С 25 по 29 ноября в Центральном доме художника в Москве пройдет ежегодная ярмарка интеллектуальной литературы Non/fiction — главное книжное событие года. Чем советский человек отличается от постсоветского, почему в сознании современного россиянина открытие шашлычной в парке равнозначно приезду Томаса Пикетти и почему изготовление культурного продукта не похоже на штампование кирпичей, с членом экспертного совета Non/fiction Александром Гавриловым поговорила обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова.
«Лента.ру»: Экология российского книжного пространства за последние полтора десятка лет прилично изменилась. Мы наблюдали и расширение, и схлопывание этой вселенной. Что такое делать книжную ярмарку сейчас?
Александр Гаврилов: Это ровно то, о чем мы после первого заседания экспертного совета Non/fiction всерьез задумались и вдруг посреди рабочей встречи пустились в горячее теоретизирование. Дело в том, что культурное производство отличается от производства индустриального. В индустриальном производстве ты выпиливаешь идеальный прототип, пускаешь его в серию и дальше производишь его до тех пор, пока у каждого в кармане не окажется этот самый условный айфон. Культурное производство — это не изготовление ряда одинаковых айфонов или кирпичей. Это перепридумывание продукта каждый раз. Тут не существует копирования прототипа.
Точнее, оно, конечно, есть, но механизм иной. Вот ты придумал однажды проводить книжную выставку-ярмарку в крупных павильонах и устраиваешь ее год за годом, не особо задумываясь, зачем она экспонентам и посетителям. Довольно быстро она начинает терять смысловые элементы. Последняя сентябрьская Московская международная книжная ярмарка, которую мы видели, на ВДНХ, была с очевидностью переломной. Ее делала новая команда. Мы еще узнаем, что они хотели сказать, потому что первое высказывание оказалось не слишком внятным.
Но смена команды понятна еще и потому, что когда мы смотрели на предыдущую ярмарку на ВДНХ, то возникал вопрос: как так вышло, что половину пространства занимали стенды сумасшедших? Сектантов, таежных целителей и всяких других. Получалось, что ты приходил в книжный магазин и видел картину трудно живущей, но интересной культурной индустрии. Приходил на ММКВЯ — и видел маргиналов и безумцев, объединенных вокруг книги вместе с крупными индустриальными игроками. Тут «Эксмо», тут «Азбука-Аттикус», а рядом почему-то сибирские целительницы. Это что — одно и то же?
В результате сентябрьская ярмарка перезапустилась организационно, но не перепридумалась содержательно. И в этом смысле я страшно благодарен Василию Бычкову персонально и ярмарке Non/fiction, что при ней существует экспертный совет. И даже когда мы внутри экспертного совета вдребезги ссоримся, «Экспопарк» из этого ухитряется вылепить культурный продукт.
По поводу программы этого года тоже ссорились?
Когда мы начали ее обдумывать, мы столкнулись с довольно мучительной вещью. Есть два начала, которые я бы очень условно обозначил как «имперское» и «национальное». Вроде как все понятно: вот был советский проект, надо оставить худшее в прошлом, взять от него все лучшее и понести в новую независимую Российскую Федерацию. Но когда мы так думали, мы забывали, что советский проект не был проектом построения государства и политической системы. Это был проект построения человека. Советский человек — это был тот, кто должен был работать на советских заводах, есть советскую еду, читать советские журналы. В частности, в культурном смысле советский человек должен был быть носителем имперского типа сознания — его должны были интересовать все уголки мира. Где обижают крестьян в Ботсване или Никарагуа? Каким образом заправилы Уолл-стрит губят судьбы молодежи Америки? Все это должно было живо советского человека заботить. Знаменитый советский анекдот: «Беспокоит меня Гондурас» — «А ты его не чеши» — это и есть столкновение имперского и приватного. Имперца беспокоит Гондурас. Человек приватный не знает, что это такое.
По мере того, как мы строили этот постсоветский мир, выяснилось, что культура национальная, основанная на приватности, не нуждается вообще ни в чем. У лавочника есть три культурных интереса: улица перед магазином, магазин и двор за амбаром. Кампучия его не интересует и не может интересовать. Поэтому большие культурные программы, которые в Советском Союзе стали бы взрывными, сейчас проходят незамеченными. Вот мы видели осенью на ММКВЯ иранскую программу. Была ли она интересной? На мой вкус была. Заметил ли ее кто-то? Нет.
А может проблема в том, что организаторы как-то выпустили из виду сопроводить ее правильными пояснениями? Мало привезти интересное. Важно рассказать рядовому посетителю ярмарки, почему это должно быть интересно конкретно ему.
К сожалению, устроители еще находятся сознанием в предыдущей культурной ситуации. Вспомним американский стенд на ММКВЯ в советские годы. Никто никому ничего не объяснял — этот стенд просто сметали день за днем. Был обывательский интерес. Сегодня мы видим другую культурную ситуацию — она не хуже и не лучше прежней, просто другая. В ней открытие шашлычной в парке — явление, равновеликое визиту на ярмарку Томаса Пикетти.
И как сделать так, чтобы Пикетти не отошел на второй план после шашлычной?
В самом начале нынешней культурной эпохи была идея, что у культуры просто нет площадок. Крупный сторонник этой идеи — Марат Гельман. Художники сами нарисуют — мы должны построить галерею. Писатели сами напишут — мы должны открыть площадку для книжного фестиваля. Культура сама нарастет — мы просто должны создать нужную инфраструктуру в городе. Но на примере пермского культурного проекта мы видим, как это происходит: культурная инфраструктура довольно быстро зарастает диким мясом графомании и идиотии. И это, к сожалению, естественный процесс.
А если ты хочешь, чтобы наросло приличное, то...
...то ты должен стоять и полоть сорняки. Культурного процесса без вот этой ручной ежедневной селекции не существует. Ты должен объяснить крупным издательствам, что на Non/fiction ты хочешь видеть в программе книги не Бабкиной и Рубальской, а Кутзее и Симоны де Бовуар. Для меня это было новое знание. Я привык существовать в мире, где уже расцвело 100 цветов, и если мне припрет, то я могу выбрать те 10, которые мне милы. И вдруг мы оказываемся в ситуации, в которой мы ответственны за то, чтобы эти 10 вообще выросли. Поэтому ярмарку каждый раз приходится перепридумывать заново.
И фигура куратора не последнюю роль в этом играет, конечно, тоже. Там, где куратор — там смысл, где куратора нет — там индустрия. Но индустрия не создает смыслов. Она постепенно доводит продукт до состояния циркуляции пустоты в пустоте. Есть кураторские проекты, очень интересные. Среди них мне ужасно нравится организованная «Лентой.ру» лекция про диалекты (26 ноября, 12:00, Авторский зал — прим. «Ленты.ру»). Она мне кажется дико современной. Потому что понимание, что русский язык — живое, сложноустроенное существо — это то, чего нам остро не хватает.
Русский язык за счет царской имперской политики и в очень большой мере за счет усредняющей советской культурной политики и телевизионной агрессии практически утратил диалекты. И мы видим, что как только пала эта советская школьная и телевизионная машина насаждения нормы, диалекты тут же выползли из-под нее и начали потихонечку распространяться. И этот замечательный словарь языка русских городов, который есть у Института русского языка, фиксирует то, что пока еще не диалекты, но черты, позволяющие нам понять: диалекты живы и будут формироваться, если их не прессовать ежедневно. Мы видим, как за последнее время сформировались совершенно особенные русские языки — языки людей, живущих в Германии, Америке, Израиле, Австралии, Грузии.
Имперский человек — всемирный. Национальный существует в пределах территориальных границ. Сегодня русская культура создается на территории земного шара. А мы более или менее внимательно рассматриваем только ту часть, что возникла в России или связана с ней. Писатель Мариам Петросян нашла себе издателя в лице Шаши Мартыновой, и мы знаем ее. А сколько еще русских писателей из Еревана мы не знаем? И не узнаем. Хорошо, что есть «Русская премия» и другие инструменты призрачного связывания.
Или приезжает на Non/fiction Томас Пикетти — автор книги «Капитал в XXI веке». При всей моей персональной ненависти к этому строю мысли, отвращении к идее отнять все и поделить, Пикетти — крупный мировой мыслитель. Его идеи напрямую соотносятся с тем, что происходит сегодня в России и будет происходить в ближайшие 20-30 лет. Это важная книга. Слава богу, что она стараниями Александра Иванова и издательства Ad marginem переведена на русский. Прочитана или нет — непонятно. Общественной дискуссии нет. Медийной — практически нет. Наконец, автор приезжает сам. Я топал ногами и требовал, чтобы ее презентацию вынесли в Зону семинаров №1, но вдруг издатель сказал, что они сознательно выбрали более закрытое помещение: «Мы хотим, чтобы это был компактный разговор. Мы не хотим говорить со всеми — мы хотим говорить с умными» (26 ноября, 13:00, Киноконцертный зал ЦДХ — прим. «Ленты.ру»).
Это в некотором роде против той концепции Non/fiction, которая была изначально. Non/fiction — это место, куда приходят умные люди, и все говорят со всеми. Сегодня она трансформировалась: Пикетти не будет говорить со всеми. Со всеми будет говорить Пьер Дюкан. Мне как раз кажется, что Non/fiction — правильное место для того, чтобы приехал Дюкан и разговаривал с адептами своей секты.
Чем Дюкан лучше таежного целителя?
Потому что это глобальный проект. С самого начала Non/fiction была интегративной ярмаркой. Почему на ММКВЯ мировые литагенты почти перестали ездить, а на Non/fiction с каждым годом ездят все энергичней? Эта ярмарка представляет книгоиздательский мир России в той его части, которая открыта для диалога с миром. В этом году поразившая меня конструкция ММКВЯ так или иначе выглядела как выставка достижений Олега Новикова и его хозяйства. Вот здесь у нас книготорговая сеть, которая накрывает всю Россию под оскорбительным для региональных книготорговцев слоганом «В России книгами торгуем мы». Книготорговцы, которые всегда приезжают на ММКВЯ — это их ярмарка по сути — были нешуточно обижены. Огромное «Эксмо», огромное «АСТ», здесь «Литрес» и электронные сервисы и что там еще Новикову по карману, тут Иран, а тут Сербия — страны-изгои, с которыми мы будем дружить, но интересоваться ими не будем. Вот схема минувшей сентябрьской ярмарки.
Я понимаю, что Россия — огромный рынок и его освоение — это большая работа. Non/fiction — про другое. Эта выставка про культурное производство. Пьер Дюкан здесь, потому что он деятель культурного производства. Он производит не миллионы книжек, не продажу в магазинах. Он производит культурное и медийное присутствие. Как и Пикетти. Пикетти есть. А Михаила Делягина — нет.
Как формировалась испанская программа?
«Кого вам привезти, кого из наших писателей знают в России?» — спросили испанцы. И тут стало понятно, что после Сервантеса более или менее никого. И тогда они сами построили свою программу — многолюдную, плотную, живую, образовательную по факту — которая дает шанс человеку прийти на один день в ЦДХ, подняться на второй этаж и увидеть лучших писателей современной Испании, работающих в разных жанрах. Это идеальный цельный объект для испанистов, литагентов, специалистов по правам и прочих. У них есть возможность посмотреть на человека, услышать, как он говорит, держится на сцене, годится ли он для продажи и посмотреть его книжки.
А с российской стороны на что в программе ты бы обратил внимание?
Традиционные переводческие и гуманитарные премии Мориса Ваксмахера и Леруа-Болье. Прекрасные новые книжки — от «Сталин. Жизнь одного вождя» Олега Хлевнюка до книжки Кати Кронгауз «Я плохая мать?». Будут библиотечные дискуссии. Обсуждение проблем малых книжных магазинов в Германии и России. Огромный испанский блок, страшно меня вдохновляющий. Мандельштамовские мероприятия: следующий год — год Мандельштама, и дико интересно, в какой форме мы к нему приближаемся.
И даже презентация удивительной книги Захара Прилепина «Непохожие поэты» в серии ЖЗЛ, посвященной Мариенгофу, Корнилову и Луговскому (как Захару удалось уговорить издательство «Молодая гвардия» выпустить эту книгу — большой вопрос) в программе Non/fiction мне кажется правильным, потому что выход этой книги — яркая черта современного культурного процесса в России. Захар Прилепин, властитель дум объемной части немыслящего сообщества, пишет произвольную книжку о произвольно собранных поэтах и вторгается с ней в биографическую серию, очень жестко ориентированную на персональную представленность. Последний раз групповая книжка в ЖЗЛ была про каких-нибудь африканских революционеров.
Non/fiction этого года — это такая культурная икебана. Мы старались вытащить то, что по-настоящему важно, заметно и показательно в культурном, а не в коммерческом смысле. Потому что это и есть предмет Non/fiction — собрание разных черт текущей русской культуры.
Стоимость обычного билета (дает право однократного посещения ярмарки): на сайте ярмарки — 300 руб., в кассах ЦДХ — 350 руб.
Стоимость семейного билета (на семью из четырех человек — родители с двумя детьми): на сайте ярмарки – 500 руб., в кассах ЦДХ — нет.
Стоимость абонемента (для одного человека на все пять дней работы ярмарки): на сайте ярмарки – 700 руб., в кассах ЦДХ — нет.