За последние сто лет мир сильно изменился, но Россия зачастую действует на международной арене так, как будто на дворе XIX век. О том, к чему это может привести, а также о трех возможных путях развития внешней политики нашей страны в беседе с «Лентой.ру» рассказал политолог Василий Жарков, руководитель российско-британской магистерской программы «Международная политика» в Шанинке (Московской высшей школе социальных и экономических наук).
«Лента.ру»: Создается впечатление, что сейчас на международной арене российские власти руководствуются принципом realpolitik, выдвинутым в XIX веке, подразумевающим примат силы и исключительно прагматический подход во внешней политике. Так ли это?
Жарков: Я согласен с этим лишь частично. Да, представления о европейской политике XIX века оказывают сильное влияние на мировоззрение российских политических элит. В частности, это касается восприятия себя в некоем квартете великих держав, что, конечно, выглядит колоссальным анахронизмом, ведь во времена этого квартета, в который действительно входила Российская империя, большинства современных стран, в том числе европейских, просто не было на карте. Мир существенно изменился за последние 100 (и даже 50) лет, и такая апелляция к эпохе колониальных империй выглядит неуважением к нашим соседям и партнерам.
Внешне все это действительно похоже на архаичные принципы имперской realpolitik, в которой Россия, кстати, не достигла больших успехов. Почти весь XIX век Российская империя пыталась всячески давить на своих западноевропейских партнеров, призывая решить так называемый восточный вопрос, осуществив раздел дряхлеющей Оттоманской порты. Англичане и большинство других крупных европейских стран выступали против этого.
Пережив поражение в первой Крымской войне, Россия, тем не менее, пыталась наступать на Балканах, ища союзников среди местных славянских народов. Однако и здесь все закончилось провалом. От балканских перипетий между Россией и Англией в конечном итоге выиграла Германия, включив в число своих союзников не только Австро-Венгрию и Турцию, но и Болгарию. Для России это стало печальным результатом, и тогда, кстати, мы впервые «повернули на Восток», где тоже больших успехов не достигли.
Трудно согласиться с тем, что это полностью реалистическая политика, если мы используем понятие реализма в том виде, в каком оно присутствует в теории международных отношений. Реализм не только говорит о необходимости учета расстановки сил на международной арене, но и довольно сложно подходит к самому понятию силы. В частности, от самого актора международных отношений требуется трезвая оценка собственных сил и возможностей.
Сегодняшние реалисты, скорее, говорят о необходимости сбалансированного подхода к этому понятию. Сила, прежде всего, является тем, что обеспечивает вашу безопасность, позволяет избежать агрессии извне, войны с вашим участием. Если она ведет к войне, это может обернуться ее внезапной потерей и совершенно противоположным результатом, чем тот, к которому мы стремимся, накачивая силовой потенциал.
К сожалению, в России на понятие силы в международных отношениях часто смотрят в обыденном, дворовом понимании этого слова: «Я должен быть самым сильным, у меня должны быть накачанные мышцы, и тогда меня будут все бояться и уважать». Однако страх — это часто вызов безопасности. Джон Локк (британский педагог и философ — прим. «Ленты.ру») писал, что если вы кому-то угрожаете, особенно если покушаетесь на чью-то жизнь и свободу, то вы уже тем самым создаете риски для собственной свободы и собственной жизни. Только приняв решение напасть на кого-то, вы уже в опасности, так как вам могут немедленно ответить, причем иногда совсем не так, как вы предполагали. Если некто только собрался лишить кого-то жизни, он уже рискует жизнью собственной. Поэтому один из лучших рецептов безопасности заключается не только в наличии достаточной силы, но и в том, чтобы эта сила не воспринималась никем в качестве слишком большой угрозы.
Великобритания, руководствуясь realpolitik, долгое время в XIX веке подозревала, что Российская империя собирается захватить Индию и предпринимала шаги для того, чтобы ее остановить. Могут ли наши власти так же неверно интерпретировать действия других игроков на международной политической арене?
Это и есть то, что Ричард Нед Лебоу (американский ученый-политолог, один из ведущих западных исследователей сюжетов холодной войны и исторической политики — прим. «Ленты.ру») называет трагедией реализма. Реализм действительно в своем экстремальном виде часто бывает параноидален, так как он заставляет все время видеть вокруг себя угрозы. Они могут быть как реальными, так и мнимыми, и часто в исторической ретроспективе становится очевидным, что эти угрозы как раз были мнимыми. Не имея возможности в полной мере понять силы потенциального противника, находясь под давлением соперничества и недоверия, вы всегда опасаетесь больше необходимого.
Ровно поэтому многие в России считают, что Америка хочет нас захватить или что если НАТО придвигается к границам нашей страны, то это является угрозой для нее. По большому счету, это лишь страхи, не подкрепленные полностью убедительными основаниями. Под влиянием пугающих предположений они порождают ряд ответных мер и действий. В свою очередь активизация России на международной арене сегодня породила новую волну страха в ближнем зарубежье, оттолкнув от нас почти все страны СНГ. В действиях нашей страны против Украины они увидели только одно: стремление восстановить СССР.
«Где остановится Россия?» — вот один из вопросов, который задают в Центральной Европе и на постсоветском пространстве. Это является проблемой для обеих сторон, свидетельствует об утрате доверия, возобновлении духа соперничества и его преобладания над духом сотрудничества. Такая ситуация может привести к весьма печальным последствиям для всех.
Россия недостаточно сильна для реализации и того, что она сама себе приписывает, и того, что в еще большей степени ей приписывают другие. Внешнее окружение нашей страны не угрожает ей в той степени, в какой эта угроза воспринимается отдельными радикальными кругами внутри нее. Мы конструируем войну России с Западом, в которой то ли Запад ополчился против нас (как считают наши радикалы), то ли мы ополчились против Запада (как считают зарубежные радикалы).
Я бы не винил в этом реалистов. Если посмотреть на современных американских приверженцев этой дисциплины, например на всем известного теперь Джона Миршаймера, то он как раз очень сдержанно относится к проблеме российской угрозы. Миршаймер стремится понять интерес, скрывающийся за действиями другого актора на международной арене, а также то, какими силами располагает этот актор для достижения желаемого.
Современные американские реалисты достаточно прагматично относятся к России, поскольку, с одной стороны, они готовы понимать ее интересы, а с другой, в еще большей степени осознают ограниченность ее ресурсов для реализации каких-либо глобальных амбициозных проектов (восстановление Российской империи, Советского Союза, попытки вмешиваться в конфликты по всему миру). Следовательно, они не видят в России той страшной угрозы, которую иногда ей приписывают, потому у нее нет возможностей эту угрозу реализовать.
Как вы думаете, каким образом у нашего руководства сформировалось такое представление о современных международных отношениях?
Мне трудно ответить на этот вопрос, так как я не общаюсь с нашим руководством, но думаю, что не последнюю роль в этом играют СМИ, и, прежде всего, телевидение. Телевизионная картинка у нас, по всей видимости, парадоксальным образом влияет не только на умонастроения масс, но и на элиты. Иногда кажется, что элиты даже в большей степени подвержены влиянию заказываемого ими медийного продукта, чем народ, которому эти медиа адресованы.
Это опасная западня. Мы имеем дело с представлениями о мире, которые можно охарактеризовать как специфическую форму политического романтизма. Есть реализм, о котором мы уже говорили. Он видит интерес за каждым действием на международной арене и требует учитывать фактор силы, за счет которой можно этот интерес осуществить. Другой подход — это либерализм, который не отрицает наличия интересов и фактора силы, но стремится строить международные институты, позволяющие согласовывать эти интересы и уводить отношения между народами от войны к кооперации.
Но удивительным образом продолжает существовать и романтизм. Известно, что именно он оказал большое влияние на формирование политического самосознания немцев в XIX веке. Отчасти романтизм транслировался через немецкие источники и в Россию, которая сейчас является, наверное, последней в мире державой романтиков.
Один отечественный политолог, занимающий радикальную позицию внутри нашей «партии войны», сказал однажды, что интересы России столь важны, что она не будет считаться ни с какими силами для их достижения. Мне кажется, это самый настоящий романтизм людей, путающих мечту и стратегию. Они живут грезами об утраченном прошлом, им импонирует идея одинокого борца, противостоящего всему остальному миру. Романтикам также свойственно чувство обреченности, они готовы погибнуть вместе со своей осажденной крепостью, но ни в коем случае не согласиться с рациональными правилами игры вокруг себя.
В этой опасной западне оказалось не только руководство России, говорящее, что на миру и смерть красна, но и значительная часть российских интеллектуалов. Такой подход может обернуться настоящей трагедией для нас, потому что романтизм в начале XXI века выглядит непростительной роскошью и непростительной глупостью одновременно. Он ведет нас к разбитому корыту, как в сказке Пушкина о золотой рыбке. Если ваше положение и ваше богатство внезапно и стремительно улучшились, не стоит тут же желать стать владычицей морскою, гораздо рациональнее быть на своем месте, сохраняя и приумножая достигнутое.
Если мы продолжим идти этим путем, что нас ждет в будущем и чем это все может закончиться?
Не в первый раз в своей истории Россия представляет собой витязя на распутье. Если мы пойдем путем дальнейшей конфронтации с наиболее развитыми странами мира, то нас не ждет ничего, кроме сжигания остатков людских ресурсов. В XX веке Россия позволила совершить чудовищный эксперимент над собой, стоивший нам не менее чем 100 миллионов жизней (если принять во внимание цифры из исследования покойного академика Сергея Петровича Капицы). После всех этих потерь нашей насущной внутренней задачей должно стать преодоление всех болезней прошлого столетия и обретение той страны, которой мы достойны: свободной, благополучной, развитой, защищающей своих граждан, их права и свободы.
В этом отношении возвращение к амбициям бывшей империи опасно. Я думаю, что если кто-нибудь сейчас хочет уничтожить Россию, то ему стоило бы поощрять все эти имперские мечтания. Это самый короткий путь к разрушению нас как государства, выдавливанию России из числа старых богатых стран на периферию мирового развития.
Сейчас стало модно рассуждать про выбор между Западом и Востоком. На мой взгляд, это надуманная дилемма. В современном мире уже не существует ни Востока, ни Запада, есть развитые страны, есть развивающиеся, а есть провалившиеся — failed states. Развитых стран больше всего на Западе, но на Востоке их количество тоже растет. Между ними существуют общие базовые правила игры, поскольку в чем-то мир стал действительно глобальным, причем уже довольно давно.
Мы говорили о неудачах в европейской политике Российской империи при поздних Романовых. Ответом на эти неудачи стал своего рода поворот на Восток. Россия ушла на какое-то время из Европы, начав экспансию в Маньчжурии, пытаясь продвинуться к берегам Желтого моря, развернув соперничество в этом регионе.
Однако это не привело к уходу от Запада. На Дальнем Востоке Российская империя столкнулась с теми же мощными игроками — с Англией, Германией, Францией, а еще с Японией и США. В результате и на этом, казавшемся таким многообещающим восточном направлении Россия, не имея должных ресурсов и не сумев выстроить нормального партнерства, потерпела сокрушительное поражение, стоившее ей стабильности внутренней структуры.
Не надо забывать, что первая русская революция была прямым результатом позорного проигрыша в Русско-японской войне. Я не говорю, что нас сейчас ждет то же самое — нет, конечно, сейчас совершенно другая ситуация. Я лишь хочу показать этим, что даже тогда мир был достаточно глобальным для того, чтобы не делить его грубо на Восток и Запад.
Можем ли мы пойти по пути Китая — быть, несомненно, великой, но региональной державой, не стремящейся к агрессивному расширению, вне блоков и союзов?
Я соглашусь с тем, что у Китая в том турбулентном мире, в котором мы оказались, едва ли не самая адекватная внешнеполитическая линия в мире. Китайское руководство очень удачно сочетает реализм, либерализм и марксизм в своей внешней политике. Как умная сила, Китай не спешит демонстрировать свою мощь вовне. Эта страна не называет себя великой державой, хотя по факту таковой уже является, с точки зрения своей демографии, экономики и меняющегося политического присутствия в мире.
Быть великим и не называть себя таковым лучше, чем называть себя великим и не быть им. Китай говорит о себе как о развивающемся государстве, и он сейчас совершенно очевидно становится лидером среди развивающихся стран, демонстрирующим колоссальный успех на этом пути.
Это государство ведет политику, исключающую колониальные захваты и раздел мира. Разумно выглядит и китайская политика по отношению к нынешнему противостоянию России и стран Евроатлантического альянса. Он не вмешивается и старается не поддерживать ни одну из сторон, в то же время выступая с весьма резонными соображениями и обозначая важные принципы на будущее.
Способна ли Россия проводить подобную политику? Я думаю, если мы не опомнимся, то через какое-то время можем оказаться в ситуации Китая, но только столетней давности. Если тогда Россия колонизировала китайский север, строя там русский город Харбин, прокладывая железную дорогу и развивая инфраструктуру Маньчжурии, то сейчас мы опасаемся того, что китайцы колонизируют российский Дальний Восток. Не факт, что это будет, и я не хотел бы присоединяться к хору паникующих, но такие ожидания существуют, и их трудно игнорировать.
В какой-то степени мы за эти сто лет поменялись с Китаем местами, и это очень печальный итог для моей страны. Но это также позволяет учиться на чужом опыте. Да, конечно, политика разумного балансирования, неприсоединения, сотрудничества со всеми силами в этом мире, ориентации на тех, кто сильнее, сама по себе создает дополнительный фактор силы и устойчивого развития. Не нужно забывать, что сила представляет собой не только силу самой страны, но и силу ваших союзов, поэтому логично делать ставку на союз с сильнейшими. Тогда вы скорее приобретете влияние, чем если будете с ними соперничать.
Если мы понимаем «поворот на Восток» как приобщение к мудрости китайской дипломатии и китайского бизнеса, то я его всячески приветствую. Если же мы понимаем его как метания старой склочницы, поругавшейся на одном базаре, убегающей в другое место и думающей, что молва не бежит впереди нее, это глубочайшая ошибка.
Возможна ли интеграция России в западное общество не на правах ведущей державы?
Я бы так вопрос сейчас не ставил вообще. Наше разочарование возможностью интеграции в Европу (Россия слишком большая, она не помещается в Евросоюз) во многом привело к нынешней ситуации. Но давайте посмотрим на карту мира. Существуют Соединенные Штаты, Канада, существует Австралия, есть Новая Зеландия. Сильно ли переживают США по поводу того, что они не интегрированы в Евросоюз? Нет. Есть у Канады хоть малейшее сожаление, что она — «не Европа»? Какая разница, если сами канадцы считают себя вполне европейской страной, более европейской, между прочим, чем соседние Штаты.
Если Россия будет развитым демократическим государством с ВВП на душу населения, как в Европе (а лучше, как в Северной Америке), то не важно, как ее будут называть — европейской, евразийской или, возможно, субарктической. Можно придумать много красивых метафор. Куда важнее, на каком уровне у нас будут продолжительность жизни и смертность населения, будут ли они сравнимы с западными странами.
Сегодня Россия не может называться европейской державой не из-за географии или того, что у нас мозги по-другому устроены, а из-за того, что у нас пенсии гораздо ниже, чем даже в самых бедных европейских странах. У нас смертность африканская и продолжительность жизни тоже оставляет желать лучшего.
России сейчас, на мой взгляд, прописана политика неприсоединения к каким-либо противоборствующим блокам при активной кооперации со всеми экономически развитыми странами. Нам нужно сотрудничать со всеми государствами, способными быть партнерами в деле нашего внутреннего развития.
Россия не должна тратить ни капли своих сил на политические авантюры на международной арене. Мы позволили себя втравить в две мировые войны. Участвуя в них, русские заплатили самую высокую цену в мире, это наша историческая трагедия, а не победа.
Наш трагический опыт последнего столетия учит, что мы не можем думать ни о каких внешних проектах, пока хотя бы не решим проблемы бездорожья и нищеты наших деревень, пока канализация не придет в каждый дом, пока мы не восстановимся от тех чудовищных людских потерь, которые понесли из-за античеловеческих экспериментов в период коммунистического правления на нашей территории.
Россия еще совсем недавно придерживалась подобной политики. Долгое время курс Владимира Путина ассоциировался именно с таким подходом. Обескровленную и разоренную страну положили под капельницу, на всякий случай обездвижив рамками «управляемой демократии», и это принесло свои плоды, страна начала дышать, нормально развиваться. Непонятно, зачем теперь понадобилось выдергивать постепенно выздоравливающий организм из реабилитационного периода, бросая его в военные авантюры во все новых и новых точках мира.