В Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина открылась первая в России ретроспектива Александра Колдера, пионера кинетического искусства. Именно Колдер впервые сделал скульптуру подвижной, тем самым повлияв на развитие художественной мысли XX века и опередив кинематограф. Сам Жан-Поль Сартр написал предисловие к каталогу его парижской выставки 1946 года. Колдер умер в 1976 году в Нью-Йорке, навсегда оставшись классиком мирового contemporary art. Его наследники чтут память мастера: открыли фонд Колдера и устраивают выставки по всему свету. Внук художника Александр С. Ровер лично прилетел в Москву на вернисаж. Специально для «Ленты.ру» заместитель главного редактора журнала «Искусство» Алина Стрельцова перехватила Ровера через два часа после его прилета, когда он в первый раз осматривал экспозицию в ГМИИ и обходил зал, предлагая иначе установить ту или иную работу, например, повернув ее другой стороной, чтобы лучше читалась тень. В истории Пушкинского музея это первый случай, когда сторонних посетителей и журналистов пускают на выставку до ее официального открытия, тем более на завершающую стадию монтажа, что, конечно, еще раз свидетельствует о переменах в жизни музея.
Если не ошибаюсь, вы в первый раз видите не только выставку, но и само пространство. Как вам то, что получилось? Многое ли хочется поменять?
Александр С. Ровер: По-моему, получилось очень красиво. Но на самом деле я уже был в Москве и видел ГМИИ. Как именно поменять? Я же не могу снести стены, как бы мне этого ни хотелось.
Говорят, у вас очень жесткие требования к экспонированию работ.
Это естественно, я же куратор. Если бы кто-то другой курировал выставку, он бы и решал. Вы не согласны с тем, что именно куратору следует придумывать решение выставочного пространства?
Что за касается требований — они не строгие, они разумные. Например, не позволить посетителям трогать объекты, везде должны быть запретительные надписи. Другим предметом обсуждения с музеем был вес работ. В ГМИИ в первую очередь хотели узнать, насколько они тяжелые, не придется ли дополнительно укреплять перекрытия, чтобы повесить объекты. А на самом деле они очень легкие — их можно размещать абсолютно везде. Много времени отняло обсуждение с музеем, где и что можно размещать. Например, я предлагал повесить одну из вещей между колоннами, но мне сказали нет-нет, это исторические колонны, их нельзя трогать. Но они же не пострадают! Все это растянулось на много месяцев.
Сартр сравнивал работы Колдера с джазовой импровизацией. А вы бы не хотели выставить мобили на отрытом воздухе с джазовым аккомпанементом?
Отличная идея, между прочим. Я бы с удовольствием выставил таким образом штук двадцать работ в парке Горького — получилось бы очень здорово. Но это совсем другая выставка. Пушкинскому музею мы предлагали несколько больших работ для экспонирования вне помещения, но идея была отвергнута по финансовым соображениям. Так что вместо уличной скульптуры мы решили продемонстрировать разницу между реальными объектами и их моделями. Это тоже интересно. Вы видите предварительные макеты, над которыми работал сам Колдер, и рядом, на фотографиях, как все это выглядит в разных городах мира: реальный размер, цвет, и можете сравнить результат с намерением. Мы рассказываем в большей степени о процессе создания скульптур, о самом методе художника, о том, как он именно думал. И согласитесь, первая ретроспективная выставка художника в стране просто обязана быть классической.
Пушкинский — музей классического искусства, а одна из самых популярных музейных стратегий сейчас — включение современных работ в контекст классической экспозиции. Если бы вы выбирали художников и их работы, что бы вы предложили в компанию Колдеру?
Мне кажется, Колдер бы со всем прекрасно сочетался. Например, греческая скульптура в соседних залах прекрасно бы смотрелась вместе с Колдером.
А как сам Колдер воспринимал свои работы? Как живых существ? Как механические объекты? Как некие абстрактные природные силы или объекты, такие как камни или листья?
Все это вместе и еще больше. Он не работал с какой-то одной концепцией, его идеи были универсальными. Смотрите, в этих работах нет субъекта действия, только объект. Они вообще не о субъекте, они об опыте. Представьте, насколько новаторской была в тридцатые и даже в пятидесятые годы ХХ века идея произведения, которое всегда содержит уникальный момент настоящего времени. Например, живопись — это схваченный художником, зафиксированный и застывший навеки момент времени. А идея моего дедушки заключалась в том, чтобы для его работ каждый момент и в настоящем, и в будущем был уникален. Например, эти работы никогда не были в Пушкинском музее, но они здесь, они двигаются, переживают свои неповторимые мгновения в 2015 году. Они не листья на деревьях, они не куклы, они не рассказывают историй, они лишь говорят о возвращении к себе и процессуальности.
Может быть, их стоит описывать как перформанс, который включает зрителя, проходящего мимо произведения и заставляющего его элементы двигаться?
И не только. Когда вы медитируете, никакого перформанса не происходит. И эти работы — медитация в большей степени, чем перформанс. В истории искусства можно найти множество работ, где так или иначе присутствует перформативный элемент, и в этом смысле Колдер, конечно, перформер. Но одновременно он гораздо больше. Это как с эстрадной звездой — она может работать, чтобы развлечь публику и получить за это деньги, а может быть художником в своем деле. Но всегда приходится выбирать: либо для развлечения, либо художником. Никогда вместе. А Колдер — всегда гораздо больше.
А вот Сартр, например, утверждал, что это большая ошибка — считать Колдера скульптором, потому что скульптор подразумевает движение, а Колдер его ловит.
Интерпретация Сартра очень интересна, потому что он подходит к творчеству Колдера с позиций своей философии. Согласно его воззрениям, существует только настоящее. Нет прошлого, нет будущего, мы все умрем. Кроме настоящего момента времени нет ничего. В нем и заключена жизнь. Работы Колдера тоже о настоящем времени. И эта перекличка очень любопытна, например, потому что они знали друг друга еще до того, как текст, на который вы ссылаетесь, был написан. Сартр также называл работы Колдера local fiesta, потому что вот он, момент, а затем он уйдет. Вы будете другим, обстоятельства будут другими, иными будут ваше взаимодействие с работой и его энергия, ничего никогда не повторится.
Во время разговора идет фотосъемка, и фотограф просит Ровера, который во время монтажа раскачивал скульптуру, заставляя ее двигаться, повторить это для камеры.
Нет, это строго запрещено. Я не могу, потому что, увидев на фото, как я трогаю скульптуры, зрители решат, что им тоже так можно. Ни в коем случае!
На самом деле они вовсе не должны все время двигаться, это не машины! Здесь есть небольшой сквознячок, и они так или иначе будут колебаться.
Дует на скульптуру в метре над головой. Та чуть заметно колеблется.
Этого вполне достаточно. Но конечно, если все посетители будут так делать, даже это может повредить скульптуру.
Французские художники считали Колдера стопроцентным американцем, мы причисляем его к парижской школе. А вы как думаете?
Конечно, и то, и другое. Но у него было гораздо больше возможностей общения с парижским художественным сообществом, чем с американским. Что же касается Америки, достаточно вспомнить, что там происходило в конце XIX века. В Штатах развивалось движение Arts and Crafts, которое противопоставляло ручной труд индустриальной эстетике, миру машин. Красота самого процесса создания работы составляет неотъемлемую часть красоты получившегося предмета. В результате даже при наличии одной и той же формы каждая вещь становится уникальной. Колдер продолжает именно эту линию. Он использует дешевые материалы и работает с большим уважением к ремесленникам, ремесленному труду. Его ювелирные изделия все уникальны, сделаны вручную и неповторимы. Ничего общего с нынешними ювелирными гигантами.
А вот эту работу (указывает на черно-белую абстракцию) я включил специально, чтобы показать связь с вашей традицией.
Он вроде ее не знал?
Опосредованную связь, конечно. Эти идеи были частью общего культурного поля. На самом деле все, что у нас есть, это собственные представления о том, как интерпретировать его творчество. Он нам не рассказал подробно обо всех, кто на него повлиял. А если рассказал — кто знает, сказал ли он правду?