В московском офисе общества «Мемориал» прошла лекция общества «Открытый вердикт», посвященная антиэкстремистскому законодательству в интернете. Директор информационно-аналитического центра «Сова» Александр Верховский и адвокат, эксперт фонда «Общественный вердикт» Ирина Бирюкова попытались ответить на вопросы, как интернет-пользователям обезопасить себя от обвинений в экстремизме, за какие публикации можно попасть на судебную скамью и почему репост может быть расценен как правонарушение.
Как отметила руководитель исследовательских программ фонда «Общественный вердикт» Асмик Новикова, повышенное внимание правоохранительных органов к деятельности молодежи в интернет-пространстве обусловлено двумя причинами. Во-первых, реальный уровень преступности снижается, но он растет в виртуальном пространстве. Это не только экстремистская деятельность, но также хищения и другие правонарушения.
Вторая причина — у сотрудников правоохранительных органов есть федеральный приоритет — борьба с экстремизмом. Но группировки типа неонацистской БОРН появляются крайне редко, в некоторых регионах вообще тяжело найти каких-либо экстремистов. Кроме того, настоящие экстремистские дела очень сложно расследовать, а все, что происходит в сети — очень легко. В связи с этим активность правоохранительных органов будет нарастать именно в интернете, считает она.
Интерес общественности к этой теме связан не только с громкими делами над неонацистами и северокавказскими боевиками. Все чаще антиэкстремистское законодательство применяется по странным поводам — за участие в акции, публичную демонстрацию запрещенной символики, публикацию высказываний или фотографий в соцсетях, и даже за их репост.
По словам Александра Верховского, это законодательство — не абсолютное зло, а большой и сложный законодательный комплекс. «Антиэкстремистское законодательство — уникальная вещь. В таком виде оно есть только в России и некоторых постсоветских странах, которые в разные годы его у нас скопировали. Особенность здесь в том, что многие законы в гражданском, уголовном, административном праве связаны в единую систему, которая держится на основном законе о противодействии экстремистской деятельности», — сказал правозащитник. Определение последней, по его словам, совершенно безразмерно и включает в себя широчайший круг деяний: от терроризма и попытки государственного переворота и до разного рода противозаконных призывов и даже до действий, которые вообще не являются уголовными преступлениями. Например, нарисовать свастику на заборе — это административное правонарушение, иногда даже уголовное, но также это и экстремистское деяние.
В этом широчайшем спектре действуют одни и те же нормы, что создает двусмысленную ситуацию. «Грубо говоря, если завтра президент Путин спросит у кого-нибудь из руководителей силовых ведомств, как там идет борьба с экстремизмом, то ему будут рассказывать о боевиках на Северном Кавказе или группировке БОРН, но других областей вряд ли коснутся», — добавил Верховский.
Еще одна важная деталь — любая публикация может быть проверена на предмет правонарушения. В то же время, приватное высказывание почти никогда никого не интересует, если только оно не является прямым подстрекательством к преступлению.
«В советское время практически во всех комментариях к уголовному кодексу, где была необходимость разъяснить фразу "публичные призывы к...", говорилось следующее: "Публичным называется призыв, обращенный к неопределенному кругу лиц". Иначе говоря, если я напишу письмо на почту трем людям, то это будет непубличное высказывание», — привел пример Верховский. —«Но если я пошлю его в рассылку, то оно будет уже публичное. То же самое можно сказать о записи в Фэйсбуке: закрытая ото всех публикация не будет считаться публичной, открытая для друзей — спорной, а открытая для всех запись — публичной, даже если этот аккаунт вообще никто не читает. И суд практически всегда рассматривает эту публичность по максимуму, потому что чисто теоретически она может нести в себе опасность».
Самая широкая из уголовных статей — ст. 280 УК («Публичные призывы к экстремистской деятельности»), максимальное наказание по ней — до пяти лет. Поскольку определение самой экстремистской деятельности очень широкое, то призывы к ней, соответственно, тоже оказываются очень широкими. Например, даже если человек призывает к действиям, которые сами по себе не являются уголовно наказуемыми, но причисляются к экстремистской деятельности, то это тоже попадает под эту статью.
Дополнением к ней стала ст. 280.1 УК (призывы к сепаратизму). Несмотря на свое недолгое существование (она появилась после присоединения Крыма), по ней уже есть несколько дел. Например, обвинение по этой статье предъявлено кубанской активистке и одному из организаторов прошлогоднего несогласованного «Марша за федерализацию Кубани» Дарье Полюдовой. В случае с ней, «призывом к сепаратизму» стала републикация лозунга о присоединении Кубани к Украине. Еще один ее «репост» с упоминанием революции в России попал под статью о призывах к экстремизму. Примечательно, что именно по ст.280 и ст. 280.1 использование интернета является отягчающим обстоятельством — это переводит из части первой статьи в часть вторую с более суровым наказанием.
Наиболее популярная из «экстремистских» — ст. 282 о разжигании межнациональной розни. Максимальное наказание — до пяти лет, однако реальное лишение свободы по ней — скорее редкость. У статьи широкий состав. Верховный суд пытался сузить его, внеся в статью соответствующие комментарии. Но, по существу, сузить его невозможно, сказал Верховский, потому что если термин «призыв к чему-либо» еще можно уточнить, то «унижение человеческого достоинства» — слишком широкое понятие, которое можно применить к любому критическому высказыванию. Оно, впрочем, должно быть сделано непременно публично, например, через СМИ или интернет.
Ст. 354.1 («Реабилитация нацизма») пока применяется крайне редко. Под эту статью могут попасть как высказывания, так и хулиганские действия, например, вандализм в отношении памятников. Сейчас есть только два дела по этой статье: одно — о вандализме в отношении памятника павшим в Великой отечественной войне в Красноярске, второе — о высказывании неонациста из Астрахани, одобрившего вторжение Гитлера в Польшу в сентябре 1939 году.
Новая редакция ч.1 ст.148 («Оскорбление религиозных чувств верующих») — тоже достаточно редкая статья, центру «Сова» известно лишь о двух делах. Под нее попадают как публичные физические действия, так и вербальные. Ранее риторика о защите «чувств верующих», которая не имеет точного юридического определения, квалифицировалась по ст. 282.
Еще одна статья — ст. 205.2 о публичных призывах к терроризму или его оправдание. «Оправданием» в данном случае может считаться попытка понять саму логику терроризма, например, через журналистскую заметку. Так, в 2010 году было вынесено письменное предупреждение газете «Ведомости» за публикацию материала о тяжелой судьбе «черных вдов», совершивших теракт в московском метро 29 марта того же года. Хотя в ст. 205.2 под оправданием понимается все-таки именно утверждение о правильности таких действий.
Статья 20.3 КоАП РФ о запрещенной символике первоначально распространялась только на нацистскую тематику. Затем к ней добавили символику запрещенных или сотрудничавших с нацистами во время Второй мировой войны организаций, однако последний пункт еще не работает — список такой символики поручили составлять правительству, которое пока к этому не приступало.
Примечательно, что многие дела людей, привлеченных по этой статье, в контексте не были направлены на пропаганду или одобрение нацизма. Так, в марте 2015 года суд в Смоленске оштрафовал на тысячу рублей журналистку местного интернет-сайта за публикацию в социальных сетях фотографии построения немецкого воинского подразделения во дворе дома во время нацистской оккупации города — на снимке был изображен флаг со свастикой посередине и крестом в верхнем левом углу.
«Это очень бессмысленный и очень глупо сформулированный запрет. Однако, он уже дважды выстоял в Конституционном суде, который настаивает, что любое изображение нацистской символики так сильно оскорбляет ветеранов, что ее ни в каком контексте изображать нельзя. В то же время, во всех фильмах о войне этот символ почему-то изображают», — подчеркнул Верховский.
И последняя статья, также административная — ст. 29.29 КоАП о распространении экстремистских материалов, федеральный список которых существует лишь в России и некоторых бывших советских республиках, которые переняли российское антиэкстремистское законодательство. «Это бессмысленный инструмент, но из его существования вытекает в принципе сам по себе запрет какого-то текста», — отметил правозащитник. При этом распространение такого материала может повлечь за собой как уголовное, так и административное наказание — все зависит от того, был ли в этом какой-то умысел на возбуждение ненависти. «Но, как вы понимаете, в большинстве случаев ответ на этот вопрос известен заранее — если уж начали искать умысел, то его найдут», — сказал он. Хотя ищут, конечно, не всегда.
По этой статье можно быть наказанным и «за хранение с целью распространения». Но тогда, в первую очередь, надо обращать внимание на количество хранимых материалов. «Но и это не панацея — все зависит от того, какой организации он принадлежит. Для Свидетелей Иеговы иногда достаточно и одного экземпляра, чтобы подвести человека под хранение с целью распространения. Все зависит от личности этого человека и от запрещенной организации», — добавила Ирина Бирюкова.
Впрочем, несмотря на запрет признанных экстремистскими материалов (а в самом федеральном списке уже около 2900 пунктов и более трех тысяч материалов), они не перестали быть общедоступными — отсюда возникла идея блокировать доступ к ним. В последние годы эта практика сильно расширилась, блокировки осуществляются по решению местных судов (оно распространяется на территорию всей страны) и даже безо всякого суда (по «закону Лугового»).
Однако результат здесь всегда один — провайдеры обязаны заблокировать доступ. Также под российское антиэкстремисткое законодательство попадают и материалы, опубликованные на сайтах с серверами в других странах, но доступ к которым имеют и российские граждане.
Примечательно, что даже если на момент публикации материал еще не был признан экстремистским, после его попадания в список он может представлять угрозу для разместившего его человека, даже если публикации уже много лет. Кроме того, список запрещенных материалов настолько велик, что ориентироваться в нем невозможно. А некоторые из них до сих пор находятся в публичном пользовании и могут представлять риск для желающих его републиковать.
Несмотря на то, что запрещенные тексты нельзя публиковать, их цитирование не запрещено (по крайней мере, для СМИ — это подтвердил Верховный суд). Однако в цитировании может быть усмотрен состав уголовного преступления, например, если цитирующий явно соглашается с цитируемым. Так что лучше, если републикация сопровождается комментарием с осуждением или критикой.
На практике такие же правила распространяются и на репосты. Другое дело, что обычно такие републикации не сопровождаются вообще никаким комментарием. И если вдруг эта запись заинтересует следователей, то выводы о цели ее публикации они будут делать уже сами. «Идеальный следователь в этом случае должен прочесть весь аккаунт автора и попытаться понять смысл репоста. Но этого обычно не делают. Поэтому простой репост де-факто рассматривается как публикация, которая скорее выражает солидарность с републикуемым», — заметил правозащитник.
Вся правоприменительная практика в интернете заточена под СМИ, и некоторые стилистические особенности интернет-высказываний с этой точки зрения иногда сложно анализировать. То, что пользователю интернета может казаться, например, тонким «троллингом», в правоохранительных органах будет воспринято иначе.
В коммуникативной интернет-среде для пользователей очевидно, что «лайк» — это не всегда одобрение. Однако этого могут не учитывать сотрудники правоохранительных органов, при том, что даже контент социальных сетей человека не всегда дает четкое понятие о смысле того или иного «лайка».
До сих пор в отношении «лайков» не было случаев правоприменения: история с активистом «Другой России» Дмитрием Бычковым, в мае приговоренным на три года условно якобы просто за «лайк», оказалась недостоверной — помимо «лайка» под постом с призывом к политическому насилию, он оставил под ним комментарий с аналогичным смыслом.
«Но надо понимать, что мы описываем потенциальные возможности правоприменения. Они, в сущности, безграничны, но в действительности все происходит очень медленно. Никакой следователь или прокурор не хочет быть первопроходцем, но когда это происходит, в правоприменительной среде эта практика начинает тиражироваться. Поэтому, когда кажется, что за что-то не наказывают, то знайте, что это временно», — заключил Верховский.
Он поделился и своим опытом неформального общения с работниками прокуратуры: по его словам, к ним поступает очень много жалоб с просьбой возбудить какое-нибудь дело по ст. 282. В большинстве своем они остаются без ответа, иначе такого рода дел было бы больше в несколько раз.
Кроме того, по словам Верховского, сейчас очень много дел связаны с высказываниями по теме событий на Украине. Важно также и то, что если раньше подобные дела в основном вели сотрудники центра «Э», то сейчас чаще всего ими занимается ФСБ, поскольку это расценивается уже как вопрос госбезопасности. К примеру, в случае с вывешенным на гараже в Калининграде немецким флагом дело вел не участковый, а сотрудники ФСБ.
В то же время до сих пор статистика правозащитников не достаточно полная, о многих приговорах и доведенных до суда делах не известно. Лет пять назад количество приговоров за насильственные преступления экстремистской направленности сильно превышало другие преступления из этой области, их было в сумме около 200-300 в год. Потом все сильно изменилось: число приговоров по насильственным преступлениям начало резко падать, а за высказывания — быстро расти.
Сейчас ежегодно набирается около 150 приговоров за высказывания, при этом доля дел о высказываниях в интернете с каждым годом неуклонно растет — в этом году она доросла почти до 90 процентов от всех высказываний. В основном, это расистские видеоролики, больше половины высказываний из которых — из соцсети «ВКонтакте». «Во-первых, потому что российские ультраправые отдают ей свое предпочтение, во-вторых, по запросу от отечественной сети получить необходимую информацию очень легко. По аналогичному полицейскому запросу информацию может выдать и Фейсбук, если с юридической точки зрения у компании не будет претензий», — пояснил Верховский.
На вопрос «Ленты.ру» о предназначении антиэкстремистского законодательства, Бирюкова отметила, что эти законы воспринимаются скорее не как способ борьбы с экстремистской деятельностью, а, скорее, с отдельными людьми. «Это способ запугивания, устранения ненужных или очень активных людей и так далее. Поэтому мы говорим о том, что нужно быть готовым, что это есть, это работает, и нужно думать о том, что вы говорите, постите и какую информацию выставляете», — сказала она.
Александр Верховский добавил, что после принятия законодательства в 2002 году оно довольно существенно исправлялось в 2006 и 2007 году специально для того, чтобы сделать его удобным для разных случаев жизни. Однако в то время речи не было ни о какой оппозиции в стране — все, наоборот, шло к торжеству политического единства.
Но, по его словам, такое законодательство нужно всегда про запас, потому что есть некие группы, которые воспринимаются как радикальные — для правительства это те, кто хотят хотя бы в перспективе эти власти сменить.
«Антиэкстремистское законодательство устроено так, что если бы оно применялось во всех случаях, где оно буквально должно применяться, то людей бы на улице не осталось. Но до сих пор подавляющее большинство приговоров за высказывания, не говоря уже о приговорах за насильственные преступления экстремистского характера, были в адрес русских националистов. Так исторически сложилось. А все остальное, что обычно обсуждает либеральная общественность — это небольшая часть этого правоприменения. Но растущая», — пояснил он. —«Если бы этот инструмент антиэкстремистского законодательства хотелось кому-то последовательно, а не как сейчас, применять против оппозиции, то процессы были бы более серьезными. То, что мы сейчас наблюдаем, больше похоже на отчасти случайные, отчасти пробные шаги. Но случайные они или пробные — пока не понятно», — заключил правозащитник.