не только ко мне люди обращаются, но стараюсь реагировать на все обращения.
Вы, конечно, знаете о скандальной женитьбе высокопоставленного чеченского силовика на несовершеннолетней девушке. Как удалось втиснуть этот мезальянс в правовое поле?
Это проблема с большой бородой, очень серьезная и глубокая. У нас, к сожалению, долгие годы было очень сильно педофильское лобби, нам с большим трудом приходилось преодолевать это сопротивление. Его, как говорится, за бороду не схватишь, но оно есть. И порой все это принимает такие вот уродливые формы.
А как же закон?
Страна у нас большая, сложная по национальному и конфессиональному составу. При том что у нас одна конституция, общее правовое поле и светское государство, оно у нас еще и федеративное. Существует своя специфика, связанная с национальными традициями, историей и культурой разных народов. Региональное законодательство позволяет эти нюансы учитывать, исходя из практики, сложившейся по факту. Поэтому и получается такой разброс, в частности — по минимально допустимому возрасту вступления в брак, по обстоятельствам, которые это допускают. А поскольку у нас не было традиции вмешиваться в личную жизнь и эта тема всегда оставалась закрытой, накопилось очень много проблем, которые стоило бы обсудить. Но тема сложная, много желающих на ней поспекулировать и порешать эти тонкие и деликатные проблемы быстро и конъюнктурно.
Но это же педофилия, как ни поверни. Надо же с этим что-то делать.
Надо, конечно надо. Но заниматься этим надо серьезно и основательно. А у нас даже нет четкой статистики. Сколько этих браков с несовершеннолетними? В каких регионах? По каким основаниям? В итоге борьба с педофилией порой принимает столь же уродливые формы, что и сама эта проблема. Мне даже кажется, что это делается осознано, чтобы опошлить эту деятельность и извратить. Она превратилась в какую-то дешевую кампанию, приносящую больше вреда, чем пользы. Хватали не тех, судили не за то. А те, кого действительно стоило судить, только посмеивались и потирали руки в сторонке. То есть умело перевели стрелки.
Здесь у нас богатый опыт...
Происходит подмена понятий и смыслов. Взять, к примеру, такое «модное» понятие, как «жертва насилия в семье». Уже сама формулировка бьет по семье и дискредитирует ее. Звучит как «жертва репрессий». А начинаешь разбираться с конкретными случаями — и понимаешь, что это бытовое насилие, и к семье оно чаще всего никакого отношения не имеет. Но глубоких исследований по этой проблеме не проводилось. Объективной статистики нет, а та, что есть, притянута за уши. Даже пьяную потасовку во дворе иной раз записывают в домашнее насилие. И это дает повод некоторым политикам и общественникам заявить, что у нас ужасающий уровень насилия в семье, и выступить с очередной инициативой, разрушающей институт этой самой семьи.
Инициативы по запрету абортов из того же ряда?
Я бы говорила не о запрете абортов, а об их профилактике. О том, насколько у нас невежественны, легкомысленны и не подготовлены молодые девочки. Ситуация если не катастрофическая, то очень плохая. Культура сексуальных отношений в молодежной среде — очень тонкая и деликатная тема. Какие-то основы сексуальной культуры и полового воспитания подростки должны получать в семье, но не всегда и не везде это возможно по объективным обстоятельствам. Не все семьи на это способны. Значит, надо говорить о школе, но опять же аккуратно и деликатно. Этим должны заниматься хорошие специалисты — врачи, психологи и сексологи. В соответствии с возрастом надо давать тот минимум знаний, который необходим девочке, чтобы она понимала пагубные последствия беспорядочной половой жизни и понимала, что такое аборт и как он может повлиять в дальнейшем на ее здоровье и способность к деторождению.
В таком случае запрет видится очевидным решением. Нет абортов — нет последствий.
Запретить можно все, но каковы будут последствия? Ребенок как наказание? И какова, скажите, судьба у такого ребенка и у его мамы? Готово государство оказать им необходимую финансовую и социальную поддержку? Об этом подумали сторонники запретов? Нет. Поэтому надо говорить о просвещении. О том, чтобы молодые люди относились к отношениям ответственно, четко себе представляли, каковы могут быть последствия их легкомысленности. Чтобы знали, как этих последствий избежать. Надо думать о том, как эту работу построить и кто будет этим заниматься. А запретить проще всего.
Депутаты предлагают компромиссный вариант: запретить аборты в системе ОМС, чтобы налогоплательщики не оплачивали детоубийство.
Совершенно с этим не согласна. Напротив — полагаю, очень важно, чтобы аборты проводились именно в государственных лечебных учреждениях. Чтобы была статистика и анализ того, что происходит. Я бы скорее согласилась на монополию государства в этой сфере. Но только не запреты.
Но откуда у наших парламентариев такая страсть к запретам?
Запретить проще всего. Запретил — и создается иллюзия, что ты одним росчерком пера решил серьезную проблему. А в результате эта проблема загоняется внутрь. Потом непросчитанные негативные последствия вылезают на поверхность. И мы начинаем бороться уже с этими негативными последствиями. Нет, дорогие мои депутаты и законодатели, так не делается! Тридцать раз подумайте, посоветуйтесь с экспертами, обсудите, выслушайте альтернативные мнения, все взвесьте, просчитайте, вынесите на общественное обсуждение и только потом принимайте решения. Иначе своими «благими намерениями» вы выстилаете дорогу в ад.