Объектом исследования историка Дональда Рейли стали дети, родившиеся в первые годы после окончания Великой Отечественной войны. Именно это поколение оказалось в каком-то смысле главным бенефициаром всего развития СССР, наслаждаясь благами «развитого социализма» 70-х годов. В то же время бэйби-бумеры, не будучи в подавляющем большинстве своем активными противниками советской системы, были внутренне готовы как принять горбачевскую перестройку, так и начать новую жизнь в капиталистической России и за рубежом. Исследуя воспоминания московских и саратовских выпускников английских спецшкол, Дональд Рейли пытается дать объяснение этому феномену.
С разрешения издательства «Новое литературное обозрение» «Лента.ру» публикует отрывок из книги Дональда Рейли «Советские бэйби-бумеры. Послевоенное поколение рассказывает о себе и своей стране».
В годы позднего брежневского социализма бэйби-бумеры получали приемлемые зарплаты и жили в приличных квартирах. У них были все основные бытовые приборы, а иногда даже автомобили. Их вполне устраивал принцип государственной собственности на средства производства. Они были довольны бесплатным образованием, государственной системой детских учреждений, внешкольным образованием для детей, общественным здравоохранением, хорошо оплаченными отпусками, низкой квартплатой, отсутствием безработицы (и слабой производственной дисциплиной), а также ранним возрастом ухода на пенсию (между 55 и 60). В обмен на послушание система предлагала им повышение по службе, безопасность, стабильность и привилегии, среди которых были и заграничные поездки. Те, кто подстраивался под требования системы, могли получить доступ к иностранным товарам, особым магазинам, денежным премиям, дачам, машинам и членству в элитных профессиональных союзах.
Правда, все большая открытость Советского Союза подталкивала бэйби-бумеров к невыгодным для СССР сопоставлениям. К 80-м годам советские зарплаты в среднем составляли чуть более 200 долларов в месяц, а с учетом некоторых дополнительных привилегий — 250-300 долларов, по сравнению с зарплатами в 1000-2000 долларов в США, Великобритании и Франции. По уровню жизни Советский Союз находился между 20-м и 30-м местами среди всех стран мира.
Советские граждане знали, что такие же люди на Западе в материальном отношении живут лучше, но многие из них все еще верили в преимущества социалистической системы. Как показал проведенный в 1976 году общесоюзный опрос, респонденты оценивали качество своей жизни на четверку по пятибалльной системе, ставили качеству жизни в социалистической Чехословакии пятерку, а жизни в Соединенных Штатах — двойку или тройку. При этом советская интеллигенция, в целом, чаще, чем остальные слои населения, высказывала неудовлетворенность качеством доступных товаров и необходимостью добывать нужные вещи по блату. Из-за постоянного дефицита продуктов питания многие считали, что сельское хозяйство должно быть приватизировано. Кроме того, во время брежневского правления возраставшие потребности бэйби-бумеров «усиливали общественную зависть», желание быть не хуже других.
Соблазнительно, но слишком наивно было бы сделать вывод, что к 80-м годам большинство советских людей отвернулось от государственного социализма. Однако недовольство уровнем жизни и постоянно растущее ощущение необходимости модернизации экономической модели стали одними из причин того, что государственный социализм со временем лишился массовой поддержки. Чтобы соперничать с капитализмом в экономической сфере, советской системе нужно было производить больше потребительских товаров, учитывая отношение к работе «спустя рукава», низкую производительность труда и происходившие идеологические изменения, связанные с открытием страны для внешнего мира. При Сталине родители поколения холодной войны мечтали о политическом умиротворении и повышении уровня жизни. При Брежневе дела уже обстояли по-другому: распространение образования ухудшило отношение не только к государственному руководству экономикой, но и к политике в сфере прав человека. Для улучшения образа страны за границей Политбюро начало политику разрядки, не отказываясь при этом от желания раздавить диссидентское движение внутри страны. В 1975 году было подписано Хельсинкское соглашение, в котором признавались не только послевоенные границы, но также и «всеобщее значение прав человека и основных свобод». Советскую мечту, конечно, можно было реализовать, работая на систему, а не выступая против нее. Ни один из интервьюируемых не принимал участия в правозащитном движении, хотя подавляющее большинство ему сочувствовало, проверяло прочность границ разрешенного и ставило под сомнение различные стороны марксистской экономической модели. Позже многие из них эмигрировали, особенно во время перестройки. Другие рассматривали для себя такой вариант, и это много говорит о здоровье системы.
Опыт московских и саратовских бэйби-бумеров, когда они сталкивались с экономическими реалиями позднего социализма, различен. Положение Саратова как закрытого города делало его недоступным для иностранцев, за исключением представителей социалистических стран, у которых была официальная причина для приезда. Поколение холодной войны вспоминает о визитах в 70-е годы гостей из Чехословакии, когда столица Словакии Братислава и Саратов стали городами-побратимами. Но запреты касались практически всех, даже кубинцев. Когда Ирина Чемодурова училась в Москве в аспирантуре, у нее была соседка по комнате, кубинка. «Она хотела сюда приехать, но ей в ее посольстве сразу сказали: "И не пытайся"», — вспоминает Ирина.
Большинство бэйби-бумеров не слишком задумывались о закрытом статусе Саратова до тех пор, пока Советский Союз не открылся, и они не осознавали, что теряют. Как предположил Александр Трубников, дело было в том, что «в молодости я как-то думал еще и о денежках, вообще-то». Кроме того, жизнь в закрытом городе внушала большую веру в систему. «Это же надо учесть, что в Саратове иностранцев-то я первый раз увидел, уж не знаю, мне было, наверное, лет 30. В Москве, конечно, была другая жизнь, а когда ты варишься в собственном соку...» — продолжает он.
Александр Константинов поместил эту проблему в более широкий контекст: «Мы знали, что все закрыто и Саратов закрыт». Кроме того, как говорит Наталья Яничкина: «Мы не ощущали, что живем в закрытом городе. Потому что если у кого-то по его профессии, работе, должности были командировки за рубеж, они имели место. Со мной училась Галя Киселева, у нее папа был тогда первый... председатель Облсовпрофа. Это областной совет профсоюзов. И в Африке они были, и еще где-то». Однако закрытый статус города мешал тем, кто считал, что их профессиональная жизнь стала бы богаче, если бы запреты сняли. Татьяне Кузнецовой и другим преподавателям английского языка было обидно, что Саратов — закрытый город, так как из-за этого они не могли вступать в контакты с носителями языка. Пианистка Ольга Мартынкина полагает, что закрытость города чувствовалась: «У нас гастролеров таких не было, и не всех пускали за границу, допустим».
Московская ситуация была настолько отличной, что советские люди, живущие в провинции, говорили о столице с гордостью, восторгом и сильной завистью. Как вспоминает Александр Константинов, «во-первых, когда я приехал в Саратов, то меня в детстве звали "Саша-москвич". Отношение к москвичам... Это были привилегированные люди, москвичи (и Ленинград тоже), люди из столицы, и на них смотрели немножко снизу вверх». Константинов еще ребенком решил, что, окончив школу в Саратове, он поступит в Московский университет или Московскую консерваторию. «Наверное, если бы я остался в Саратове, то все было бы сильно по-другому, — отмечает он, — и, конечно, там наукой заниматься по-настоящему нельзя. Но вообще, Саратов мне остался родным городом, а Москва — все-таки чужой».
На поколение холодной войны куда большее впечатление производили экономические различия между Москвой и Саратовом, чем факт, что Саратов оставался закрытым для иностранцев. В Саратове было множество военных заводов, и работавшие на оборонных предприятиях получали хорошую зарплату и дополнительные привилегии. Однако в конце 70-х экономическая ситуация здесь, как и по всей стране, стала ухудшаться. Судороги советской экономики затронули и москвичей, но многие из них могли надеяться на специальную систему продовольственных заказов на работе, с помощью которых можно было получать труднодоступные товары. Это неожиданным образом шло на пользу провинциальным покупателям, решавшим проблему недостатка продуктов с помощью поездок в Москву за мясом и другими товарами, а также за какими-то особыми покупками. «Что такое: зеленое, стучит и колбасой пахнет? — задает вопрос Александр Вирич. — Это электричка из Москвы едет». Он использовал свои ежегодные двухнедельные командировки в Москву, а также короткие ежеквартальные командировки, чтобы закупать там еду. Во время двухнедельных поездок он быстро решал рабочие вопросы, освобождая себе по крайней мере два дня на покупки: «Все уже было рассчитано. То есть я уже знал магазины, где что искать».
Наталья Яничкина описала такую типичную поездку: «Я работала в строительной организации, и у нас пятьдесят процентов стоимости оплачивал профсоюз. В пятницу после работы садишься на поезд, утром в субботу — в Москве, целый день ты делаешь покупки, вечером в субботу ты из Москвы выезжаешь, в воскресенье ты приезжаешь в Саратов». Так как профсоюз оплачивал только половину стоимости билета, то люди ездили в Москву не слишком часто, например перед праздником. «И все равно люди были благодарны, что им организация вот такую поездку помогла осуществить», — объяснила Яничкина. Татьяна Кузнецова, безусловно, была благодарна. Она радовалась возможности поехать в Москву: «Было так легко и просто взять билет на поезд за 14 рублей туда и 14 рублей — обратно и привезти весь товар».
Подавляющее большинство саратовцев побаловали себя походами по московским магазинам. Ирина Чемодурова — одна из немногих, кто, напротив, считает, что дефицит возникал только в глазах или в желудке у того, кто смотрел на товары. «Как ни странно это покажется, у нашей семьи были очень ограниченные потребности, почти аскетические. Есть — есть, нет — обойдемся. Но ни льгот, ни этих вот дефицитов не было».
Ольга Горелик также философски относилась к происходившему, но стратегия выживания оказалась другой. «Надо — значит, надо. Ничего особого из-за этого я не переживала. В Саратове всегда сложно жили». Другие тоже не очень расстраивались. Семья Ольги Колищюк жила на зарплату ее мужа, а ее получку они откладывали для ежегодных летних поездок за покупками в Москву. «В Саратове только по знакомству можно было [достать]. И то, и се... Мясное, естественно, колбасы, деликатесы, какую-нибудь рыбу необыкновенную копченую. Ну и одежду, и обувь, и все». Эти покупки, по словам Ирины Цуркан, в Саратове называли «импорт».
Александр Кутин в Москву ехал в командировку, обратно вез мясо, колбасу. «К тому же здесь это было дороже, — пожаловался он. — Там можно было купить по государственной цене, а тут только на базаре. В результате поэтому я Москву не любил. Просто уже, видимо, на уровне подсознания». «Пол-Москвы саратовских», — пошутила Галина Польдяева. Там жили многие родственники ее мужа. «В командировку очень часто ездили. Некоторые по работе, некоторые в связи с наукой, на всякие эти усовершенствования и прочее... И посылки оттуда присылали. Но нам было проще или с проводником передавать, или вот так ездить».
Конечно же, правительственные чиновники из провинции миллион раз в год отправлялись в Москву на семинары или конференции или же (в половине случаев) без какой-либо разумной причины. Это же относилось и к Ленинграду, и к столицам некоторых советских республик. Ирина Цуркан рассказала, как однажды провела два месяца в Ленинграде на учебе. «Когда мы оттуда уезжали, один из родственников моей подружки нас нагрузил продуктами. Он был, как это говорят, при "кормушке" какой-то высокой. И он нас отоварил дешевыми... с заднего крыльца, так сказать, наборами». Ирина привезла домой множество вкусных продуктов, которые нельзя было достать в Саратове. «И муж так возмущался. Причем это с удовольствием, но вот заниматься...»
Наталья Пронина выразила, что думали многие, сформулировав парадокс советской жизни: «В магазинах пусто было. Но в холодильниках-то у всех все имелось. Просто по-другому была устроена жизнь». Большинство интервьюируемых, однако, согласились с Натальей Яничкиной, которая видела иронию в том, что они ездили за колбасой в Москву, а колбаса вырабатывалась на саратовском мясокомбинате.