Когда речь заходит об интеллигенте начала XX века в Российской империи, перед глазами, как правило, возникает образ пламенного революционера-подпольщика или либерального журналиста. Между тем значительную часть интеллигенции того времени составляли люди церковного происхождения — дети белого духовенства, которых называли «поповичи». Они сыграли значительную роль в формировании интеллектуальной традиции, будучи уверенными в своем нравственном долге вести русский народ к построению рая на Земле. Книга историка Лори Манчестер рассказывает о формировании коллективной идентичности среди поповичей и их философии, парадоксальным образом перекликающейся с миссионерством и мессианством революционеров 1905 и 1917 года, отголоски которого до сих пор играют важную роль в мышлении уже новых русских интеллигентов.
С разрешения издательства «Новое литературное обозрение» «Лента.ру» публикует отрывок из книги Лори Манчестер «Поповичи в миру: духовенство, интеллигенция и становление современного самосознания в России».
В 1899 году попович Лебедев, живший в родной деревне и занимавшийся земледелием, был обвинен в политической неблагонадежности. Давая объяснения полиции, он заявил, что ищет спасения «в миру», действуя в соответствии с собственными принципами: творит добрые дела, просвещает народ. Многие сыновья клириков, в том числе те, кто сохранил веру в Бога, модифицировали и подвергали секуляризации унаследованные от отцов представления о ведущей роли духовенства в обществе, о своей миссии спасителей народа. Опираясь на эти представления, поповичи стремились преобразовать общество и спасти его от «грехов» неравенства, насилия, социальной несправедливости. Осознание своей активной роли в обществе было явлением, характерным для многих социальных групп в эпоху Нового времени. Тогда верующие начинали думать не о том, каково их собственное место в Божественном замысле, а о том, какую роль Бог может сыграть в их планах. Неверующие провозглашали высшей святыней самих себя, науку, общество. Подобные тенденции повлияли и на духовный облик поповичей. Всех их — и верующих, и неверующих — объединяли такие черты, как приписывание себе роли спасителей общества, прямолинейность мыслей и деятельности, нежелание различать грань между частным и общественным, стремление преобразовать мир в соответствии с ценностями, вынесенными из сословного прошлого.
Интеллигенция как таковая издавна мыслила себя спасительницей России. М.А. Бакунин в 1836 году призывал «поднять землю до неба», а поэт К.Д. Бальмонт признавался в 1903-м: «Мысль о воплощении человеческого счастья на земле мне и теперь дорога». Чаще всего подобную прямолинейность и страсть к самопожертвованию связывали с революционным сознанием. В конце концов, именно такими настроениями был пронизан «Катехизис революционера» С.Г. Нечаева — классическое исповедание веры русских радикалов XIX века. Типичным признаком интеллигента-народника считал подобные установки и философ С.Л. Франк. Однако на самом деле то, о чем писал Франк, было характерно не столько для революционеров как таковых, сколько для интеллигентов поповичей в целом независимо от того, какие политические взгляды они исповедовали.
Распространение мессианских настроений в русском обществе отчасти было связано с воздействием романтизма, пришедшего с Запада. Европейские влияния наслаивались в России на глубоко укорененный служебный этос, связывавший личное спасение с работой на благо общества. Следует отметить, что сам по себе романтизм формировался под сильным воздействием христианства. Идеи романтизма «стыковались» с ярко выраженными мессианскими установками, содержавшимися в церковно-учительной литературе. Опора на ценности, вынесенные из сословного прошлого, позволяла поповичам рассматривать свою деятельность «в миру» как прямое продолжение миссии, возложенной на их отцов-клириков.
В отличие от барства крепостной эпохи, лень и пассивность которого нашли воплощение в образе Обломова, интеллигенты пореформенных лет всячески подчеркивали свое трудолюбие. Историк-публицист из дворян утверждал на рубеже веков, что для него главным в жизни была работа — «не во внешнем, а во внутреннем ее проявлении». Другой в воспоминаниях, написанных в 1903-м, сокрушался, что слишком ленился в студенческие годы. Интеллигент-рабочий, завершая в 1920 году свои мемуары, с удовлетворением замечал, что и в 70 лет вполне трудоспособен.
То, что стало обычным для интеллигенции светского происхождения лишь после Великих реформ, давно составляло часть мировоззрения поповичей, вступавших в светский мир. Свое трудолюбие они рассматривали как долю сословного наследия. «Мне кажется, он был вполне прав», — писал в 1906 году один из сыновей клириков о своем отце, заявлявшем, что нужно тратить больше времени на работу, а не на заведение светских знакомств. Поповичи изображали себя тружениками — такими же, какими были их отцы и описанные в церковной литературе святые подвижники и иерархи Церкви. Проблема заключалась в том, что рядовые клирики, придавленные нуждой и обремененные многочисленными обязанностями, не могли в полной мере посвятить себя профессиональному призванию. Многие поповичи потому и покидали духовное поприще, что хотели иметь возможность без помех приложить все силы к достижению избранного ими идеала. Переосмысливая религиозные ценности, они провозглашали труд главной святыней. Место работы — университет, лаборатория — теперь воспринималось как «храм». Труд на профессиональном поприще открывал путь к спасению.
Поскольку работа становилась одним из высших идеалов, она не воспринималась как тягота. «Человек так устроен, что только труд может доставить человеку счастье», — писал И.Е. Цветков племяннику в 1910 году. Работа помогала поповичам преодолеть житейские трудности. Например, когда Г.Е. Благосветлов лишился преподавательской должности и в течение девяти месяцев сидел без копейки денег, он, по его словам, просто заперся в кабинете и погрузился в работу, чтобы не думать о будущем. И в то же время труд, конечно, не был развлечением. Цветков в 1909 году писал о себе как о мученике-подвижнике — он работал, несмотря на слабое здоровье, по 18 часов в сутки. Путь к счастью лежал через самопожертвование, без которого спасение было невозможно.
В духе церковно-назидательной литературы и характерного для интеллигенции светского аскетизма выходцы из клира неприязненно относились к праздному времяпрепровождению, отвлекавшему от работы. Вспоминая студенческие годы, попович-медик писал, что друзей у него не было, как и особых возможностей для развлечений, — впрочем, и потребности в друзьях и развлечениях тоже не имелось. Профессор И.В. Помяловский (1845-1906) отмечал в дневнике за 1870 год, что немногие часы, которые не были заняты посещением церкви, чтением и трудом, полностью лишались для него смысла. «Ничего не делал», — кратко помечал он. Ритуалы досуга, игравшие столь важную роль в культуре дворянства, не имели никакого значения для поповичей, поскольку не приносили конкретной пользы. В этом отношении поповичи были типичными интеллигентами, какими изобразил их С.Л. Франк, — утилитаристами до мозга костей.
Некоторые выходцы из клира доводили до крайности свой отказ от отдыха, находя удовольствие лишь в работе. Так, профессор Дмитриевский, женившись в 1899 году, не смог сохранить брак — жена ушла от него потому, что он оказался не способен к супружескому сожительству или просто не испытывал интереса к этой стороне жизни. В своей работе Дмитриевский нашел романтику, которой не нашел в браке. «Наука — это самая очаровательная из женщин мира, такая ласковая, такая нежная к своим поклонникам, что в ее объятиях забываются все горести и невзгоды жизни», — писал профессор жене в начале 1900-х годов.
Многие поповичи — и революционеры, и люди умеренных взглядов — никогда не женились, обрекая себя на безбрачие в миру — крайне трудный путь, который церковные публицисты рекомендовали лишь немногим подвижникам. Если говорить о лицах светского происхождения, такое поведение являлось характерным главным образом для революционеров. Среди поповичей же безбрачие было распространено довольно широко. Отметим, что, отказываясь от женитьбы, сыновья клириков порывали с сословной традицией. Все белые священники были обязаны вступать в брак.
Обычно, выбрав какой-либо вид деятельности, попович, как отмечалось выше, забывал обо всех прочих задачах и целях. Если на первом месте стояла работа или учеба, выходец из клира вполне мог не вступать в брак, даже будучи серьезно влюблен. Мог последовать и отказ от политической борьбы — так поступил попович, студент Медицинской академии, решивший полностью посвятить себя подготовке к будущей профессии. Правда, окончив академию, он всецело включился в политическую борьбу, но к тому времени изменились его приоритеты, революция стала восприниматься как единственный источник спасения. Интеллигенты из духовного сословия, склонные сосредотачиваться на решении избранной задачи, отвергали малейшее отклонение от генерального курса, даже вызванное личными обстоятельствами, — вдруг оно подорвет их энергию на пути к спасению общества? Отметим, что некоторые ученые-поповичи обосновывали свою аполитичность именно стремлением полностью отдаться науке. Этим они заметно отличались от интеллигентов светского происхождения, которые — даже в случае, если занимались наукой, — ценили идеал политического активизма.
Профессиональная деятельность часто захватывала выходцев из клира целиком, не оставляя времени и сил для каких-либо других занятий. Подобным образом относился к предмету своих научных изысканий М.О. Коялович (1828-1891), историк церковной унии в Западном крае. «Я думал весь этот год только об унии, дышал ею и грезил об ней во сне, — писал в 1856 году историк. — Она стала для меня любимейшим занятием, лучшею пищею ума». Стремление безоговорочно отдаваться избранному виду деятельности также было характерной особенностью пореформенной интеллигенции, на что указывал С.Л. Франк.
Сознание неспособности достичь совершенства в своей профессии причиняло поповичам острую боль. Они полагали, что оказались недостойными возложенной на них высокой миссии, как бы лишенными благодати. Чиновник-консерватор В.А. Тихонов, начинавший карьеру учителем, вспоминал, как тяжело переживал первые неудачи. Я почувствовал, писал Тихонов, что сделал «что-то очень нехорошее, что-то вроде преступления — так мне стало тяжело на душе, перед кем-то стыдно или совестно, слезы готовы были брызнуть из глаз: я смутно сознавал, что я делал в классе совсем не то и не так, что нужно было делать». Семинарист-самоубийца Соболев в предсмертной записке в 1897 году сурово бичевал себя за то, что не смог достичь главной цели своей жизни — поступить в университет. Он сокрушался, что чувствует в себе «еще достаточно гадости» и у него нет «достаточно благородства и мужества», оплакивал бессмысленность своей «серенькой, неприглядной жизни». Неспособность достичь успеха на профессиональном поприще воспринималась как крах всех жизненных планов.
Если попович по каким-то причинам не мог сосредоточиться на своей работе, он испытывал настоящие мучения. «Покинула меня, может быть, на время, и моя ученая мука, и живу я сиротой, — писал об одном из периодов своей жизни С.И. Смирнов. — Не навевает она вопросов, не горячит головы, не волнует крови. Скверно, скверно». Жизнь без высокой цели теряла смысл, поскольку с ее достижением связывалось спасение и конкретного индивидуума, и всего общества.