Несколько дней назад прокурор Крыма Наталья Поклонская, известная своим трепетным отношением к династии Романовых, заявила, что отречение от престола российского императора Николая II не имеет юридической силы. Более того, она сравнила отречение с попытками переписать историю Великой Отечественной войны.
По ее словам, «копия бумаги, которую в учебниках по истории преподносили как якобы отречение от власти, не имеет никакого юридического смысла. Это копия бумажки, подписанная карандашом, без соблюдения всех необходимых юридических и процессуальных процедур, форм, поэтому эта бумага не имеет никакой юридической силы». Зампред комитета Совета Федерации по конституционному законодательству Константин Добрынин, вступив в заочную дискуссию с Поклонской, заявил обратное: «Оригинал отречения Николая II хранится в Государственном архиве в Москве. Самодержец обладал на тот момент всей полнотой власти, включая и возможность собственного отречения именно в той форме, в какой помазанник божий посчитает возможным, и тем пером, которое сочтет подходящим. Хоть гвоздем на листе железа. И это будет иметь абсолютную юридическую силу».
Как это обычно бывает перед очередной годовщиной расстрела царской семьи, вопросы легитимности отречения и престолонаследия вновь стали актуальными. При этом дискутирующие стороны, как правило, либо не имеют профильного исторического образования, либо никогда не работали с архивными документами, либо оценивают дореволюционную российскую юриспруденцию с современной точки зрения. Либо — как в случае с Поклонской — все одновременно. Впрочем, первым современную версию о якобы подделанном отречении Николая (а также подделанных дневниках, переписке и прочем) вбросил еще в 2008 году блогер Андрей Разумов, сделавший сенсационные «открытия» на основании фотографий из интернета. Позднее версия Разумова практически дословно повторялась публицистом Петром Мультатули и одиозным писателем Николаем Стариковым. Удивительно, но эта выдумка, не подкрепленная никакими архивными документами, оказалась не только крайне живучей, но и популярной, как видим, даже среди высших должностных лиц и повторяется, обрастая несуществующими подробностями, по сей день.
Имеет ли «копия бумажки», хранящаяся в Государственном архиве Российской Федерации, юридическую силу? Какие юридические и процессуальные процедуры должны были сопровождать отречение? Ответ на эти вопросы кроется в российском дореволюционном законодательстве. В Свод Основных Государственных законов Российской империи, вступивший в силу в 1906 году, помимо прочего вошел Акт о престолонаследии 1797 года. Статья 37 Основных законов гласила: «При действии правил, выше изображенных о порядке наследия Престола, лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола». Это правило появилось в 1825 году, после оглашения манифеста об отречении от престола цесаревича Константина Павловича и объявления императором его младшего брата Николая I.
Казалось бы, данная статья совершенно однозначно отвечает на вопрос, мог ли в принципе Николай II отрекаться от престола. Однако в последние годы довольно популярно мнение, что 37-я статья относилась лишь к тем, кто имел право на российский трон, но не к главе государства непосредственно. В учебнике «Русское государственное право» авторства известного русского юриста, профессора Николая Коркунова, данный парадокс также рассмотрен. «Вступление на престол право, а не обязанность. Имеющий право на престол может от него отречься. …Может ли уже вступивший на престол отречься от него? Так как царствующий государь несомненно имеет право на престол, а закон предоставляет всем, имеющим право, и право отречения, то надо отвечать на это утвердительно» (цит. по «Русское государственное право», СПб, 1909 год, том 1, с. 243). Как видим, даже авторитетные дореволюционные правоведы были уверены: император имеет право на отречение.
Мог ли Николай подписать столь важный документ обычным карандашом? Согласно статье 4 Основных законов, «Императору Всероссийскому принадлежит Верховная Самодержавная власть. Повиноваться власти Его, не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает». Статья же 24 гласила: «Указы и повеления Государя Императора, в порядке верховного управления или непосредственно Им издаваемые, скрепляются Председателем Совета Министров или подлежащим Министром либо Главноуправляющим отдельною частью и обнародываются Правительствующим Сенатом». Иными словами, любая форма подписи императора, заверенная уполномоченными на то лицами, являлась действительной. То есть слова сенатора Добрынина о росписи «гвоздем на листе железа» вполне справедливы, но с уточнением: подпись должна быть контрассигнована.
Ввиду отсутствия председателя совета министров князя Николая Голицына (он в этот момент находился в Петрограде) императорский автограф был заверен министром императорского двора графом Владимиром Борисовичем Фредериксом. Существует версия, известная из мемуаров графини Марии Клейнмихель, что отречение было подписано при министре двора, но под угрозами жизни Николаю. «Он (Фредерикс) рассказывал, что государь колебался и противился, и что подпись под отречением была у него вырвана насильно грубым обращением с ним генерала Рузского, схватившего его за руку и, держа свою руку на манифесте об отречении, грубо ему повторявшего: “Подпишите, подпишите же. Разве вы не видите, что вам ничего другого не остается делать. Если вы не подпишете — я не отвечаю за вашу жизнь”. — Я попробовал вмешаться, — рассказывал Фредерикс, — но Рузский мне нагло заметил: “Я не с вами разговариваю. Вам больше нет здесь места. Царь должен был бы давно окружить себя русскими людьми, а не остзейскими баронами”».
Стоит отметить, что этот рассказ престарелого Фредерикса относится скорее к области мифов, к фантазиям глубоко больного на тот момент старика. Для понимания этого стоит ознакомиться с протоколом допроса графа, произведенного чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства 2 июня 1917 года, из которого явственно следует: Фредерикс крайне плохо помнит происходившее лишь несколько месяцев назад.
«Председатель: Вечером 27-го февраля, в присутствии государя, Алексеева, вас и Воейкова было маленькое заседание, на котором бывший император хотел узнать мнение о событиях наиболее близких к нему людей?
Фредерикс: Я не знаю, или я по старости все путаю. Я не помню, чтобы было у меня в квартире.
Председатель: Не у вас в квартире, а в ставке, может быть, в вагоне?
Фредерикс: Не помню. Я чистосердечно говорю — не помню.
…Фредерикс: …Государя арестовали после меня.
Председатель: Его арестовали, но он отрекся. Ведь вы знаете, где произошло его отречение?
Фредерикс: Не помню».
Впрочем, в ГАРФ сохранился датированный 2 марта протокол переговоров Николая II в вагон-салоне императорского поезда с делегатами Временного комитета Госдумы Гучковым и Шульгиным об отречении. Слово участникам событий.
Николай: «Я думал в течение утра, и во имя блага, спокойствия и спасения России я был готов на отречение от престола в пользу своего сына, но теперь, еще раз обдумав положение, я пришел к заключению, что ввиду его болезненности мне следует отречься одновременно и за себя, и за него, так как разлучаться с ним я не могу».
Гучков: «Ваше Величество, у вас заговорило человеческое чувство отца, и политике тут не место, так что мы ничего против вашего предложения возразить не можем».
Как видим, решение императором было принято вполне добровольно и без особых колебаний. Сам Гучков позднее, в августе 1917 года, на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии говорил: «Я предлагал ему обдумать, но государь сказал: “Я этот вопрос уже обдумал и решил отречься”. Я даже был поражен, что я не встретил никакого сопротивления, по-видимому, у него никакого внутреннего сопротивления и не было».
Шок участников событий от того, что император спокойно согласился на отказ от власти, полностью затмил юридическую сторону вопроса. В июне того же года генерал Рузский, встречавшийся с великим князем Андреем Владимировичем, сказал последнему: «На мой вопрос, как по основным законам, может ли государь отрекаться за сына, они оба (Шульгин и Гучков) ответа не знали. Я им заметил: как это они едут по такому важному государственному вопросу и не захватили с собой ни тома основных законов, ни даже юриста. Шульгин ответил, что они вовсе не ожидали такого решения государя. Гучков решил, что формула государя приемлема, что теперь безразлично, имел ли право государь или нет».
Если потратить некоторое время на изучение Основных законов Российской империи, становится очевидно, что отречение любого из членов правящей династии не ставило крест ни на династии, ни на монархии как таковой, — схема наследования была продумана крайне тщательно. Фактически единственным возможным вариантом с точки зрения дореволюционного права был созыв императором Учредительного собрания для решения вопросов государственного устройства и последующее отречение от престола с созданием опекунства при малолетнем цесаревиче Алексее до наступления его династического совершеннолетия. Иными словами, де-юре вопрос о форме правления в России никак не мог быть решен ранее 1920 года, однако реальность зачастую расходится с бумагами.
Обычный российский бардак, впрочем, многие принимали (и принимают) за злой умысел. Позднее, уже в 1918 году, бывший комиссар путей сообщения Временного правительства Александр Бубликов, арестовывавший Николая в Могилеве, писал: «Одной из основных черт характера семьи Романовых является их лукавство. Этим лукавством проникнут и весь акт отречения. Во-первых, он составлен не по форме: не в виде манифеста, а в виде депеши начальнику штаба в ставку. При случае это — кассационный повод. Во-вторых, в прямое нарушение основных законов, он содержит в себе не только отречение императора за себя, но и за наследника, на что он уже определенно никакого права не имел».
Манифест, присланный из ставки еще днем и исправленный вечером 2(15) марта 1917 года, был подписан императором Николаем II в 23 часа 40 минут. В протоколе переговоров сказано: «Чтобы не казалось, что акт совершен под давлением приехавших депутатов, и так как самое решение об отречении от Престола было принято Его Величеством еще днем, то, по совету депутатов, на Манифесте было поставлено при подписи 3 часа дня… Депутаты попросили подписать еще дубликат Манифеста на случай возможного с ними несчастья, который остался бы в руках генерала Рузского. Приблизительно через час дубликат Манифеста был поднесен Его Величеству на подпись, после чего все четыре подписи (на манифестах и двух указах — прим. «Ленты.ру») были контрассигнованы министром Императорского двора графом Фредериксом».
На следующий день гражданин Николай Романов писал в дневнике: «Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре. …Оказывается, Миша отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой (так называли всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в законодательный орган — прим. «Ленты.ру») для выборов через шесть месяцев Учредительного Собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились — лишь бы так продолжалось дальше».