После распада Советского Союза перед бывшими союзными республиками встал вопрос о необходимости проведения посткоммунистических реформ. Одни страны довели их до конца, другие остановились на полпути и откатились назад, а третьи и вовсе отказались от каких-либо трансформаций, выбрав лишь отдельные косметические преобразования. Пока ни одной из этих стран не удалось достичь полноценной демократии и капитализма. С чем это связано? Как повлияли неоконченные реформы 90-х годов на судьбу этих государств? Возможно ли снова встать на путь трансформаций и каким он должен быть? На эти и другие вопросы попытался ответить экономист, бывший заместитель премьер-министра Болгарии, ректор Российской экономической школы Симеон Дянков в ходе организованной Фондом Егора Гайдара лекции. «Лента.ру» записала основные тезисы его выступления.
25 лет назад, когда началась эпоха перехода в Восточной Европе, в университетском сообществе обсуждалось, насколько быстро стоит проводить политические и экономические реформы, каким образом сделать первый шаг. Затем возник вопрос, как можно использовать в будущем историю других таких переходов. В то время также обсуждались реформы Лешека Бальцеровича в Польше и Вацлава Клауса в Чехии. Эти страны в 1990-1992 годах предприняли основные шаги, которые позднее переняли другие государства региона.
Я неоднократно спрашивал Бальцеровича и Клауса, почему они пошли именно этим путем, никого не слушали, а стали последовательно проводить реформы. Оба отвечали примерно одинаково и говорили о том, что в их обществах ждали очень быстрого и однозначного перехода. Люди были недовольны существовавшим режимом, и только в случае перехода к другому режиму народ мог быть удовлетворен и не разочарован. В этих странах в течение трех-четырех лет произошла основная либерализация политической и экономической жизни, развитие международной торговли, приватизация, либерализация цен.
Следующими двумя странами, где начались реформы, были Эстония и Россия. Теперь, когда много лет спустя мы говорим о России, то имеем в виду пример страны, где реформы так и не были окончены, хотя в начале 90-х годов она была образцом их проведения.
Ко второй группе стран относятся, например, Словакия, Болгария, Венгрия и большинство оставшихся государств бывшего СССР. Там на политическом уровне были выбраны реформы, но не было определено, с какой скоростью их надо проводить. В итоге процесс перехода для них затянулся на шесть лет, до 1996 года, — страны изучали, каким путем стоит двигаться.
Многие политики того времени увидели, что проводящее приватизацию правительство обречено на недовольство со стороны своего народа. Исключением здесь, может быть, был только Вацлав Клаус. Практика показала, что если вы проводите приватизацию, то уходите с политической сцены. Поэтому большинство стран региона решило подождать в течение нескольких лет, но затем все же они выбрали ту или иную ступень политической либерализации и экономических реформ.
Белоруссия, Казахстан, Таджикистан, Туркмения, Азербайджан (до определенного момента Грузия и несколько других стран) принадлежат к третьей группе. Там не хотели и до сих пор не хотят проводить реформы, говоря, что это слишком опасно, а их население стремится к стабильности в политической и экономической плоскости. На этом, а также на удержании прежних политических элит у власти и был сделан акцент.
В Чили, где реформы прошли на несколько лет раньше, чем в России, очень быстро реформировали госорганизации, структуры, создали новые институты, прошла успешная пенсионная реформа. Это был хороший пример, но он не сработал в постсоветских странах.
Недостаточно реформировать институт или государственный орган — важно изменить отношение работающих в этой структуре людей. Мышление их до сих пор не поменялось ни в России, ни на Украине, ни в Болгарии, ни в других странах Восточной Европы. Люди думают, что столкнутся с коррупцией каждый раз, когда им приходится взаимодействовать с властью. Поэтому, хотя сами институты в этих странах серьезно изменились с правовой точки зрения, наши ожидания относительно того, каким образом они будут работать, не поменялись.
Почему получилось у Чили? Прежде всего, там не было такой длинной традиции социалистического или коммунистического мышления. С другой стороны, их реформы происходили в момент перехода от диктатуры Пиночета, и времени было мало. За год-полтора там удалось обновить штат госслужащих и изменить отношение к этим организациям. Это психологический аспект перехода, здесь мы все потерпели неудачу и не поняли, что важно быстро изменить себя.
Сейчас, после проведенных реформ, Польша, Чехия и Эстония чувствуют себя достаточно уверенно. Их ВВП вырос в три раза, они стали достаточно скучными и заурядными европейскими странами. Уровень их политической демократии соответствует другим странам в Центральной и Западной Европе. Россия в этом случае является отдельным примером, она двигалась по пути реформ до 1996 года, но потом остановилась.
Во второй группе стран реформы запоздали, потому что они хотели определиться, как вести себя в новых капиталистических реалиях. В итоге чем больше длился период ожидания, тем сильнее укоренялись разбогатевшие элиты в экономике. Что, например, произошло с Украиной? Старая коммунистическая элита осмыслила процесс перехода к капитализму, осталась у власти, стала еще богаче и продолжила оставаться у руля. Это же происходит и в недемократических странах, где есть формальный процесс выборов, но у власти остаются одни и те же люди. Народ говорил о нежелании проводить реформы и страдать от них, и, в конечном итоге, там сохранилась прежняя структура власти.
Это совершенно справедливо и для России, где реформы остановили. Была попытка провести их по-другому, в том числе с помощью приватизации в 1995-1996 годах, но в результате политические элиты невероятно разбогатели. Все это привело к более высокому уровню коррупции. Во всех странах этой группы элиты стали чрезмерно коррумпированными. Наличие природных ресурсов также обозначило взаимосвязь с коррупцией.
Последняя группа стран отличается тем, что с самого начала политические элиты в них отказались от игр в такие глупости, как демократия и политические реформы, и сказали, что будут проводить всего лишь некие косметические преобразования, их главный упор был на стабильность. Раньше говорили о том, что через год-другой эти страны ждет крах, что у них нет экономической основы для жизни. Между тем это не произошло до сих пор. Оказалось, что экономический коллапс — чрезвычайно долгий процесс.
Для этого есть свои причины. Например, Белоруссия в значительной степени субсидируется Россией. Экспорт энергоносителей из России в значительной степени поддерживает белорусскую экономику на плаву. Таджикистан тоже сильно зависит от российской экономики, а другие страны — от своих природных ресурсов. Подобный процесс может продолжаться в течение многих лет, пока происходит определенный рост ВВП, а население остается довольным уровнем стабильности.
Есть определенная взаимосвязь между тем, как быстро развивается страна, насколько успешно она смогла разбогатеть за счет реформ, и тем, насколько свободна она в политическом плане и насколько удовлетворен ее народ. Считается, что люди счастливы, когда они здоровы — это первая детерминанта счастья. Остальные три — это доход, климат и единение с семьей. Примечательно, что главный показатель здесь не экономический. Если мы сможем сделать людей здоровее, то они станут счастливее. Оказывается, страны переходного периода несчастливы по этим контрольным характеристикам настолько, насколько должны были быть. Они менее счастливы, чем показывает базовая экономическая социальная статистика.
По состоянию на 2014 год по доходу, здоровью, климату и отношениям с семьей Украина и Россия плелись в хвосте списка счастливых стран. Это не феномен последнего времени, а беспрерывно регистрируемая в последние 15 лет тенденция. Среди постсоветских стран по уровню несчастья Украина и Россия являются рекордсменами. В то же время с 2000 по 2007 год разница в уровнях счастья у экономик переходного периода и развитых стран сокращалась, но потом сближение прекратилось.
Почему же люди региона не становятся счастливее, есть ли какие-то различия между странами? Стоит отметить, что все государства постсоветского пространства находятся в относительно депрессивном состоянии по сравнению с остальными. Самыми несчастными из них оказались именно те, где в 90-х годах реформы начинали, но не закончили (Россия, Болгария, Венгрия, Грузия, Армения и остальные). В первую очередь, это связано с тем, что жители этих государств видят процесс перехода как стимул для увеличения коррупции, когда богатые продолжают обогащаться.
Все больше людей в переходных экономиках ассоциируют трансформацию режима с коррупцией конкретной группы политических и экономических элит. В уме большей части населения рождается желание стабильности и консерватизма. Политические партии, следующие этим догмам, концентрируются на национальных ценностях и поддержании пресловутой стабильности, а не на реформах. К тому же зачастую небольшие страны пытаются вступить в более крупные экономические блоки (Евросоюз, Евразийский экономический союз, новый Шелковый путь).
Почему Болгария, вступившая в ЕС, не так счастлива, как другие страны? С одной стороны, играют роль уже упомянутые причины. С другой стороны, когда мы присоединились к Евросоюзу, то думали, что быстро станем европейцами вроде немцев и австрийцев. Потом же оказалось, что Болгария даже не приблизились к этому идеалу.
В первые годы членства в Евросоюзе доход на душу населения в Болгарии стремился к общеевропейскому уровню, но сейчас он растет намного медленнее. Поэтому сам по себе Европейский союз не дает ничего, кроме большой ответственности. Членство в нем не влияет ни на экономический рост, ни на социальное развитие. На это может повлиять только стремление самой страны к улучшению этих показателей. Сейчас большой процент болгар живет в других европейских странах, потому что эти люди не удовлетворены уровнем экономических и социальных изменений на родине.
По-моему ни болгарские, ни европейские политики не понимают, что, хотя при вступлении в Европейский союз можно получить доступ к более широкой экономической и социально-политической зоне, мобильность людей при этом будет направлена на более успешные соседние страны. В итоге вступление в ЕС приводит к потере отдельной страной активных, умных людей.
После отказа от реформ в середине 90-х годов в России и Венгрии был период дружественного капитализма, а затем в двух этих странах установились политический и экономический режимы, основанные на консерватизме, стабильности и «нелиберальной демократии», как называют это явление в Венгрии. «Нелиберальная демократия» обладает определенными характеристиками.
Во-первых, это возврат к государственной собственности. В стране возвращаются к национальным ценностям, происходит национализация, усиливается роль государства. Во-вторых, это попытка уйти в принципе от любых рынков, не только через большую долю госсобственности. Власти хотят контролировать региональные и секторальные цены, и это намерение реализуется через монополизацию.
Некоторые считают, что такая картина обусловлена лишь политикой лидера в стране. Однако, согласно нашим исследованиям, дело совсем не в этом. Большая часть населения таких государств хочет другую, более устойчивую систему, зависящую от их собственного правительства, а не от каких-то непонятных внешних рыночных сил. Это не просто российская, венгерская или словацкая тенденция — она присутствует в разной степени во всем регионе. Это явление менее выражено в таких быстрых странах-реформаторах, как Польша, Словакия, Чехия. В Румынии и Болгарии последние три-четыре года наблюдается, наоборот, возврат к национализму, консерватизму и более традиционной политической и экономической моделям.
Европейские страны вроде Ирландии, Германии, Испании в начале-середине 90-х годов были примером для подражания. Считалось, что если приложить достаточно усилий, то другие государства смогут выйти на их уровень. Тем не менее в постсоветских государствах коррупция росла, а экономический переход не удавался. В какой-то момент обнаружилось, что характерная для стран Европы экономическая модель не работает. Все это закончилось экономическим кризисом, а образцовые страны оказались не столь успешными.
Еще пять лет назад говорили, что примером для подражания может быть стремительно развивающийся Китай. Но сегодня эта модель больше не привлекательна, экономика КНР замедляется, и в течение следующих лет этот процесс продолжится. Все это уже было в прошлом. В 60-е годы японская экономика развивалась очень быстро, и казалось, что скоро произойдет ее экспансия по всему миру, но произошли замедление и остановка роста. Потом мы думали, что Южная Корея станет следующим лидером, но и этого не случилось — она выросла в страну со средним доходом и остановилась. То же самое происходит в Китае.
Сейчас и у западных, и у восточных стран есть проблемы. С моей точки зрения, они заключаются в отсутствии альтернативы. Существует причина, по которой такие государства, как Россия и Венгрия, хотят вернуться к своим традиционным ценностям и остаться на этом пути в течение определенного времени, пока не будет предложена какая-то новая экономическая или политическая модель. Я уверен, что очень важно пытаться найти большое по размерам государство, экономика которого достаточно действенна и эффективна. Оно сможет подсказать всем следующую фазу перехода, благодаря которой странам бывшего СССР удастся достичь среднеевропейского уровня и стать более здоровыми, экономически успешными и, возможно, более скучными.
Я не могу выделить конкретного реформатора в России, по крайней мере в каких-то конкретных сферах. Дело не только в одной этой стране, это проблема всего региона. Политика в большинстве государств постсоветского пространства вращалась вокруг отсутствия моды на реформы. Эти реформы не могут быть популярны среди народа, даже если какой-то человек или его команда будут знать, как прийти к власти и проводить их.
Есть два основных критерия идеального реформатора. Во-первых, у него должна быть определенная идеология, которой у большинства политиков нет — поэтому они и нравятся или, наоборот, не нравятся людям. У реформатора должна быть идея того, что надо изменить. При этом не обязательно знать, как это надо делать — для этого есть консультанты и эксперты.
Во-вторых, человек должен быть готов проводить реформы и не ожидать при этом одобрения населения. Возможно, его даже будут ненавидеть. Именно поэтому такие личности, как Бальцерович и Клаус, делая что-то в молодости, никогда бы не провели тех же преобразований десять лет спустя. У них было определенное представление желаемого результата, но они не думали, что ждет их в политическом будущем, останутся ли они у власти.
В основном, политики руководствуются желанием подольше удержаться у руля, быть любимыми. Поэтому сейчас вряд ли найдутся люди, которые просто заходят что-то изменить, а потом кануть в политическое небытие. Этот критерий равен нулю в России и очень ограничен по всему миру. Многие российские политики в своих выступлениях говорят правильные вещи, они кажутся идеальными реформаторами, но потом все, о чем они говорили, остается словами. Это связано с тем, что для реформаторов нет политического рынка. Можно сказать, что этот человек должен быть попросту камикадзе. Такие люди раньше были в России, но сейчас их нет.