Лауреат Гонкуровской премии, один из самых популярных франкоязычных авторов, чьи произведения публикуются в нескольких десятках стран. В спектаклях по его пьесам и фильмах по его сценариям играли Ален Делон, Жан-Поль Бельмондо, Шарлотта Рэмплинг, Фанни Ардан, Алиса Фрейндлих. За последний год в России вышли сразу три новые книги Эрика-Эмманюэля Шмитта — роман об Адольфе Гитлере «Другая судьба», любовная мистификация «Попугаи с площади Ареццо» и сборник «Эликсир любви». «Лента.ру» поговорила со Шмиттом о свободе, ходе исторических событий и различии между гетеро- и гомосексуальными семьями.
«Лента.ру»: Как-то вы сказали, что все мы немного философы, потому что постоянно задаем себе разные вопросы. На какие вопросы вы нашли ответы в последнее время?
Эрик-Эмманюэль Шмитт: О! Я потому и задаю себе все время одни и те же вопросы, что никак не могу найти на них ответы. Например, почему я есть? Почему однажды меня не станет? И что со всем этим делать? Хотя в последнее время меня волновали вопросы, касающиеся соотношения материальной жизни и свободы. Что выбрать: жизнь, полную материального благополучия, или жизнь, в которой ты абсолютно свободен в своих действиях и поступках? И у меня такое чувство, что в последнее время все больше людей в мире готовы расстаться с материальным благополучием ради свободы мысли и действия.
То есть вы мечтаете об офисе в рюкзаке и кругосветном путешествии?
Понимаете, есть два вида свободы: объективная и внутренняя. Объективная предоставляется обществом: это возможность путешествовать, думать, поступать и жить, как тебе больше нравится. Гражданам многих стран эти возможности даны, но при этом люди внутри себя свободными не ощущают. Внутренняя свобода может быть только тогда, когда люди ею пользуются. Про человека можно сказать, что он состоялся, когда он научился пользоваться этой своей внутренней свободой. Для меня внутренняя свобода проявляется скорее в свободе воли. Трагедия — это когда человек прожил жизнь, за которую ни разу не принял ни одного самостоятельного решения. А вот успешный человек — это тот, кто постоянно делает осознанный выбор. Даже если иногда ошибается.
В России постоянно выходят ваши новые книги. Среди прочего, несколько лет назад был издан сборник «Два господина из Брюсселя». Новелла, которая дала название книге, рассказывает о двух семьях — гетеросексуальной и гомосексуальной. Для вас этот текст — способ поразмышлять на актуальную тему или иллюстрация той самой возможности выбора?
А это не одно и то же?
Нет, потому что актуальность — это всегда дань внешним обстоятельствам, а свобода может быть внутренним состоянием.
Для меня важно было поговорить о множестве способов жить, любить и при этом избежать всякого менторства. Я не знаю, какой способ любить лучший. Думаю, что никто не знает. Поэтому, мне кажется, общество должно дать возможность каждому человеку строить свою жизнь так, как он считает нужным. В этой новелле мне хотелось показать особенности отношений внутри гетеросексуальной пары и гомосексуальной.
Помните сцену венчания в церкви? Жених и невеста перед алтарем, а где-то в глубине собора за колонной двое мужчин тоже обмениваются клятвами и кольцами. И дальше жизни этих двух семей идут как бы параллельно. В обеих парах есть страдания. В паре мужчина-женщина есть недоверие, неверность и разные представления о том, какой должна быть семья. А в паре, где двое мужчин, есть страдание от того, что у них не может быть детей. Очень много любви и нежности, но нет возможности передать ее детям.
В предисловии к этому сборнику вы рассказываете реальные истории, в том числе настоящую историю пары из Брюсселя, а потом показываете, как реальность преломляется в художественном тексте. Что для вас вообще служит импульсом для написания произведения?
Люди. Я за ними наблюдаю и их слушаю. Люди так сложно устроены, что у меня накопилось сюжетов, наверное, на тысячу лет вперед. Раньше, когда я был молодым, я таким не был. Мне казалось, что я все знаю, все про всех понял. И совсем не смотрел по сторонам. Моим единственным доступом к миру были книги. Свои первые тексты, как я теперь понимаю, я писал, что называется, на полях чужих книг. А потом вышел из этой условной библиотеки на улицу и стал смотреть на людей.
Что должно было случиться, чтобы вы оставили «литературность» и заинтересовались жизнью?
Это очень личное. Я потерял близкого человека. И мне пришлось все пересмотреть. С того момента я переключился на живых людей и интересуюсь тем, что происходит с ними и со мной. Это была очень тяжелая потеря, но именно она заставила меня перестать смотреть только на «культуру». А раньше я ничего кроме нее не замечал.
В ваших текстах всегда много резких сюжетных поворотов. Возникает ощущение, что вы пытаетесь перещеголять жизнь в ее непредсказуемости.
Но жизнь все равно побеждает — зря стараюсь. Все равно литература жизнь только отражает. Мой любимый писатель — Дени Дидро. Он был человеком очень страстным и крайне любопытным. Он создал первую в мире энциклопедию. Видимо, это он меня заразил: я хотел бы составить энциклопедию сюжетов.
Ваша книга «Другая судьба» про Адольфа Гитлера — это такое альтернативное заигрывание с литературой нон-фикшн?
Совсем нет. Роман посвящен Адольфу Гитлеру и одновременно рассказывает о его дубле. Все начинается в 1909 году, когда Гитлер не сдает экзамена в Академию изящных искусств в Вене. Он становится нищим, потом поднимается по социальной лестнице во время Первой мировой войны, интегрируется в общество. Становится политическим деятелем, антисемитом — всем тем, что мы о нем знаем… Но в романе есть и другой Адольф, который успешно выдерживает экзамен и становится художником. Он будет жить в ХХ веке, который не знает Гитлера-диктатора. Эта параллель позволяет мне написать такую геополитическую фикцию, фантазию на тему, каким бы мир стал без Второй мировой войны. Второй персонаж, двойник-художник, позволяет высветлить личность самого Гитлера, попробовать представить, что же происходило у него в голове на самом деле. Вот что меня интересовало.
Шмитт-прозаик и Шмитт-драматург — достаточно разные авторы. Ваши пьесы часто резки и весьма динамичны, а в прозе вы неторопливы до напевности. Как в вас уживаются «медленный» прозаик и «быстрый» драматург? Как вы понимаете, что это будет — проза или драма?
Вы правы. Причем драматург не только более резкий, но еще и жестокий. Потому что театр — это кризис. Если персонажи переживают кризис — это будет пьеса. И я пишу пьесу. Если мои персонажи должны пройти путь, что-то пережить и вследствие этого измениться, — это, конечно, будет роман. В романе есть толща времени. В ней персонаж может переживать, залечивать раны, меняться. Такая инициация — разрушение, страдание, за которым будет выздоровление и новое качество. Поэтому моя проза более оптимистична. А пьеса — это выжимка проблемы. В театре нет времени.
Ваш роман «Женщина в зеркале» — о конфликте внутреннего и внешнего. О том, что человек о себе думает и чего от него ждут окружающие. Вы сами переживали такой конфликт?
Да. Когда я смотрюсь в зеркало, я стараюсь видеть себя не только таким, каким я себя всегда видел, но и глазами других. Вероятно, это более привычно для женщины. Традиционно считается, что на женщину давят ожидания окружающих. Когда женщина смотрит на себе в зеркало, она проверяет, достаточно ли она соответствует представлениям общества о ней. Когда я был маленьким, меня всегда поражало, как женщина смотрится в зеркало. Мне казалось, что я подглядываю за чем-то интимным. Теперь мне тоже бывает неловко, но уже по другой причине. Ведь взгляд смотрящейся в зеркало может быть и критическим, — а тогда это уже насилие. То есть она страдает от того, что не видит в зеркале картинку, которую создала в воображении.
Мужчины смотрятся в зеркало иначе?
Зеркало мужчины — это глаза женщины. Мне вот моя внешность совсем не нравится. Но взгляд других меня с ней примирил, помог научиться себя выносить. Поэтому я могу себе позволить относиться свысока к своему отражению в зеркале и даже пренебрегать им. И это очень мужской подход.
Если вернуться к «Женщине в зеркале», то роман изобилует историческими рифмами и перекличками. В последнее время принято чуть что говорить, что история повторяется. Вы тоже так думаете?
Я не верю в заикание истории, что она все время возвращается к тому же самому. Конечно, экзистенциальные задачи остаются одними и теми же, но общество постоянно меняется. Именно это я и хотел показать в романе «Женщина в зеркале». Каждый раз общество из героини пытается сделать такую типичную женщину своей среды и своего круга. Но это разные женщины. Другое дело, что инструменты могут повторяться: давление, например. Поэтому там три эпохи — чтобы позволить современному читателю взять дистанцию, избавиться от современных конвенций и взглянуть на ситуацию по-другому. Но знание истории освобождает, да. Помогает непредвзято воспринимать события.
Последний вопрос: говорят, вам нравятся русские песни. Есть любимая?
Насчет песен это кто-то преувеличил, а вот русскую музыку я люблю. Мне очень нравится отрывок из оперы «Евгений Онегин» — «Письмо Татьяны».