14 июня 1995 года, после полудня, около двухсот опытных и хорошо вооруженных чеченских боевиков под командованием Шамиля Басаева на трех «КамАЗах» въехали в Буденновск. Разделившись на несколько групп, они атаковали здание местного РОВД, рынок, медучилище, пожарную часть, отделения Сбербанка и Промстройбанка. Всех, кто встречается по пути, террористы брали в заложники, тех, кто сопротивлялся или пытался бежать, — убивали. Всех взятых в заложники согнали в здание городской больницы. Вместе с персоналом и больными во власти террористов оказались почти две тысячи человек, в том числе дети, старики, роженицы и беременные. О событиях в Буденновске рассказывают мирные жители города, чья жизнь изменилась в те дни навсегда. Чтобы посмотреть все материалы спецпроекта «Буденновск. Хроника» нужно пройти по ссылке.
Валентина Васильева, заложница, потеряла мужа.
— Первое, что сразу вспоминается — нападение. Боевики хотели расстрелять сотрудников приемного отделения — за то, что те спасали милиционеров и военных. Когда стали поступать первые раненые, в приемном их сразу раздевали, давали пижаму или просто оставляли раздетыми, а одежду прятали.
Потом боевики нас всех согнали на второй этаж. Там в тот момент готовили к операции Чабанову, сегодня она главврач этой больницы. У нее было ранение в живот. Только начали давать наркоз, как шальная пуля разбивает дозиметр. Чабанову опустили на пол, сами почти легли, сделали ей искусственное дыхание. И потом пришлось держать ее на внутривенном наркозе, и так и делали операцию.
Все дни захвата мы работали. Два раза нас ставили к стенке, говорили, что расстреляют. Первый раз — за то, что мы не смогли спасти какого-то родственника Басаева. Но среди боевиков была снайперша из Прибалтики, вроде она врачом была. И она им сказала, что ранения были не совместимые с жизнью, вины врачей нет. И нас не расстреляли. А второй раз начали требовать одежду военных, которую мы спрятали. Но никто из нас не признался, мы никого не выдали. В общем, пронесло. А так уже на расстрел вели.
Я часто вспоминаю все это. Почти ежедневно. Это такая трагедия. Мелочи постирались, конечно. Кто что говорил, их лица. Первое время я четко видела их лица. Потом нам несколько раз показывали фотографии, мы опознавали их. А когда мы уже ходили в милицию и нам их представляли для опознания, то это были совсем другие люди. Они сделали, видимо, пластические операции, кто-то покрасил волосы — из рыжих стали черными. Потолстели, а тогда они все были худые и сухожильные.
При захвате города погиб мой муж. Он был начальником гаража и в тот день был на работе. Нашему сыну было тогда 15 лет.
Вера Демус, потеряла мужа.
— 14 июня мой муж вез людей из села Орловка на рейсовом автобусе в Буденновск. На остановке его расстреляли, в упор фактически. Людей, что были в автобусе, всех взяли в заложники.
Была такая суматоха, что автобус так никто не заглушил, а муж, расстрелянный, так и лежал там. Только через три часа подошли милиционеры, заглушили автобус, а мужа убрали в тень. Все это до сих пор перед глазами…
В Буденновске часто это вспоминают. Каждый год мы ходим на кладбище.
Я хотела и до сих пор хочу уехать из этого города. Хоть куда, только не в этом городе. Подальше в Россию. Эти воспоминания давят. Я не могу спокойно об этом разговаривать. И с годами только хуже. Все газеты и книжки, которые посвящены этому, я собираю и храню. Вообще, можно сказать, что в этот день мою жизнь сломали.
Любовь Ильинична Чумак, потеряла сына.
— Ему было всего 15 лет. Уехать мне не хотелось никогда. Буденновск — мой родной город. Здесь я похоронила своего сына, которого убили в первый же день… Когда вспоминаю этот день, сердце содрогается. Больно очень.
Когда раздались выстрелы, мы были дома. Если бы мы знали, что это такое! Разве мы могли подумать о таком страшном… Думали, учения какие-то, все-таки Буденновск — военный городок. Сын пил чай, а я вышла на улицу, с соседями разговаривала. Решили уже заходить по домам, мало ли что. А он собрался куда-то идти.
— Ты куда, Стасик?
— А я никуда. Тут, во дворе...
— Смотри не ходи никуда, а то стреляют. Учения какие-то.
Не знаю, прошла минута или нет, как забежала дочь. Она была на практике и узнала, что происходит. Прибежала еле-еле домой окольными путями и первым делом задала вопрос: «Где Стасик?» Я говорю, что только что вышел за калитку. А его уже нигде не было.
Потом выяснилось, что он побежал узнать, что там такое происходит. Соседский парень потом рассказывал, что он его домой возвращал, но сын все равно побежал. Вроде он хотел сообщить знакомым ребятам, которые там жили, чтобы они прятались. Рассказывают, что ему навстречу ехала машина, где сидел бородатый мужик и стрелял направо и налево. Вот и все. Множественные сквозные ранения…
Я нашла его потом. У Стасика волосы были русого цвета. От страха волосы не успели поседеть, они стали красными у него.… Ему было на тот момент всего пятнадцать лет.
Как сейчас помню, день был жарким, Стас сорвал во дворе вишню, у нас она очень крупная. И принес в ладони мне: «На, мам, поешь». Если бы я знала, что это было в последний раз.… Очень плохо без него. Он у нас один мальчик, один сын. Был бы кормильцем. Он тогда уже зарабатывал — машины мыл, заправлял. А я этого даже не знала, мне мальчишки уже потом рассказали. Сейчас я живу ради дочерей, ради внуков...
Галина Загородникова, потеряла мужа.
— Мой муж работал в ГАИ, был госавтоинспектором по техническому надзору. 15 июня мы собирались в отпуск. В тот день, 14 июня, он взял наших сыновей и поехал на аэродром делать техосмотр. А я тогда работала в той самой больнице. В тот день я ушла оттуда буквально за десять минут до захвата. Словно что-то увело.
А вот муж, узнав о нападении, завез мальчишек домой, оставил свою машину, взял служебную и попытался прорваться в отдел за оружием. Но прорваться не получилось.
Муж сам мне все потом рассказал, когда уже лежал раненый в больнице… Их фактически сразу обстреляли на служебной машине. Он вытащил на себе раненого товарища, сначала затащил его в «пожарку» в центре города, потом в другое место, чтобы не попали по нему. Товарищ его выжил, у него были перебиты ноги и руки. А у моего мужа было ранение запрещенной в мире пулей со смещенным центром. Мы несколько часов его оперировали, пуля все кишки намотала там внутри.
Он пять дней прожил после ранения, четыре раза умирал, после каждой операции сердце останавливалось… Все это было на моих глазах. Врачи все сделали, что смогли, очень старались его вытащить, но… Я тогда сразу седой стала.
Старшему сыну было 13, он помнит хорошо отца. Младшему — восемь, он плохо помнит. Я собрала видеозаписи, и у меня получилось несколько минут памяти, где наш папа живой.
Я до сих пор не знаю, как выжила. Я не успевала получить зарплату, как она уходила. Но выжила. Я по жизни человек неунывающий. Вся моя жизнь была нацелена на то, чтобы поднять сыновей. И я их подняла и выучила. Оба закончили Ставропольскую академию МВД, оба работают. Старший сын уже майор, младший — старший лейтенант. Воспитывала я их на памяти об отце. И ребята сейчас в своих семьях ведут себя точно так же, как их отец.
Надежда Татова, заложница, была ранена, потеряла мужа.
— Мы ехали с мужем из городской поликлиники по улице Борцов революции, увидели впереди затор машин, решили, что там авария, и повернули на Красную улицу. Проезжая переулок, я услышала выстрелы из синего «москвича» и удивилась, почему стреляют. А муж говорит: «Да дураки какие-то, пацаны балуются». Сначала выстрелы были в воздух. А потом они стали стрелять в нас. Когда я очнулась, увидела, что муж лежит на руле. Только через два квартала я смогла остановить машину, даже не могу объяснить, как смогла это сделать.
Я побежала в ближайшие дома, чтобы найти телефон и вызвать скорую. Смотрю в окно и вижу, как идет какой-то мужчина в странной одежде с винтовкой. Я испугалась, что это бандит, спряталась под стол. Он обыскал все и зашел в ту комнату, где сидела я. Заглянул под стол, вытащил меня за ногу, кричал. Когда я потом подняла руки, я увидела, что они все в крови. Я не чувствовала боли, только жар.
Он меня забрал в машину, где сидел еще какой-то мужчина. Я спросила «Что это?», а он мне отвечает «Это война!». Я кричала, чтоб меня отпустили, что я не сделала ничего плохого. А он мне отвечает: «А как ваш самолет кинул бомбу на мой дом? У меня 11 членов семьи сразу погибло». А я-то причем? Я обратила внимание на этого водителя, но тогда и подумать не могла, что это сам Басаев.
Они привезли меня на площадь, где я потеряла сознание. Уже потом я узнала, что муж умер практически сразу, у него было сквозное ранение головы. А я думала, что он просто потерял сознание.
Когда я оказалась в больнице, там уже были террористы, и одного из них попросили, чтобы меня осмотрели наши врачи. Меня завели в палату, дали ночную рубашку. И тут всех заложников стали собирать и выводить в основное здание, а меня успели спрятать под матрац, и я осталась в отделении травматологии, где были только лежачие.
Через три дня начали штурмовать. Наши пришли, мы по коридору выползали, прыгали в окно и бежали к реке. Потом подали автобус. Кто успел — заскочил, и нас всех вывезли в город. Так я и осталась живой.
Пуля, которая влетела в голову, так и осталась там. Три года назад я сделала МРТ, которое показало инородное тело в том месте, где и был у меня удар. Пуля не выскочила, осталась в голове. Нейрохирурги отказываются делать операцию.
Прошло уже двадцать лет. Я стараюсь меньше думать об этом. Больше позитива, любви к детям, к людям. Так и забываю, что у меня в голове бяка. Живем — жить-то надо. Мы будем держаться, мы сильные. Если Бог дал мне возможность выжить в такой ситуации, то он даст и возможность, чтобы я детей подняла.
Елена Михайловна Приньковская, потеряла мужа.
— Муж работал водителем автобуса и в тот день ушел на работу. И не вернулся. Его убили прямо за рулем автобуса. Мы с сыном сутки его искали, повсюду, где только возможно. А оказалось, что он во дворе милиции лежал среди неопознанных трупов.
Муж скончался практически сразу. В 12:20 все это началось, а в 12:25 его убили. Три автобуса ему по пути попались, водители останавливались и предупреждали: куда ты едешь, там стреляют. А он ехал навстречу судьбе. Тяжело.
Я живу с сыном. Повторно замуж не вышла. Моя племянница во время тех событий была в роддоме на смене, пять суток там провела. Всех моих близких коснулось это горе.
Галина Иванова, потеряла мужа.
— Мой муж был капитаном вертолетного полка. Он был на вахте, и его с остальными летчиками отправили на помощь милиции. Когда они приехали в город, уже вовсю шла стрельба. Моему Андрею было тогда 33 года.
А мы с детьми находились дома. В тот день мы с Инной Дьяковой (ее муж Саша тоже погиб) собирались к 12 часам ехать на рынок, но в последний момент передумали. Бог отвел…
Я так и живу в Буденновске двадцать лет. А приехали мы сюда 10 мая 1995 года, а 14 июня 1995-го, через месяц, Андрей погиб. Переводились мы из Мурманской области. Никогда не знаешь, где и что тебя ждет.
Галина Александровна Синькова, потеряла мужа.
— Я осталась одна с двумя мальчишками. Это было очень тяжело: одному 10 лет, другому — 15. Будто меня в землю положили и засыпали. Это очень страшно. Мы ходили, как зомби, не чувствовали под ногами земли, не видели неба. Я не помню больше года из того периода. Словно вычеркнули все.
Потом потихоньку начали отходить. Как говорится, время лечит. Дети выросли, живут своей жизнью. А я одна, мне 60 лет. И дети выросли без отца.
Мой муж был в отпуске, пошел на наш рынок. Я в тот момент была на работе. Это случилось примерно в час, а в половине первого он мне позвонил и сказал, что домой едет. Так и не доехал… Когда начали стрелять, он сел в автобус. Этот автобус тут же остановили, не успел и 20 метров проехать, и расстреляли всех. Просто зашли и убили.
Я пришла домой к четырем, дети ничего не знали. Мы начали волноваться, папы все нет и нет. Кое-как пережили ночь. Стали сообщать о раненых, я не знала, куда ехать, мало ли где он. Муж работал на «скорой», и вот его ребята пришли домой и сообщили: «Миши нет».
Таисия Чумак, заложница.
— Я работала в администрации Буденновска. Это было время обеденного перерыва, я была в кабинете. Террористы, войдя в здание администрации, выбивали двери в кабинеты, простреливали замки и выводили людей на стоянку у администрации, куда уже сгоняли горожан с рынка и улиц города. Сюда же они подогнали бензовоз. Таким образом я и попала в заложники. Это были дни и часы ада. Я не знала, что с моими детьми и родителями. Очень было сложно осознать и понять, что в мирное время убивают ни в чем не повинных людей, многих из которых я хорошо знала.
Погибли сотрудник земельного комитета Володя Сотников и капитан милиции Лена Симонова, которые сидели со мной рядом до штурма. Во время штурма нас поставили к разным окнам. Больше я их не видела. Они на всю жизнь останутся в моей памяти. Я помню, Лена рассказывала, что в тот день купила соломенную шляпку своей дочери. Она все переживала, что так и не отдала эту шляпку дочке, которая очень бы ей обрадовалась. И Лены не стало.…
Пока мы были в неведении, что будет с нами дальше, люди раскрывались. В такие моменты рассказывают о самом сокровенном, делятся своими проблемами. Например, Володя Сотников, который был женат всего несколько месяцев, сожалел о том, что у него не было детей. А я успокаивала его и говорила, что это слишком маленький срок, будут еще детки. Володи не стало….
Мама Володи была прикована к постели. Его отец и сестра просили меня прийти к ней и рассказать о последних часах жизни Володи. Я сорок дней не могла найти в себе силы прийти к этой женщине. Для меня это было испытанием. Когда я зашла, увидела, что лежит его мама, а рядом с ней висит костюм Володи. Она этот костюм все время щупала, перебирала руками. Это надо было видеть. Она мне рассказывала, что под утро, перед самым штурмом, ей приснился сон, что к ней ластился маленький лохматый щенок. Она взяла его на руки погладить и почувствовала, что рука мокрая — это была кровь. Тогда она поняла, что с Володей что-то случилось. Я всегда с болью вспоминаю эту встречу.
Рядом со мной была девочка Оля, лет тринадцати. Они жили на улице Пушкинской, по которой нас гнали в больницу. По пути террористы простреливали дома, выводили из них людей. Так все, кто был у нее дома, — мама, дядя, брат и еще кто-то из родственников — попали в заложники. Во время штурма мы с ней и еще несколько заложников были на первом этаже, в помещении станции переливания крови, а ее родственники оказались на других этажах больницы. Девочка все время плакала и говорила, что осталась сиротой. После того как закончился переговорный процесс, нас подняли на верхние этажи, и мы нашли ее родственников, они были живы.
Надо отдать должное, большинство заложников держались достойно, старались, насколько это возможно в такой ситуации, быть собранными, не паниковать, практически все друг другу помогали, утешали, поддерживали. Что-то с людьми в такие сложные моменты происходит.
Боевики с самого начала объявили, что если не пойдут на их условия, то в первую очередь будут расстреливать военных, работников милиции и администрации. Я помню, как ко мне подошел мужчина и сказал, чтобы я не говорила, что работаю в администрации, а представлялась учителем, так как я раньше работала в школе. «Мы будем говорить всем, что вы учитель», — сказал он. К моей знакомой, следователю милиции, подошел человек, дело которого она вела и передала в суд. Она боялась, что он ее выдаст. Он ей сказал: «Не переживайте. Я не выдам». Это не передать словами.
Среди заложников была женщина, которая почти все время читала молитвы, об этом ее просили люди, так как многие из нас не знали молитв. Под ее диктовку мы писали короткие молитвы и передавали мужчинам, которые должны были ехать с басаевцами в качестве заложников в автобусах. Вспоминать об этих днях очень тяжело.
Евгений Ульшин, заложник.
— Я тогда работал в мастерской «Ростелекома». Наше здание находится рядом с администрацией. Когда все началось, я был на рабочем месте, с 12 до 14 у меня был прием. Вначале было совершенно непонятно: шум, стрельба, вооруженные люди в камуфляже.
В этот момент у меня был товарищ на работе, с ним мы и попали в заложники. Основная масса сотрудников спустились в подвалы, а мы были на втором этаже и — не знаю, что нами двигало, но не стали никуда убегать. Сидели и ждали. Слышали, как двери выбивают. А когда один из террористов ногой пнул нашу дверь, то был изумлен: там мы сидим. Все происходило, как во сне. Есть такое состояние, когда все нереально, как не с тобой происходит.
Насколько я помню, один террорист был в дверях, один в коридоре, третий был на лестнице. Нам сказали: «Ведите себя спокойно, и все будет нормально». Нас привели на площадь, к администрации, там уже была толпа.
Потом повели в больницу. По ходу следования была стрельба сплошь и рядом. Мы большой толпой, колонной, по Пушкинской шли. Были попытки бегства из колонны. Ничем хорошим это не закончилось. Террористы дали понять, что они не шутят. Стрельба вслед — и два трупа. Машины, которые встречались по ходу следования, тоже расстреливали. Дошли мы до больницы, расположились там. Состояние было непонятным. В голове не укладывалось.
Так и началось пятидневное сидение в стенах больницы. Первые часы они выясняли, кто есть кто. Сначала расстреливали военных и милиционеров. Я могу рассказать только то, что видел своими глазами. На моих глазах убили участкового. Потом случайно какой-то армянин среди ночи забрел в больницу в поисках супруги. Когда они пытались его утихомирить, ничего не получилось. В дальней комнате его застрелили. Трупы выносили мы.
Мужчин и женщин разделили. Внизу было что-то вроде пропагандистского штаба, куда вынесли телевизор и показывали реальные события, давя на психику, что никому мы на фиг не нужны. Все очень давило на нервы. За эти дни я был почти на всех этажах больницы — то трупы выносили, то продовольствие искали. Народу много, есть надо было. Так и провели эти пять дней. Потом штурмы, которых якобы не было, как они говорили, ссылаясь на телевидение. Напряжение нарастало. У некоторых не выдерживали нервы, и они сходили с ума. Приходилось успокаивать. Если бы мы этого не делали, их бы застрелили. Никто не церемонился. Жуть! Что еще можно рассказывать, когда после перестрелок растаскиваешь трупы?
Когда сказали, что нужны заложники для сопровождения, мы с моим товарищем решили, что лучше поехать. Иначе нас бы не выпустили. Так мы оказались в колонне, сопровождавшей террористов. Что можно было запомнить из больницы? Трупы, выбитые мозги. Потом два дня в колонне, как в тумане. Как нам сказали потом жители той деревушки: вы были первые, кто забрался сюда на «икарусах».
Были годы, когда я пытался выбросить все из головы. Каждый год предлагали куда-то поехать, но из-за своей натуры никуда я не ездил. Пытался справиться сам, варился в собственном соку. Потом у нас родилась дочка. И это дало силы жить. Вообще, надо сказать «спасибо» ставропольским психологам. Душу изливаешь, и становится легче. Но до конца это не выйдет. Главное, сильно не тормошить. Надо мыслить позитивно, что мы остались живы.
Каракулова Елена Рафаиловна, потеряла мужа.
— У меня погиб муж. Он был инвалидом второй группы, находился дома. Сынок младший вышел гулять, и в тот момент началась стрельба. Муж пошел сразу искать ребенка. Напротив жил мой старший сын. Его теща увидела моего маленького Адамчика и загнала к себе. А муж пошел искать его в другую сторону. Так его и забрали. Как рассказали мне соседи, он стоял и кричал: «Где Адам?». Подъехал микроавтобус, и всех, кто был, забрали на площадь.
На следующий день я услышала, что его расстреляли. Муж попал в ту пятерку, которых Басаев расстрелял из-за того, что не пришли вовремя журналисты. Там творился ужас. Мальчиков, которые шли проведать маму в больницу, забрали и издевались над ними.
Мы сначала не знали ничего. Искали среди живых, а нашли среди мертвых. Так все и произошло. Вышел со двора, а привезли труп.
Раиса Колмыченко, потеряла мужа.
— Я работала в отделе образования. В то время мы проверяли экзаменационные медальные работы. В 12 часов ко мне должен был заехать муж, нужны были документы. Он не заехал, а в начале первого мы услышали выстрелы. Некоторые учителя из комиссии побежали на угол — посмотреть, что происходит. Наш отдел находится около площади. Ничего не было видно. Было понятно одно: что стреляют около милиции. Телефоны перестали работать. Я всех завела в отдел и закрыла дверь на крючок.
Через какое-то время в дверь кто-то постучал, мы впустили. Это была раненая женщина из нашей бухгалтерии, которая рядом находится. Смотрим через забор — проходят боевики с зелеными повязками, с одной стороны ствол и с другой. Они начали стучать к нам. Нас спасло, что висел режим работы: с 12 до 13 перерыв. Мы закрылись плотно, и они подумали, что мы ушли. Начались взрывы.
Это длилось до четырех часов. Затем к нам начали заглядывать через ворота. Мы открыли, террористы уже ушли, никого не было. Когда мы вышли, это было страшное представление. Такого и в кино не увидишь. На улице стояли машины: все двери раскрыты, где-то кровь. Пошли на площадь.
Мне часто снится этот сон. На площади валяется капуста, селедка, башмак, чья-то шапка. Горит Дом творчества. Все вместе мы побежали к милиции. Муж должен был ехать по тому маршруту. Все обошли — машины не было.
Никто ничего не понимал. Когда мы подошли к дому, вышли соседи и сказали, что приезжал человек и сообщил, что мой муж погиб. Как? Что? Где? Ничего непонятно. Не успели мы зайти домой, как приехал брат и сказал, что видел его расстрелянного.
У мужа было 33 пули в груди. Пуля со смещенным центром разнесла лицо. Оказывается, он ехал с работы, и на повороте к милиции его расстреляли. На ходу… Вечером мы его забрали и три дня еще ждали, чтобы похоронить.
Это нельзя передать словами. Все горело, все кругом бежали куда-то. Кто перевязанный, кто в чем, кто босиком, кто плачет. Моя вторая дочь была в Ставрополе, она прилетела к нам и была со мной. Знаете, мы месяц лежали дома. Я посередине, а они двое по бокам. Даже из дома не выходили. Такое жуткое было состояние. Расстрелянная машина так у нас и стоит. Дочки не хотят ее продавать. Это память о папе.
Этот материал является частью совместного проекта «Буденновск. Хроника» «Ленты.ру» и Speakercom.ru